Каким получился онлайн-спектакль Цыганова «Мрамор» по пьесе Бродского

На единственный вечер квартира, где поэт со своими родителями прожил 17 лет, стала театром. Пьесу, сыгранную в музее «Полторы комнаты», посмотрели тысячи зрителей по всему миру. Запись спектакля стала еще одним экспонатом музея Бродского в Санкт-Петербурге. Безусловно, в этот день можно было собраться и провести вечер воспоминаний. 28 января 1996 года Иосиф Александрович Бродский умер в Нью-Йорке. Но музей «Полторы комнаты» заранее задумал нечто необычное.
Комната с арками и лепными фруктовыми гирляндами была превращена в камеру № 1750, «идеальное помещение на двоих: нечто среднее между однокомнатной квартирой и кабиной космического корабля». Белый интерьер (художник-постановщик Мария Мелешко) смахивал на декорации фантастической киноленты «Солярис». Бродский дал довольно четкую ремарку с описанием общей картины действия пьесы, одной из двух опубликованных, и трех, им написанных. Стены из необработанного кирпича и паркетный пол елочка зашиты светлым пластиком. Окно-иллюминатор залито дождем. В день спектакля в Санкт-Петербурге действительно не переставая шел дождь.
О своем «Мраморе» Бродский, за редким исключением не любивший, когда артисты читали его стихи, говорил: «Я бы хотел, чтобы она была поставлена в театре или на телевидении, не говоря уж о радио, потому что это необычное для меня произведение. Единственная логика, по которой оно развивается, — это логика невыносимости. Становится все хуже и хуже. Одновременно это и забавно, и отвратительно».
Переводя на русский язык пьесу Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», разумеется, сам он не мог не опробовать жанр драматургии. «Мрамор» был закончен в 1982-м. К тому времени были написаны «Письма римскому другу», «Римское элегии», «Не выходи из комнаты». Именно «Мрамор», загадочный и многослойный, открыл Евгений Цыганов, когда с предложением «придумать что-то театральное» ко дню памяти поэта к нему обратился Максим Левченко, директор музея «Полторы комнаты».
В сентябре прошлого года устроили читку пьесы, после которой актер продолжил общение с материалом уже и в качестве режиссера. Сам он взял на себя роль Туллия Варрона, а роль Публия Марцелла поручил Денису Самойлову.
В пьесе, предназначенной для двух действующих лиц, патриция и варвара, еще фигурировала канарейка. В начале спектакля зритель увидел стоящую между арками клетку с живой птицей. Ее роль досталась Васе Михайлову. Облаченный в цветастый стеганый халат и желтые штаны он также подавал звонки ручным колокольчиком, объяснял некоторые имена собственные, быть может не всем понятные, подносил рюмочку и объявлял антракты. А во время антрактов Михайлов, основатель музыкального коллектива «Бомба-Октябрь», с золотой клеткой на голове оживлял действие исполнением мрачных лирических песен.
Актеры, по идее кураторов проекта, были лишены контакта с огромной зрительской аудиторией, собравшейся в тот вечер на 30 площадках самых разных городов и стран. Возможно, отсутствие зрителя даже благотворно повлияло на актеров, ищущих отстраненности. Задача оказалась не из простых, но подарила уникальный опыт, впрочем, рифмующийся с условием пьесы, заявляющей, что за героями через камеру безостановочно ведется наблюдение. И происходящее записывается на пленку. Камера была спрятана где-то здесь, в стальной Башне (у Бродского она с заглавной буквы), примерно с километр высотой.
Действие происходит во II в. после н. э. Полному, точно Вакх с полотна Рубенса, провинциалу Туллию и сухощавому, лет на десять постарше, римлянину Публию выпал жребий отбывать пожизненное заключение. Никаких преступлений они не совершали. Просто император Тиберий, отменив смертную казнь, ввел своего рода налог, в соответствии с которым 3% страны должно было находится за решеткой.
В камере все необходимое — ванна, стол, телефон для связи с оператором Претором, нужник и стеллаж с бюстами классиков: Энния, Лукреция, Теренция, Катулла, Тибулла, Проперция, Овидия, Вергилия, Горация, Марциала, Ювенала.
