Эти тексты как только не называли: «Байками из склепа», «Записками сумасшедшего», «Записками на манжетах». Я назвал их «Записками на маффинах». Ведь маффин — это священный хлеб хипстеров. Пять лет назад они первыми наполнили «Гоголь-центр». За ними пришли и все остальные: пенсионеры, знаменитости, «простые люди». О них я и хочу рассказать.
Старушки и ремонт
Когда «Гоголь-центр» был еще театром имени Гоголя, в него ходили в основном районные старушки. Просто потому, что он рядом. После обновления они продолжали сюда заходить и всегда стояли отдельно.
Это сейчас все смешалось, а тогда все держались друг от друга на заметном расстоянии — как зебры от тигров в саванне. Пожилые дамы часто приставали ко мне с расспросами.
— А когда сделают ремонт?
— Он уже сделан.
— Но тут же стены ободраны до кирпича!
— Это такой стиль.
— Стиль?
— Стиль.
Не поверила.
— А куда дели колонну с репертуаром?
— Ее больше нет. И репертуара тоже.
— Ка-а-ак? И «Веера леди Уиндермир» тоже не будет?
— Тоже.
Не захотела верить. Отошла, обмахиваясь собственным веером.
— Скажите, пожалуйста, а в спектакле по песням Утесова есть мат?
— Нет.
— Нет?
— Нет.
Пошла в зал проверять.
Знаменитости и зеркала
Если старушкам все не нравилось, то знаменитостям нравилось все. Их было здесь очень много. Здесь в один вечер я увидел Филиппа Киркорова и Бориса Моисеева. Флеш-рояль. Я видел, конечно, не всех великих людей. Всех видел только туалет для инвалидов, куда им можно спокойно зайти в одиночестве.
Если одни знаменитости приходят сюда и уходят, то есть и такие, которые остались. Стрелер, Гротовский, Някрошюс, Арто, Любимов, Эфрос, Мейерхольд — что объединяет этих людей? Это антропоморфные зеркала в «Гоголь-центре». В первые дни фейсбук заполнили селфи — отражения в этих зеркалах. Девушки даже стали давать друг другу рекомендации: Мейерхольд полнит, а Ефремов — самое то.
Ирина Александровна и абсолютная правда
У Акутагавы есть рассказ «Мензура Зоили». В нем так называется прибор, который измеряет подлинную ценность художественного произведения. И в нашем театре есть такой прибор — это Ирина Александровна, наш кассир.
Она, а не критики и друзья, точно знает, что за спектакль мы сделали. Правду знает только Ирина Александровна. Знает и говорит.
Звонок в кассу: «Да, здравствуйте, — говорит Ирина Александровна со зрителем. — По классике? Есть, много. Вот, "Мертвые души", "Кому на Руси жить хорошо", "Обыкновенная история"... Это Гончаров... И текст Гончарова... Да, классический текст... Без мата... Но раздеваются, да... Есть момент ню... Серебренников... Есть амфитеатр, есть партер... Наличными и по карте тоже можно... Да... Да... Вас также... Спасибо,
приходите».
Или другой звонок: «Здравствуйте... Ну, у нас много хороших спектаклей... Вдвоем с мамой придете? Ну... я бы порекомендовала... порекомендовала... "Митину любовь"... А сколько маме? Шестьдесят пять? Ну там как раз шестнадцать плюс...»
Зрители и выход
Спектакль «Братья». На предпремьерном показе происходит вот что. Идет сцена, где расстаются Надя и Обмылок (Виктория Исакова и Риналь Мухаметов). Расстаются они, значит, а какая-то женщина, которой их расставание безразлично, встает и идет к выходу из зала.
Идет она, как голубка, к двери, как вдруг Исакова от лица героини говорит Мухаметову: «Стой, сука. А ну стой, сука!» Женщина замерла в столбняке. А Исакова продолжает текст роли: «Иди, сука». Женщина быстро кивнула и вышла. Вот и сходила в театр.
Еще была история. Спектакль «Елка у Ивановых» Дениса Азарова. Прочитав название, некоторые зрители решали, что это новогодний спектакль. А Ивановы... ну, это такая семья, вроде Букиных. Зрители приходили и обнаруживали, что елки нет, а Ивановы не Букины, а скорее семейка Адамс.
Помню, были две женщины, которые решили уйти. Произошло это, когда героиня Яны Иртеньевой — девочка без головы — порубила игрушки топором. Тут женщины встали, с ними встали сумки. И все вместе они решили уйти. Но — куда? Где выход? По замыслу режиссера рассадка была свободной, а вход за последним зрителем задвигали... шкафом. И вот женщины начинают ходить по сцене, потому что сцена — это, по сути, все. Женщины ходят среди персонажей: мертвой девочки, девочки 82-летней, 76-летнего мальчика, собаки Веры, лесорубов, поваров, солдат, судей.
Наконец, женщины догадываются, что шкаф закрывает выход. Они подходят к нему, открывают дверцы, внутри шкафа включаются лампы. Потусторонний свет заливает их лица... Первая женщина делает шаг вперед и исчезает, за ней — вторая. Женщины уходят в шкаф, женщины уходят в свет.
Свобода и ее территория
«Вы ведете себя так, как будто вы свободные люди», — сказал мне один знакомый. «А разве мы несвободные?» Только не спрашивайте: «А он что ответил?» Да какая разница! Главное, что он сказал «как будто». То есть свободные мы «как будто», а на самом деле несвободные. Это было два года назад. За это время многое изменилось. Это «как будто» потеряло кавычки. Обыски, аресты, допросы, суд. Кирилл Серебренников, Алексей Малобродский, Юрий Итин, Софья Апфельбаум.
Вот об этом я думаю. И еще про слоган театра: «"Гоголь-центр" — это территория свободы». То есть свобода, она внутри театра, потому что «территория» все-таки отделяет одно пространство от другого. А что тогда за ее пределами?..
Все, кто работает здесь, чувствуют себя героем фильма. Человеком, который во время рядового обследования узнал, что у него — «гоголь-центр». Время от времени у него случаются приступы свободы. Врачи предупреждают, что после очередного приступа все может закончиться. Человек не знает, что ему делать дальше. Следовать предписаниям докторов? Но во время приступов свободы он чувствует себя счастливым — как герой чеховского «Черного монаха» во время разговоров со своей галлюцинацией. Или наплевать на ограничения и освободиться, но в последний раз? Я не знаю, чем заканчивается этот фильм. Я пока смотрю его.
