«Как говорится, мы артисты — наше место в буфете, так что впервые я оказался в «Гоголь-центре» на праздновании дня рождения Кирилла Серебренникова во дворе театра. В водовороте прекрасных талантливых ребят — нынешние звезды театра только набирали силу, пробовали новое, шли за своим мастером — я почувствовал себя в гостях у близких по духу людей. Первым спектаклем «Гоголь-центра» для меня стали «Мертвые души», что мне было особенно важно, ведь я и сам читаю последние главы романа со сцены — знаю наизусть, так что мог повторять текст вместе с актерами. Завораживающий спектакль, который я с тех пор смотрел три или пять раз.
Вы удивитесь, но лично для меня Кирилл — классический режиссер. Его методы мне понятны без слов, я прекрасно чувствую и понимаю его. Наверное не в последней степени потому, что мы оба технари: я закончил Физтех, а Кирилл — физический факультет Ростовского университета. Это сразу видно и заметно. Для каждого актера необходимо четко видеть систему координат режиссера, у Кирилла мы все сразу видим систему координат, и актерам так легко и приятно работать внутри системы. Одно только должен добавить: я всегда мучил своих партнеров по сцене — Семена Штейнберга, Никиту Еленева и всех остальных, чтобы они записывали за Кириллом. Каждое его слово важно. Как-то во время репетиций он шепнул мне: «ты — ледокол». Всего одно слово, а мой герой мне стал абсолютно ясен.
Во всем происходящем я вижу если не параллели, то уж точно много невыученных уроков. Полезно знать историю (и в том числе историю театра), чтобы понимать, к чему приводит выдавливание талантливых режиссеров, актеров, драматургов: только к застою… У Высоцкого есть блестящая строчка: «безвременье вливало водку в нас» — сколько талантов погубило безвременье и застой. И только в 1990-е начался ренессанс театра. Сколько это же самое безвременье и застой могут погубить сейчас. В 1969 году мы — молодые актеры Театра на Таганке — выбегали на сцену в капустнике, посвященном пятилетию театра, со словами:
«Послушайте!
Ведь, если театры
Закрывают —
Значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
Чтобы каждый вечер
Закрывался хоть один театр?!»
Таганку закрывали буквально каждые полгода, а до сих пор это название гремит, оставаясь великим мифом того времени. Таким же мифом останется «Гоголь-центр». Я не думал, что увижу повторение истории, да еще и на фоне гибели людей и уничтожения городов, когда меркнет все остальное.
Для меня самое удивительное за время работы над спектаклями в «Гоголь-центре» — репетиции с Кириллом Серебренниковым по письмам. Вот такого уж точно нигде и никогда не было. Когда мы начали репетировать «Палачей», он еще был под домашним арестом и мы репетировали буквально по его записям. Такого эпистолярного театрального романа у меня точно никогда не случалось.
То, что театр закрылся спектаклем «Я не участвую в войне», — безусловно, символ времени. Достаточно рассказать историю его постановки, чтобы понять историю России последнего года. Театр заканчивается на взлете с такой важной работой и с важными словами: «Я не участвую в войне»… И хотя этого стихотворения в спектакле нет, я его очень люблю:
Я видел вселенское зло.
Я всякого видел немало.
И гнуло меня, и ломало,
и все-таки мне повезло.
Мне дружбу дарили друзья,
И женщины нежно любили.
Меня на войне не убили,
Мне даже и тут повезло.
Еще повезло мне, что вот
Я дожил до вашей эпохи,
Где вовсе дела мои плохи
И зыбок мой завтрашний день.
И все же я счастлив, что смог,
Что дожил до этого мига,
До этого мощного сдвига
Тяжелых подземных пород.
Я видел начало конца,
И тут меня Бог не обидел,
Я был очевидцем, я видел
Начало грядущих начал.
Я дожил, мне так повезло,
Я видел и знаю наверно –
История движется верно,
Лишь мерки ее не про нас.
И все ж до последнего дня
Во мне это чувство пребудет –
Я был там, я знаю, что будет
Когда-нибудь после меня.
Больше всего я переживаю за молодых актеров и за команду театра — как сложно им будет не потерять свою систему координат (уже не художественную, которую задавал Кирилл, а внутреннюю, человеческую). Но я верю, «история движется верно, лишь мерки ее не про нас», и уверен, что за закрытием последует новый этап, на длинной дистанции всегда побеждает талант. Увижу я этот новый этап или нет — не знаю, но точно знаю, что имя Кирилла Серебренникова и название «Гоголь-центр» уже вписаны в мировую историю театра. И я горжусь тем, что был частью этой новейшей истории».
