В основу «Розы ветров» Андрея Геласимова легли материалы исторически значимой для России экспедиции будущего адмирала Геннадия Ивановича Невельского. Тогда, отправившись на Дальний Восток на двухмачтовом судне «Байкал» Сибирской военной флотилии, Невельской доказал, что Сахалин — это остров. Книга выходит в начале ноября и обещает стать одной из ярких новинок ярмарки нон-фикшн.
— Для начала попрошу вас рассказать немного об исторической основе романа и о главном герое, Геннадии Ивановиче Невельском.
— Роман «Роза ветров» посвящен первым этапам создания Амурской экспедиции. Эта организация была основана в 1849 году для освоения территорий Дальнего Востока. На тот момент Дальний Восток формально и юридически не принадлежал никакому государству, у нас было совместное владение с Китаем этими территориями, поэтому путешествие туда было не совсем легальным. И молодой капитан-лейтенант Невельской в 1848 году из Кронштадта отправляется в плавание на судне «Байкал» с официальной миссией доставить груз в наши дальневосточные порты, то есть в Охотск и Петропавловск-Камчатский, который тогда назывался Петропавловской гаванью. Но, дойдя до Петропавловска, Невельской сгружает все имеющиеся на борту товары и не идет в Охотск, а отправляется прямиком на юг и чуть западнее, к Сахалину. А дальше входит в устье Амура, чтобы выяснить один важный на тот момент стратегический вопрос: судоходно ли оно и проходимо ли для больших океанских кораблей: как боевых, так и торговых.
Это было крайне важно, потому что на Дальний Восток наш транспорт, наши военные корабли шли через два океана — через Бразилию, Америку и Гавайские острова (тогда они назывались Сэндвичевы острова — прим. ред.), и путешествие это занимало от восьми до 14 месяцев.
В случае выяснения вопроса о судоходности Амура, все это плавание заняло бы месяца два, и логистика стала бы значительно дешевле, потому что грузы, солдаты, боеприпасы загружались бы в Забайкалье на баржи и спокойно спускались к океану. Оставалось только выяснить этот вопрос, потому что противники развития России на Восток утверждали, что устье Амура не судоходно, что лиман закрывает выход в море, и ни боевые корабли из океана войти не могут, ни баржи с грузами выйти в океан. Невельской же доказал обратное. Буквально за три месяца своей экспедиции он нашел, что Сахалин и материк отделены семикилометровым проливом, что было неизвестно (позже я расскажу, какую роль это сыграло в Крымской войне), и положил начало дальнейшему освоению Дальнего Востока Российской империей.
— Ваш герой, Геннадий Иванович Невельской, морской офицер и будущий адмирал, а также все остальные ключевые персонажи — реально существующие исторические лица. «Роза ветров» — основанный на фактах исторический роман времен империи Николая I. Почему сейчас, когда большинство романистов наоборот стараются перейти от книг о прошлом к разговору о настоящем, вы после современного «Холода» пишете о событиях почти двухсотлетней давности?
— Вы знаете, я периодически в своей работе это делаю. В свое время я начал с очень современной вещи — повести «Жажда» — о ребятах, которые вернулись из Чечни. И это тоже было в своем роде документальное письмо, потому что я писал о своих студентах, которым преподавал в университете, — вот они вернулись с войны на студенческую скамью. И для меня это был материал остросовременный, важный до слез, до дрожи, и об этом я написал.
