С 20 по 27 февраля 2017 года фонд V-A-C впервые откроет двери нового выставочного пространства — в находящемся на реконструкции здании электростанции ГЭС-2 на Болотной набережной представят проект «Геометрия настоящего». Это серия инсталляций и музыкальных перформансов, заново осваивающих территорию ГЭС-2, а также программа лекций и воркшопов, посвященных саунд-арту, в которой примут участие как всемирно известные, так и начинающие художники и музыканты России и мира — от Стивена О`Мэлли и Ли «Скрэтч» Перри до Инги Коупленд и Mumdance. Куратор проекта — шеффилдский музыкант и художник Марк Фелл, который в конце 1990-х стал одним из изобретателей электронного жанра «микрохаус». Денис Бояринов встретился с Марком Феллом в Москве и поговорил о «Геометрии настоящего» и музыке будущего.
— Вы родом из Шеффилда — города, вписавшего себя в историю электронной музыки. Вы ощущаете себя шеффилдским музыкантом и художником. Для вас важно происхождение?
— Конечно, место имеет значение. Я заинтересовался электронной музыкой в начале 1980-х. Именно в это время в Шеффилде был бум электроники. Он начался в конце 1970-х с появлением авангардных проектов Cabaret Voltaire и Clock DVA, которые были связаны с британской индустриальной волной, запущенной Throbbing Gristle. Эти группы делали музыку электронную, экспериментальную и радикальную. Непохожую на популярную, но и не имевшую никакого отношения к академической традиции. Начиная с 1981 года, в электронной музыке проявился коммерческий потенциал и, например, шеффилдской группе Human League удалось попасть в поп-хит-парады и стать успешной. Мне в это время было 14-15 лет, и именно тогда я открыл для себя электронную музыку — то, что сейчас называют синти-поп.
Англия в то время была не самым приятным местом на Земле. Британское правительство уничтожало социальную инфраструктуру, общественные институты и доступное жилье. Люди теряли работу. Знаменитый эпизод из новой британской истории — битва при Оргриве, которая закончилась стычками между шахтерами и полицией — произошел в 1984-м году в соседской деревне. Я рос в неблагополучной среде с ощущением, что дела в мире идут наперекосяк — и электронная музыка для меня была способом исправить ситуацию. Экранируясь от реальности, я полностью погрузился в музыку, литературу и кинематограф. Время, место и социальная среда подтолкнули меня к тому, чтобы самому заняться электроникой.
«Место имеет значение».
Второй приступ интереса к электронике я испытал в начале 1990-х, когда в Шеффилд пришли техно и хаус, и образовался лейбл Warp Records, который теперь находится в Лондоне и известен на весь мир. Я тогда был студентом студии экспериментального кино в Шеффилде. Клубная электроника была повсюду, мне нравился саунд техно и хауса, но не хотелось писать музыку для клубов. Тогда я стал думать, что я могу с этим сделать? Поиск ответа на этот вопрос занял у меня шесть или семь лет, прежде чем я сам смог создать что-то осмысленное. Поворотной точкой для меня стал 95-96-й год, когда появились финский дуэт Pan Sonic и японец Риоджи Икеда, чья музыка была неожиданным ответом на клубную электронику, и венский лейбл Mego, который выпускал экстремальную компьютерную музыку. В это время, с разных сторон, стали возникать диковинные альтернативы клубной музыке и я почувствовал желание стать частью сообщества, предлагающего эти альтернативы. Тогда я записал несколько пластинок и присоединился к нему.
— В чем идея проекта «Геометрия настоящего»? Что вы хотите сделать в Москве?
— В сущности, мои разные работы и проекты объединяет идея «изобретения места заново». Например, в Шеффилде конца 1980-х первые техно и хаус-вечеринки проводились в заброшенных фабричных помещениях и индустриальных пространствах, наполняли эти места другим смыслом и значением. Большинство саунд-артистов, с которыми я работаю, интересуется свободными пространствами, которые можно «активировать» звуком и тем самым их изменить. В Москве нам предоставили восхитительное пространство огромных размеров, что дало нам возможность пригласить много замечательных художников со всего света. Мы смогли обеспечить их всеми необходимыми ресурсами для реализации их проектов — звуковых, перформативных, музыкальных, образовательных. Так что у нас сложилась идеальная ситуация: потрясающая площадка, изумительные участники и неограниченные возможности. Важно заметить, что художники и музыканты, которые встречаются в этом проекте, используют совершенно разные подходы и методы. Их нельзя поместить в один жанр или одну стилистику. Они думают и действуют совершенно по-разному.
