— Что привело вас в Касабланку?
— Здоровье. Я приехал на воды.
— Воды? Какие воды? Мы в пустыне.
— Меня дезинформировали.
В ноябре 1942 года союзники взяли Касабланку, освобождая Северную Африку от армии Роммеля. В январе 1943-го в этом марокканском городе встретились Черчилль, Рузвельт и де Голль. Между этими событиями голливудский магнат Джек Уорнер устроил премьеру фильма, которому не потребовалась реклама — его название уже не сходило с газетных полос.
Американец Рик Блейн, которому все в жизни стало параллельно, держит питейное заведение в Касабланке у моря и нагловатый нейтралитет между Третьим рейхом, Французской Республикой Виши и нелегалами. Когда из прежней парижской жизни явится женщина его судьбы в облике Ингрид Бергман, а с ней муж-подпольщик и толпа шпиков, Рику придется думать за троих и вовсе не о себе.
«Мир рушится, а мы влюбились», — скажет во флэшбеке Ингрид Бергман Хамфри Богарту с деланой беспечностью. Ильза и Рик приканчивают шампанское на Монмартре, чтобы не досталось врагу. Лето 1940 года в Париж входят немецкие части. С Лионского вокзала отходит поезд на Марсель. На платформе чернокожий лабух Сэм передаст Рику письмо. Под дождем его безнадежные строчки прощания скривятся, поплывут и стекут по бумажной щеке.
«Немцы были в сером, а ты — в голубом», — скажет в новой жизни Хамфри Богарт потерянной возлюбленной Ингрид Бергман с неподдельной тоской. Все, что осталось от любви женщины и мужчины, — только горечь памяти и мелодия As Time Goes By.
В «Американском кафе Рика», где пьет и играет в рулетку бегущая от войны Европа в ожидании виз в Лиссабон, а оттуда в Новый Свет, эта песенка под запретом, как и «Марсельеза». Когда Сэм сыграет ее снова, она станет зовом судьбы — той, что всегда идет по следу, «как сумасшедший с бритвою в руке».
Сколь бы невысоко ни ценили «Касабланку» и ее сентиментальную магию критики с философами, в ней, несмотря на отсутствие художественной новизны, несомненно, слышна поступь судьбы. Среди множества невеликих авантюрных фильмов о любви это великий фильм о разлуке, ставшей синонимом и наваждением ХХ века. Бег «амок» заразил континенты: русские эмигранты в Стамбуле, Париже, Берлине и Харбине, изгнанные большевиками, еврейские беженцы от Холокоста в Америке, испанские дети в Москве, рассеянные по миру жители бывших советских республик, отмененные новым национальным порядком. Мало какому из поколений не довелось узнать этот бег, распарывающий поверхностные мелодраматические швы «Касабланки», под которыми не заживает рана оставленной навсегда «прежней» жизни, людей, чувств, домов, городов, языков.
Среди множества невеликих авантюрных фильмов о любви это великий фильм о разлуке, ставшей синонимом и наваждением ХХ века.
«Касабланка» сама стала ковчегом для европейских эмигрантов, бежавших в Америку от нацизма, включая первоклассных артистов немецкого киноэкспрессионизма Петера Лорре и Конрада Фейдта. Режиссер Майкл Кертиц — венгерский еврей Михай Кертес Каминер — единственный из них не был беженцем, он делал международную карьеру с начала 20-х и покинул Германию по приглашению студии Уорнеров в год, когда «Майн Кампф» только опубликовали. Он сочувствовал коммунистам, и его следующим фильмом стала «Миссия в Москву» по воспоминаниям американского посла в СССР.
Великое переселение народов волна за волной накрывает нынешнее столетие лагерями ближневосточных и африканских беженцев, где уже выросло поколение детей, и новой гуманитарной катастрофой последних «специальных» недель. Маркес назвал один из своих лучших романов «Любовь во время чумы». «Касабланка» отталкивается от любви, зараженной войной. Любовь в ней лишь отправная точка для эмиграции в идеальное, где жизнь перестает быть частным делом и становится судьбой.