Пока я работал над повестью, у меня возникло много вопросов о моей национальной самоидентификации, о том, куда моя страна забралась и почему мы воюем на своей территории со своим народом. Множество вопросов возникло, пока я писал эту вещь и думал о ней. Мне помог следующий шаг, который я сделал — я стал писать исторический роман «Степные боги». Действие происходило тоже на войне, но на другой — 1945 года — в Забайкалье, где собиралась большая атака на японскую армию советскими силами, силами двух Забайкальских фронтов и одного Дальневосточного, в составе которых воевал мой дед, что для меня было важно. И я обратился к истории за ответом на некоторые вопросы для себя: что мы за страна такая, почему вечно воюем? Я там пытался найти свою национальную идентификацию и, главное, ответить на важнейший для меня вопрос: есть ли, чем мне гордиться, если у нас мальчишки гибнут в Чечне, причем с обеих сторон — и чеченские мальчишки, и русские мальчишки. С историей было как-то полегче — все же Вторая мировая, Великая Отечественная, там был враг — фашист, японец. Я отодвинулся туда, написал «Степные боги», потом был другой роман и «Холод», как вы говорите.
«Холод» отразил мой мировоззренческий кризис: я потерял некоторые ориентиры в жизни, смысл жизни, не очень понимал, зачем я что-то делаю. Мне не очень было понятно, например, зачем я пишу роман, потому что я его закончу и тупо буду писать следующий. Много вопросов возникает об абсурдности бытия.
— Да, ты вдруг ощущаешь себя белкой в колесе, которая бежит, а кто-то закрыл дверку, и колесо крутится-крутится... И ты понимаешь, что остановит его только смерть, и, оказывается, в ней ничего такого дурного нет, с этой точки зрения. Поэтому мой герой в «Холоде» замерзает насмерть, и это для него положительный конец. Выйдя из этого романа и выйдя из депрессии, связанной с «Холодом», я снова почувствовал, что мне нужна какая-то опора в этой жизни, не в потусторонней. Тогда я вернулся к замыслу, который у меня очень давно существовал.
Я лет 15 готовился к этому роману, интересовался фигурой Невельского. Для меня это важно было лично, как и в истории со «Степными богами», потому что мой отец служил в этих местах на подводной лодке. Он был подводником на среднеморской подводной дизельной лодке, командовал дизельным отсеком, мотористами — главстаршина Тихоокеанского флота Геласимов Валерий Антонович.
Когда я начал разбираться в этих материалах, то понял, что Невельской и сотрудники его экспедиции — в частности, мичман Бошняк — открыли именно ту гавань, которая называется теперь Советской гаванью, и именно в ней стоит база подводных лодок, где служил мой отец. Бошняк там провел зиму, это место назвали гаванью Константина, потом Императорской гаванью. Она лучше всего подходила для флота, и вот мой папка в конце 50-х годов угодил туда на четыре года под воду. Для него эти годы были важными, и для меня оказались тоже, ведь когда я рос, я понимал, что мой отец подводник, это гордость особая. Поэтому вопрос выбора материала — это вопрос о том, чем мне гордиться. На что я могу опереться, как человек, рожденный в этой стране, гражданин этой страны и как человек, который не хочет жить больше нигде.
— Ваши герои, морские офицеры, как раз дают ответ на этот вопрос.
— Я их и искал — таких людей, которые без пафоса, без особого многословия просто выполняют свой долг.
— В книге много моментов, когда герой не просто должен принять важное решение, но и убедить в этом других. Невельской действует на свой страх и риск, у него нет официального приказа.
— Да. И такие решения приходилось принимать не раз. Ведь в книгу многое пока не вошло, я планирую со временем (вот сейчас закончу новый роман) к этому роману вернуться, я буду писать дальше. Не вошли истории о том, как он женился на Кате Ельчаниновой. Невельской привез ее туда, беременную — девочка 19-20 лет, утонченная дворянка, выпускница Смольного института оказывается в диких местах, где люди ходят в рыбьей одежде. Она рожает, и у них ребенок первый, девочка Катя, умирает в возрасте года и умирает — внимание! — от голода. Вот так. Лишения были такого порядка, что они не смогли прокормить ребенка. Но они остаются, оба приносят такую страшную жертву, у них рождаются новые дети... они просто делают свое дело.
— Как вы собирали факты? Роман, хоть и читается как художественный, весь основан на документах. Это ведь не приукрашенная история о выдуманных подвигах.