«Эта ситуация снова подтверждает старое правило: нельзя строить культурные институции под эгидой государственной машины, на которую граждане не оказывают никакого влияния. Пока назначения людей в высокие кабинеты остаются вне общественного контроля, можно сколько угодно доказывать этим людям, что бюджетные деньги — это деньги народа, а не государства, и что культурой нельзя руководить, исходя из интересов текущего режима, и вообще нельзя «руководить». В этих спорах побеждает не правда, а сиюминутное настроение и личный интерес чиновника.
Да, государственная машина может поддерживать художника, а может — что еще лучше — его игнорировать, но это всегда временно и безо всяких гарантий. Дух свободы и творчества живет в государственных стенах, только пока генеральная политическая линия не превращается в розгу. А когда это происходит — неизбежно и регулярно — творческим людям нечего противопоставить левиафану. Этот зверь никогда не забывает, что художники живут в его домиках, но художники, кажется, стараются об этом не думать, и готовы снова и снова ждать перемены зверского настроения.
А могли бы показать всему обществу, для которого работают, пример не только смелого и яркого творчества, но и подлинной независимости и самостоятельности. Надеюсь, новый ледяной выдох левиафана не станет очередной упущенной возможностью развить морозостойкость. Все это, конечно, не отменяет необходимости налаживать обратную связь от общества к государству и вытравливать из творческой среды лукавое и (само) разрушительное «я вне политики».
«Первое, что я помню, это обшарпанные стены, дыра в потолке женской раздевалки и всюду пыль. Но одновременно с этим в этой атмосфере блуждали мы — вдохновленные выпускники школы-студии МХАТ, мечтая о чем-то высоком и, конечно, о светлом в стенах этого театра. Мы уже тогда четко представляли, каким станет «Гоголь-центр». Так оно и случилось благодаря Кириллу Семеновичу, команде «Гоголь-центра» и, конечно, зрителям.
За это время было много напутственных слов от Кирилла Семеновича, но, наверное, самая главная фраза — это «не врать и не бояться». Поэтому каждый твой жест, каждое твое слово должны быть наполнены правдой. И в принципе это девиз нашего театра. «Гоголь-центр» — это институт по воспитанию собственного мнения по отношению к окружающему миру, но самое важное — по отношению к самому себе. Благодаря этому месту я понял, куда мне нужно двигаться, да и вообще, что я хочу двигаться. Уже не раз говорилось, что «Гоголь-центр» — это в первую очередь люди. Я благодарен Кириллу Семеновичу за возможность быть знакомым с невероятными людьми, с которыми творить вместе было и, я надеюсь, еще будет невероятное удовольствие. Это новое испытание — мы должны достойно его пройти и прийти к новым возможностям».
«Первых воспоминаний о «Гоголь-центре» у меня два. Первое связано с тем, как мы с Темой Шевченко пришли в еще действующий Театр имени Гоголя и посмотрели спектакль «Последние», который и был, собственно, последним в этом театре. Нам место показалось довольно странным. Половина зала была завешена какой-то тряпкой, остальная занята только процентов на двадцать, и последний спектакль прошел вот так. И мы тогда обсуждали, как же все это будет, когда мы здесь окажемся. Второе воспоминание — репетиции нашего с Горчилиным спектакля Funny Dream. В это время уже начался ремонт, и во время репетиций в перерыве мы ходили по коридорам и не верили, что теперь мы будем работать в этом пространстве. Но ремонт шел, и все стало преображаться на глазах. Мы даже приняли участие: строили свои первые гримерки, шпаклевали стены, отколупливали старые обои. Можно сказать, что строили этот театр и своими руками тоже.
За все это время Кириллом Семеновичем было сказано много важных слов, сформулированы опорные для нас вещи. Они и о том, что театр должен быть свободным, и о том, что нужно не врать и не бояться. Все это мы всегда говорили и сами себе, и транслировали всем, кто вокруг.
И мы всегда старались соответствовать этому. Можно ведь произносить много красивых слов, но внутренне им не соответствовать. Мне кажется, что самое главное в нашем театре — это то, что мы ни разу не соврали зрителю, ни разу не обманули себя в том, что делаем. Мы были всегда честны и соответствовали тем идеям, которые сформулировал Кирилл Семенович, спектаклям, которые ставили, темам, которые поднимали.
Мы всегда находились в движении жизни, а жизнь подразумевает под собой огромное количество перемен, новых идей, мыслей, взлетов и палений. Мы столкнулись и с грустным, и со сложным: за время существования «Гоголь-центра» ушли из жизни работающие здесь люди, происходили страшные события с Кириллом. Мы прошли через разное, но всегда оставались коллективом, всегда были в любви, потому что с каждым годом все больше становились друг для друга спасательными кругами и всегда были рядом, чтобы не потеряться в этом безумном мире, который нас окружал и окружает.