Стержень камеры — мраморный фрагмент дорической колонны, он же лифт и шахта мусоропровода. «Вниз — дерьмо, вверх — жратва. В строгой пропорции. Вечный двигатель». Текст пьесы сочетает высокий слог и тюремный фольклор, не понаслышке известный Иосифу Бродскому. Упоминания Сената, Калигулы, сестерциев, древнеримской тоги, гетер буквально в одном предложении соседствуют с компьютером, антенной, транквилизатором, нефтью и прямым эфиром.
Роли тог выполняют видавшие виды банные халаты (художник по костюмам Виктория Курочкина). Шахта оснащена ножами сечки, под которыми — крокодилы. Мера от побегов. Кормят в узилище изысканно и разнообразно: петушиными гребешками с хреном, фламинговыми яйцами, начиненными икрой, страусиной печенкой с изюмом. Повторение блюда возможно раз в 243 года. Есть градусники, наружный и внутренний.
Туллий и Публий все дни проводят в праздности. По четвергам в камеру пускают морской воздух. В свой черед предусмотрены прогулки. Сокамерники натягивают VR-очки и под музыку Штрауса виртуально фланируют по парку с аллеями, прудом и статуями Вертумна и Помоны. И тут Бродский предусмотрительно снабдил текст описанием проекции на трех стенах со сменой кадров, исполненных видеографом спектакля Владимиром Бровкиным, чрезвычайно виртуозно разбавившим некоторую монотонность происходящего.
Не дождался тот, кто, быть может, рассчитывал на захватывающий сюжет. «Мрамор» как одно очень длинное стихотворение Бродского, но в прозе. «Все мои стихи, более-менее, об одной и той же вещи: о времени», — однажды сказал Бродский.
В интерьере, декор которого «более Палладио, чем Пиранезе», ничего не происходит, но текст пьесы требует большого умственного напряжения и открывается постепенно. Одновременно с праздностью, приемом пищи, прогулками, омовениями, разговорами о сексе, пирожных и семечках для канарейки герои пьесы, находясь где-то между прошлым и будущим, ведут философские беседы о Времени (у Бродского оно с заглавной буквы) и пространстве.
Герои относятся к этим категориям по-разному. Один думает о побеге, другой спокойно читает тексты римских классиков. Канарейка, свидетель их диалогов, многозначительно расширяет глаза и вглядывается в невидимую камеру.
Туллий — Цыганов холоден и беспристрастен. Против своего положения не протестует. Как истинный римлянин, хочет избавится от мысли о свободе, уподобиться Времени, сделать свое бытие монотонней, менее мелодраматичным. Смысл Империи, по его мнению, в «обессмыслении» пространства. Его отсутствие компенсировано избытком Времени.
Публию, сибаритство которого Самойлов демонстрирует весьма органично, все эти соображения недоступны, ибо он привязан к житейским наслаждениям и рвется на свободу. Исчезновение пространства повергает его в сомнение собственного существования. Раненный во время виртуального поединка с Туллием, Публий отказывается останавливать пусть бутафорскую, но кровь. Кровь единственное доказательного того, что он еще жив.
Считающий все это проявлением варварства, Туллий спорит с Публием на таблетки снотворного, что сможет совершить побег. Снотворное в их иллюзорном мире, лишенным часов, служит способом измерения времени. Одна таблетка — четыре часа сна. Пока Публий спит, Туллий с ускорением свободного падения, 9,81 м/с, сбрасывает в дорическую шахту, один за другим, мраморные бюсты классиков. В последний момент решает оставить Овидия и Горация — «а вас все-таки жалко». Затем засовывает в отверстие матрас и одеяло, отправляется следом.
Евгений Цыганов, «выйдя из комнаты», некоторое время сидит в зале среди зрителей и наблюдает на экране за смятением Публия, пробудившись, не обнаружившего сокамерника и бюстов. Однако Туллий возвращается, называя побег мелодрамой: раз он возможен, система несовершенна. Выиграв пари, он хочет переиграть версию Времени, спать больше, например, 17 часов. Только бегство в сон — единственный выход из атмосферы несвободы.
Приняв положенное количество таблеток, Туллий просит пододвинуть поближе к нему бюсты мраморных Овидия и Горация. В спектакле Евгения Цыганова их заменяют бюсты Пушкина и Бродского.
Туллий спокойно засыпает со словами: «Человек одинок как мысль, которая забывается».