— Все — абсолютная правда. Само исследование заняло у меня около года. До этого я 15 лет думал об этой истории, читал книжки Задорнова (отца нынешнего сатирика) — он писал о Невельском, в 40-е и 50-е годы несколько романов вышло у него на эту тему. Потом я читал работы профессора Алексеева — это ученый с Дальнего Востока, который всю жизнь посвятил Невельскому и Амурской экспедиции. У него и диссертации на эту тему, кандидатская и докторская, и много монографий, и отдельных книг публицистических. Я все это читал и погружался в материал. А в последний год перед работой уже обложился конкретной документалистикой — во многом теми же материалами, на которые ссылается профессор Алексеев. Если он ссылается на чьи-то мемуары, я их нахожу и читаю. Он дорогу протоптал, создал мне как бы методологический инструментарий, за что я ему очень признателен и благодарен от всего сердца.
Год ушел на исследование конкретных фактов, чтение писем Катерины Ельчаниновой и воспоминаний Бошняка, чтение писем Римского-Корсакова, который тоже был влюблен в Катю Ельчанинову — все это будет во втором томе, потому что это, в основном, молодежь. Мальчикам 20-25 лет, девочке — 20, а Невельской старше, ему 35 уже к тому моменту, дети уже рождаются. Эти мальчики все повлюблялись в Екатерину Ивановну, естественно. Особенно, Римский-Корсаков — родственник композитора, боевой офицер, принимавший участие в Крымской войне на Дальнем Востоке. Так что остались письма, дневники, воспоминания участников этих событий, документы из архива флота. В общем, сидел, шуршал бумажками, листал и только через год я встал на ноги и пошел в письмо. К этому моменту весь мир романа был мне предельно ясен. Написалась книга быстро, буквально за год.
— А язык? При том, что это язык XIX века, роман легкий, живой и дышащий. Как работали над стилем?
— Легкость я заимствовал у Толстого. Нам, русским писателям, ходить никуда не надо, генетические связи легко определяются и легко восстанавливаются. Если ранние вещи я писал в синтаксисе современном — после того, как был модернизм, потом постмодернизм, мы можем уже писать и не в реалистическом ключе, и так у меня была написана «Жажда» и ранние рассказы — то здесь я твердо понимал, что надо обращаться к классической синтаксической традиции и опирался на легкость Толстого. Несмотря на длинные периоды Льва Николаевича, у него все-таки письмо-то легкое, оно журчит, как вода. Вот как бежит ручей, так журчит синтаксис Толстого.
Еще я опирался сильно на Гончарова, потому что он был непосредственным участником этих событий: он на фрегате «Паллада», описанном в одноименной книге, ходил ровно с той же самой целью, что Невельской, в эти же самые места. Когда мы в школе этот роман проходим, мы не очень понимаем, что это была миссия спецслужб. «Фрегат "Паллада"» — это была миссия разведчиков, все на борту выполняли функции дипломатов: шли договариваться с японцами или решать вопросы с англичанами. Гончаров был помощником адмирала на борту для ведения переговоров. Он просто записал все эти истории. Мне это удобно оказалось, потому что фрегатом «Паллада» Невельской должен был сам командовать, но отказался от этого назначения добровольно и сел на маленький «Байкал», который сам же предусмотрительно сконструировал. Фрегат «Паллада» впоследствии пришел-таки в устье Амура, и, когда была оборона Петропавловска и Сахалина от англо-французской объединенной эскадры, его даже умудрились втащить в устье Амура, несмотря на глубокую посадку. Но потом фрегат все-таки сел на мель и его вынуждены были разобрать. Невельской как раз и разбирал фрегат «Паллада».— Вам даже сюжет не надо придумывать!