Наверное, «Гоголь-центр» меня по-настоящему научил тому, что самое главное — это не твои профессиональные умения, которые ты в себе находишь и развиваешь (хотя это важно), не победы, а то, что нужно быть человеком и иметь внутри себя внятный стержень. Это про ценности, которых ты придерживаешься. Ведь если ты будешь уметь любить, быть собой и не будешь бояться транслировать себя этому миру, то сможешь стать кем угодно. Артистом, режиссером, благотворителем, архитектором — действительно, кем угодно. И все это будет находить отклик у людей. А вот если в тебе этого внутреннего фундамента нет, то все, что ты вокруг себя напридумаешь, не будет иметь никакого веса.
Но важно, что меня этому научили прежде всего не стены, а те люди, которые были в этих стенах. После знакомства с этими людьми, после работы с лучшими режиссерами, драматургами и художниками твоя жизнь не может быть такой же, какой была до того. Она становится богаче, все это тебя расширяет, дает возможности для развития. Наш театр — это не только команда. Это зрители, это все, кто о нас знал, поддерживал дистанционно.
Конечно, сейчас мы чувствуем огромный спектр разных эмоций, от ненависти до любви, но я понял, что все эти нынешние переживания как будто создают внутри еще одну ступень, новый фундамент, который дает еще бóльшую силу для того, чтобы встать выше, понять, что мы действительно сейчас можем двигаться дальше. Как нам это реализовать — вопрос. Нужно продумывать все возможные ходы, потому что в нынешней стране шаг влево, шаг вправо — расстрел. И со своими мыслями, как показал нам департамент культуры, мы, по их мнению, особо не нужны. И вот как нам не потерять себя и эту энергию и при этом не быть в очередной раз «ненужными», это надо думать, но важно то, что это точно не конец и что продолжение у этого всего будет, потому что мы просто не можем по-другому, нам будет скучно, мы уже пропитаны этим знанием и этим чувством свободы в искусстве. А еще — взаимоотношениями с людьми, когда работа не является работой, когда это твоя жизнь. И мы просто не сможем иначе, так что нам ничего не остается, кроме того, как искать эти пути, бороться дальше и не сдаваться».
(Впервые этот текст Валерия Печейкина был опубликован автором в его социальных сетях).
«Сегодня многие просят дать комментарий по поводу закрытия «Гоголь-центра». Разрешите, я дам один комментарий для всех. Я также делал свои вступления к спектаклям — для всех.
Нам очень повезло: мы уходим чуть раньше, чем этого захотелось зрителям. Гораздо страшней уходить тогда, когда ты вызываешь зевоту. Еще страшней — когда в зале даже не зевают, когда зал полупуст, его половина под покрывалом. Так, говорят, было в старом Театре Гоголя, на место которого пришел «Гоголь-центр». Покрывало сняли, открыли места и двери. В театр можно было зайти в полдень. Так он превратился из театра — в центр.
Но бывает время центростремительное, а бывает — центробежное.
И вообще, бывает смерть. Помните об этом, пожалуйста. Не лейте слезы, ведь никто не умер.
У «Гоголь-центра» было время, когда его худрук — Кирилл Серебренников — сидел под домашним арестом, а его директор — Алексей Малобродский — в СИЗО. Был день, когда Серебренникова не пустили попрощаться с умирающей матерью. Был день, когда у Малобродского случился сердечный приступ прямо в суде. И он чуть не умер.
Но все, повторю, живы. Мы живы и, судя по всему, любимы. Конечно, есть те, кто нас ненавидят. Но их тоже нужно любить. Иначе чем мы занимались все это время, если не научились любить? Вы сами видите, к чему приводит ненависть.
Чем мы будем заниматься дальше? Об этом нужно спрашивать у каждого лично. Чем буду заниматься я? Не знаю. Я не могу до себя дозвониться. Больше всего мне бы хотелось научиться молчать, как молчал все это время стоявший во дворе театра бюст Гоголя.
Гоголь был первым, кого я увидел, когда вошел в театр девять с половиной лет назад. В фойе была большая яма, вскрыт пол и глубоко внутри темнели коммуникации, кишки театра. Я вздрогнул. Гоголь будто выбрался из этой ямы и стоял, глядя в обрыв. Сегодня я понимаю силу этого образа.
Страшно, когда тебя хоронят живым. Очень страшно.
Но Гоголь был тогда один. Его голос никто не услышал. Мы никогда не были одни — у нас были зрители. Десять — почти — лет. Вы слышали нас, любили, дарили цветы. Мне вообще в последний раз подарили хлеб. Спасибо за все.
Я хочу поблагодарить Кирилла Семеновича, Николая Васильевича и всех своих коллег.
Вы — живые души. Я вас люблю».