Ильза и Рик вновь столкнутся в Касабланке, чтобы вновь отказаться друг от друга. Важно, что в этой разлуке есть иной, противоположный романтическому смысл. Об этом пел Высоцкий в фильме «Интервенция»: «Курить охота, как курить охота! Но надо выбрать деревянные костюмы», а потом разъяснял прозой: «Сигарету можно взять, а от жизни придется отказаться». Улететь из Касабланки могут только двое. Муж Ильзы — один из лидеров антифашистского движения, и Рик не позволит любимой женщине оставить его одного, потому что маленькое предательство может стать предательством Сопротивления и когда-нибудь Ильза пожалеет об этом, станет себя презирать. Сохранить любовь можно лишь отказавшись от нее, то есть сохранив уважение к себе и друг к другу. Согрешив напоследок, циник Рик оказывается рыцарем долга и судьбы, которая призвала его из кабака в легенду — ее камера Артура Идисона мягко рисует светом в режиме «слезы близко».
Составляющими цинизма Рика считались армада спиртного, определившая героя в пропойцы, то есть — в гражданина мира, и его принадлежность к породе конченых, вычисленная из всей предыдущей фильмографии Богарта. Цинизм — один из главных элементов жанра фильма нуар, и «Касабланка», содержащая в своем названии «белый» — цвет-антагонист, делает элегантный колористический финт. Оказывается, цинизм нуара не перечит белоснежному идеализму, лишь нежно оттеняет ценности Сопротивления и исчезает, как дым от огня, при звуках «Марсельезы», постепенно заглушающей нацистский гимн «Die Wacht am Rhein» солидарностью диксиленда, испанской гитары и мощного вокала Ивонн.
За переделами этой пассионарной сцены в портовом городе царит трагикомичный земной вавилон, прообраз межзвездного кабака на Татуине в «Звездных войнах» Джорджа Лукаса. И «Все встречаются в баре Рика» — таково название пьесы, которую переработали для экрана сценаристы Джулиус и Филип Эпстайны в соавторстве с Говардом Кохом, сделав главным сюжетом встречу Рика с собой. В толчее разномастных беженцев, разумеется, расцветают все мыслимые жанры и архетипы. Первым это отметил французский критик Жорж Садуль, назвавший «Касабланку» в своей семитомной «Истории кино» «классическим гангстерским фильмом, герои которого заменены деятелями Сопротивления, одурачившими в Марокко гестаповцев при помощи вишиста, ведущего двойную игру». Есть здесь одновременный выстрел нациста Штрассера и Рика, уместный в дуэльном вестерне, и мистический туман нуара, заволакивающий аэродром, и финальная фраза отборной комедии, ставшая самой цитируемой в кино, — «Луи, сдается мне, это начало прекрасной дружбы».
Умберто Эко, называя фильм «весьма посредственным» с эстетической точки зрения, снисходительно признавал: «Создатели фильма, вынужденные придумывать сюжет на ходу, напихали в него все что можно. Черпали они из проверенного репертуара. Когда выбор из проверенного репертуара ограничен, получается манерный фильм, сериал и даже китч. Но когда пытаешься вместить весь проверенный материал, результат по архитектуре напоминает храм Святого Семейства Гауди. Голова идет кругом, но кажется, будто прикоснулся к чему-то гениальному… Когда в фильм, не стыдясь, врываются все архетипы, достигаешь гомеровской глубины».
Один из немногих классических фильмов с обманчиво открытым финалом заканчивается вопреки нашему желанию, порождая зависимость и простодушные эпопеи фэндома: мол, после войны она вернулась, и они бродили вечерами по пустыне, ездили в Марракеш рисовать с натуры Атласские горы, пили шампанское и виски, заедая апельсинами из Марокко. Неудачными продолжениями истории Рика и Ильзы отметились даже профессиональные литераторы.
Время «Касабланки» давно остановилось, законсервировав цитаты, цикады вздохов и поцелуев, шелест дождя и мотора на взлетной полосе, закольцевав на непрерывном репите треньканье раздолбанного пианино — «сыграй это снова, Сэм!». Хамфри Богарт в плаще с поднятым воротником вечно уходит в туман, стиснув в зубах бесконечную сигарету, потому что Ингрид Бергман здесь больше нет. Не прекращается только бег, не иссякает источник разлук и расстояний, не кончается ожидание на границах, не замирает рефрен «Касабланки»: «Они все ждали, ждали и ждали…»