— Нет, вообще ничего придумывать не надо! Более того, у Гончарова описан на борту штурман Александр Антонович Хализов. Он идет с ними на фрегате «Паллада», и Гончаров его выводит под псевдонимом Дед. Так вот этот Хализов шел и с Невельским на «Байкале» за три года до «Паллады». Когда я понял, что это не просто персонаж, а один и тот же реальный человек, я у Гончарова взял его, с его словечками, его портретом, с его маленькими ручками, как пишет Гончаров, и переместил в свою книгу. Я подумал: Гончаров же Хализова не выдумал, следовательно, авторскими правами на него не обладает — это реально существовавший человек, просто Гончаров зафиксировал его лучше, чем дагерротип. Так что он взял и описал живого человека, вставил в свой роман.
Тютчев разрушал жизни всех женщин, которые были рядом с ним, а потом писал гениальные стихи об этом
— У вас есть еще один человек в романе, которого многие знают — Федор Иванович Тютчев. И как персонаж он страшно неприятен. Он действительно был таким?
— Пока шло исследование, я выяснил много вещей. Я Тютчева не собирался вводить в герои романа, но потом выяснилось, что Екатерина Ивановна Ельчанинова, обучаясь в Смольном институте, находилась там ровно в те же годы, что и две дочери Тютчева от первого брака. Там же обучалась и Елена Денисьева, с которой он изменял своей второй жене. Я представил себе этот момент: человек устраивает в Смольный своих девочек, там знакомится с воспитанницей старшего класса, начинает к ней подбивать клинья и потом в итоге ее соблазняет. В романе я ничего неприличного не сделал, там нет никакого соблазнения, а в реальности он, действительно, ее соблазнил, разрушил ее жизнь, и она в итоге умерла. Тютчев разрушал жизни всех женщин, которые были рядом с ним, а потом писал гениальные стихи об этом. Мне показалось, что здесь есть возможность и пространство поговорить об ответственности поэта перед жизнью. Ответственности человека, который рассматривает жизнь как материал для своих поэтических переживаний. Для меня вопрос морали стоит гораздо выше, чем вопрос любой поэзии, для меня такое отношение неприемлемо. Поэтому, очевидно, в моей интерпретации персонаж Федора Ивановича Тютчева вышел несколько отталкивающим.
— Наверное, он того заслуживает, не знаю. Для меня вся эта история стала откровением.
— Вот мне и хотелось донести эти истории с Тютчевым до обычной публики, потому что я такой феминист, я за женщин, за девочек. Я все еще считаю, что у девушек, у девочек меньше возможностей, меньше прав, чем у мужчин. У нас маскулинное общество, с этим ничего не поделать. И когда человек паразитирует на девушке, на женщине как на сексуальном объекте, меня это начинает сильно-сильно раздражать. А он при этом делает себе мировую или, по крайней мере, всероссийскую славу. Мне кажется, что к женщине надо с большим уважением относиться.
— В вопросах морали он вышел антагонистом главного героя.
— Совершенно верно. Мои кинопродюсеры всегда спрашивают у меня две вещи: где любовная линия в сценарии и кто антагонист? И вот у меня как-то совпала любовная линия с антагонистом, и появился такой человек.
— Вы хотели поговорить о Крымской войне и о событиях, которые случились в этих местах. Но прежде поясните, когда Невельской основал Николаевский пост, он действовал на свой страх и риск? По сути эта земля стала нашей только потому, что он пошел до конца.
— Я думаю, что государственная воля все-таки была, о ней историки не пишут, умалчивают, но я думаю, что во времена Невельского об этом не предполагалось говорить публично. Но при этом он действовал на свой страх и риск, да, потому что, подчеркну, никакого официального, формального приказа не существовало. Никакой бумаги, которая бы защищала Невельского, у него не было.
— Но он поднял там российский флаг, объявив о суверенитете России над этими землями, и тем самым расширил границы империи. Но ведь открытие Невельским судоходности Амура и в войне сыграло важную роль?
— Если бы он этого не сделал, то мы в 1854 году потеряли бы не только Севастополь (вернее, его северную часть, куда зашли англичане и французы), но и Петропавловск-Камчатский. Атака была одновременно и везде: была атака в Мурманске (мне там показывали церковь, разбитую англо-французской эскадрой в 1854 году), была атака в Таганроге на Азовском море, и на Дальнем Востоке подошла большая англо-французская эскадра, превосходящая наши силы в десять раз точно. У нас там было всего два боевых судна — это корвет «Оливуца» и транспорт «Двина». Это транспорт, на нем всего 4-5 пушек, на корвете — 10-12, не больше. Еще было шесть береговых батарей и все. Никаких фрегатов, никаких линейных кораблей... А подошла эскадра как минимум кораблей из 20.
— Разъяренный Британский Лев.— Да, и там были линейные корабли и фрегаты. Линейный корабль, на минуточку, это 78-85 пушек. Представьте себе, какой огонь одновременно можно вести. Это чудовище! И это один корабль, а их подошло минимум 20, я не помню точно. Так вот, если бы Невельской за четыре года до этого не открыл вход в Амур, не основал Николаевский пост (в дальнейшем город Николаевск-на-Амуре — прим. ред.), то наши корабли и все проживающие в Петропавловске были бы уничтожены. Потому что атака была скоординирована: одновременно Севастополь, Крым и Петропавловск, причем чуть ли не день в день. Я не знаю, каким образом без вай-фая, без мобильной связи, они вышли на точку атаки буквально в одну неделю, на двух концах Земли, атакуя Российскую империю с двух сторон. Если бы нашим людям не было куда уходить, если бы они не знали дороги, которую Невельской уже нашел, то все погибли бы в Петропавловске под огнем этой огромной эскадры.
Но они сначала отбили первую атаку. Эскадру возглавлял британский адмирал Прайс — и в первом же бою он был убит. Каким-то чудом наши комендоры попали в адмиральский салон и убили его, из-за этого эскадра отошла. Главнокомандующий потерян, корабли отходят, чтобы переформироваться, назначить нового командующего и так далее. Это дало нам время на то, чтобы собрать всех жителей, которые находятся в Петропавловске, посадить их на два судна (корвет и транспорт), снять все пушки, погрузить их туда же, все дома и постройки поджечь и выйти из Петропавловска под прикрытием тумана. Они выходят и уходят к Сахалину ровно тем же путем, которым прошел до этого Невельской, подходят к устью Амура. Никто же не знает, кроме нас, русских, и Невельского, что там есть проход, который сейчас называется пролив Невельского.
Все считали, что там перешеек и прохода нет. Наши два судна заходят с севера, между Сахалином и материком, через проход входят в устье Амура и прячутся там. За ними движется вся огромная эскадра, подходит к северной оконечности Сахалина и говорит: «Русские сюда зашли, значит, они отсюда и выйдут, выхода же второго нет». Они же не знают, что там проход и не знают, что в Амур можно войти. И стоят неделю, две, потом обходят Сахалин с юга, думая, что русские как-то пронырнули в Татарский залив через пролив Лаперуза. Они подходят с юга, здесь перекрывают, ждут еще две недели — ничего не происходит, русские не выходят. А мы там на зимовку стали, уже домики построили, коров разместили, скот вывезли, трубочки табаком набили, тихонечко себе хозяйство ведем. Все нормально, на охоту ходим, все кушают. А у англичан припасы кончаются, у них-то охоты нет, они не дома. И в итоге англо-французский флот уходит с позором, что привело тогда к колоссальному издевательству в мировой прессе над этой англо-французской эскадрой: британское адмиралтейство так опростоволосилось, не смогло победить два русских корабля. А все благодаря капитану-лейтенанту Невельскому. Это хорошая история, и это правда. Я, как писатель, был бы рад такое придумать, но это абсолютная правда.
Почему, собственно, я роман начал писать? Я встречался с образованными людьми, с двумя высшими образованиями, они спрашивали меня: «О чем пишешь?», я говорил: «Роман о Невельском». И в глазах возникал немой вопрос, который потом выражался в фразе: «А кто это?». Это говорили люди, закончившие МГУ. Да, не географический и не исторический факультет, но это были филологи, физики и другие. И я понял: надо, чтобы этот вопрос снялся с повестки дня, чтобы не надо было спрашивать, кто это. Адмирал Геннадий Иванович Невельской — это важный для русской истории человек, и все офицеры под его командованием и девушки, которые были там, на Дальнем Востоке, принесли много личных жертв и сделали много хорошего для нас.
— Вы сейчас сказали о девушках, и я хочу спросить вас о смолянках. В книге много живых подробностей, о которых не рассказывают, например, на экскурсиях в Смольном. Как вы в это погружались?
— Я читал воспоминания воспитанниц Смольного института, их книжек много, и есть вещи, которые из раза в раз повторяются. Я взял самые яркие — например, идолопоклонничество, когда они выбирают себе идола, мыло едят, для того чтобы показать, как страдают ради своего возлюбленного. Цвет платьев я брал из этих воспоминаний — кофейный, белый, зеленый. Это бытовые подробности, которые нетрудно найти. Книги и сами по себе интересны, потому что сохранили не только материальное, но и этих людей — этих девочек, их воспитателей, этих классных дам, их характеры. Я характеры не брал, придумал сам, но есть и реальные персонажи — директриса в моем романе настоящая: я называю ее по имени и передаю характер.
Когда я писал «Розу ветров», то понимал одну простую вещь: им там, в XIX веке, было дико интересно жить
— У вас на документальном материале получился художественный и увлекательный роман, я вам, как читатель, за это благодарна.
— Спасибо. Понимаете, Наташа, когда я писал «Розу ветров», то осознавал одну простую вещь: им там, в XIX веке, было дико интересно жить. Эта история, в которую Невельской с товарищами угодили, и с великим князем Константином, и с Сахалином, и с Тютчевым — им самим была дико интересна. Выбор, который они совершали, все эти события: трагические, драматические, смешные, глупые и дурацкие. Просто им было интересно! Потом стало мне интересно, а теперь, надеюсь, будет интересно читателю.
— Читать интересно очень, вплоть до деталей. Корабельный кот Марсик, например, мне понравился.
— Кот Марсик — это реальный кот, действительно существующий, он живет у моего сына и у него тоже армейская история. Когда мой сын служил в армии, офицер принес им британских котят — кошка родила, некуда было их девать. Ребята их спрятали в подвале, чтобы другие офицеры не унесли и не утопили. В подвал носили им из своих пайков еду, прятали, подкармливали, но внизу водились крысы, и в итоге они всех маленьких котят сожрали — в живых остался только один. Очевидно, он научился шипеть, и этим шипением отгонял крыс, держал их на расстоянии, пока ребята однажды не спустились и не спасли его. К сожалению, крысы успели выдрать ему один глаз и перекусить позвоночник. Поэтому он такой инвалид, криво ходит, как я в романе и описал, но я подарил ему факт, что при качке он как раз обретает балансировку.
— Как опытный матрос.
— Да, во время качки он идет ровно по ниточке, и за это Невельской говорит: «Оставьте, это моряцкий кот!»— Давайте немного поговорим о ваших романах в целом. У вас, как у автора, счастливая переводческая судьба.
— Мне везет с переводчиками, действительно.
— Мало того, что вас переводят на европейские языки, «Холод» еще и издан в Британии, что случается, прямо скажем, редко. Писатели англоязычные, которые приезжают в Россию, это признают и всегда просят что-то из современной русской литературы почитать. Англоязычный рынок плохо пускает иностранцев.— Очень плохо пускает иностранцев. Я вам даже покажу, насколько. На американском рынке иностранная литература в год представляет 3%. Сюда входят Гомер, Бальзак, Гюго, Достоевский, Толстой, и вот в эти проценты, куда входят классики, надо еще как-то втиснуться современному иностранному автору. Следовательно, мне остается полпроцента.
Другое дело, что из политических соображений Амазон может не заинтересоваться «Розой ветров», потому что это очень патриотическая книга, и она говорит о сильной России
— Как у вас это получилось? У «Холода» был фантастический успех на Амазоне.
— Ну не только с «Холодом». «Холод» — это уже четвертый или пятый мой роман, изданный в Америке. Большой ритейлер Amazon.com пять лет назад решил самостоятельно издавать книги. Создали издательский дом, назвали Amazon Crossing и принципиально подняли вопрос издания иностранной литературы. Собрали редакцию талантливых ребят, возглавила ее Габриэлла Пэйдж Форд — замечательная девушка, мы с ней недавно лично познакомились на Лондонской ярмарке, — и она своей энергией собирает авторов по всему миру. У нее была какая-то квота на каждую из стран: на Россию у нее было одно место, и она выбрала «Жажду». У «Жажды» до этого была успешная европейская история: во Франции повесть получала призы на Парижском книжном салоне, ее переводили по всей Европе: в Испании (в Испании еще и на каталонский — прим. ред.), Италии, Болгарии, Сербии и других странах. Ну и потом мы сняли кино, и на кинофестивале в Онфлёре я получил приз за лучший сценарий. Поэтому «Жажда» была понятна, известна, и, что важно, ее перевела замечательная Мариан Шварц. Причем перевела для себя, задолго до того, как книга стала востребованной. А Мариан Шварц — заметный переводчик-славист в Америке, известный тем, что переводит хороших авторов. И вот Амазон купил «Жажду» и следом все остальное, как опцион. И пока издавали готовые книги, я писал «Холод». Потом роман вышел, и в декабре прошлого года «Холод» хорошо продался на Амазоне — мы вошли в первую пятерку.
— Да, это было заметное событие, неожиданное и приятное. Как думаете, переведут ли на английский «Розу ветров»?
— Я отправил роман Мариан Шварц и своему агенту, они пока читают. Другое дело, что из политических соображений Амазон может не заинтересоваться «Розой ветров», потому что это очень патриотическая книга, и она говорит о сильной России. О России той эпохи до всех кризисов, когда большая страна собиралась по огромным кускам. Еще до всех кризисов. У меня в романе описан период «собирательства» большой сильной империи. Не тогда, когда Россия начала уже распадаться перед большевиками и при большевиках, а когда она еще собиралась при Николае I. И вот эта конструктивность, энергия, которая при этом выделяется, может не понравиться нашим американским партнерам, как называют их наши политики.
— Тем сильнее хочется, чтобы все-таки перевели. Это, если хотите, читательский патриотизм.
— Конечно, понимаю. Но меня сейчас больше заботит судьба книги в России. Я бы хотел, чтобы она дошла до русского читателя, прежде всего. Потому что нам сначала самим надо вздрогнуть от того, что делали эти двадцатилетние парни. Нам надо вздрогнуть и почувствовать гордость за них.
— То есть вы задумали двухтомник?
— Возможно, даже трехтомник, потому что история слишком большая. Я ведь описал только первый год, а Невельской провел на Востоке пять лет. Там было много лишений в дальнейшем, трудные политические ситуации. И кровавые ситуации бывали, что описывает сам Невельской в своей книге воспоминаний. Однажды он с одним матросом остановил 600 разъяренных гиляков с копьями, палками, дубинами — он вышел к ним один с пистолетом и как-то их убедил без крови, без выстрелов. Я буду это все описывать.
— Когда будет презентация «Розы ветров»?
— В начале ноября. Я думаю, 9 ноября мы сделаем это в закрытом режиме, а потом презентуем ее для публики уже на Non-fiction в конце ноября-начале декабря.