— Расскажите о них подробнее. Участники «Геометрии настоящего» делают для нее специальные проекты или воспроизводят свои известные работы?
— Будет много нового и специального, но в то же время мы покажем и, так скажем, «классические работы». Из специальных проектов: Стивен О`Мэлли из Sunn O)) объединится с Алексеем Тегиным и его проектом тибетской ритуальной музыки Phurpa для совместного перформанса, которым «Геометрия настоящего» откроется. Это будет сильно и мощно. Еще мы готовим коллаборацию между Окен Ли, Ореном Амбарчи и российским танцором Александром Кисловым. Британский режиссер и саунд-артист Люк Фаулер и Ричард Макмастер делают проект, посвященный историческому советскому синтезатору АНС — это будет работа о трансформации света и рисунка в звук. А, например, французская композитор Элиан Радиг представит свое первое не-электронное сочинение, оно станет российской премьерой. У нас появятся и персонажи, которые принадлежат к миру популярной музыки, в частности, Ли Скрэтч Перри, продюсер, который изобрел даб, приедет и выступит с концертом. Я несколько раз был на его выступлениях. Он потрясающий. Делает музыку интуитивно. Как я уже говорил, мы собрали команду мечты.
— Мне особенно интересно, какую работу привезет Томас Бринкманн.
— Томас покажет проект «Klick» — восемь виниловых проигрывателей, которые воспроизводят поврежденные пластинки и создают тем самым абстрактную ритмическую композицию, постоянно меняющуюся во времени. Это одна из его самых известных работ — кажется, она 2002-го года. Возможно, мы сделаем ее мультиканальную версию.
— В пресс-релизе проекта говорилось, что в «Геометрии настоящего» найдет отражение богатая история электронной музыки и экспериментов со звуком в России. Каким образом?
— Я бы сказал, что она не отражает, а продолжает традиции российской электронной музыки. У нас очень сильный состав молодых российских художников, работающих со звуком. Так что мы не предаемся ностальгии, нас интересует, куда приведет эта традиция в будущем.
— Как вы выбирали российских участников?
— Мне помогала очень хорошая местная команда, которая глубоко изучила вопрос и предложила массу вариантов. Я бы не смог один разобраться — у меня бы это заняло слишком много времени. Прекрасным следствием «Геометрии настоящего» станет то, что о русских участниках узнает международное сообщество. Москва пока еще остается абсолютно загадочной территорией для мира — совершенно непонятно, как у вас обстоят дела с саунд-артом и звуковыми искусствами, и замечательно, что вместе с этим проектом мы прольем немного света на происходящее.
— Почему вы в «Геометрии настоящего» участвуете только как куратор, но не как художник и музыкант?
— Конфликт интересов. Это не этично. Мои главные задачи в «Геометрии настоящего» — собрать сбалансированную программу, обеспечить художников всем необходимым и выступать в роли «ментора» — человека, делящегося идеями о том, как сделать лучше. Мне надо было сфокусироваться на чужих работах и их взаимодействии со зрителем. Если бы я начал делать свое, это стало бы большой проблемой. Но я ужасно жалею о том, что не могу принять участие, потому что пространство потрясающее. Каждый раз, когда я показываю очередному художнику это место, слышу только восторженные отзывы о его возможностях.
— Вы имеете в виду акустические возможности ГЭС-2?
— Дело не только в звуке. Исторически так повелось, что саунд-арт и вообще звук в галерейном контексте недооцениваются. Художники, которые участвуют в «Геометрии настоящего», работают преимущественно со звуком, но, реализуя свои проекты, они думают не только об акустических, но и об архитектурных характеристиках пространства. Некоторые из них обыгрывают историю этого здания, другие — материалы, из которого оно сделано. Они трансформируют пространство ГЭС-2, чтобы зритель получил уникальный опыт во время посещения «Геометрии настоящего».
— От настоящего обратимся к будущему. Распространен стереотип, что электронный звук сам по себе и электронная музыка — это нечто из будущего, хотя история электронной музыки насчитывает уже не меньше ста лет. Что для вас признаки будущего в электронной музыке?
— Электронная музыка — это не нечто цельное и однородное. В ней существует огромное количество стилей, направлений, традиций, инструментов, платформ и так далее. А будущее — это всегда движение в зону неизвестного. Особенно в культурных практиках. Обратимся к истории музыки. Например, к лейблу Motown Records: парни, которые начали записывать пластинки для Motown в последовательной цепи экспериментов с приемами и технологиями пришли к звуку, который повлиял на поп-культуру XX века. Они не знали, куда они идут. Но им хотелось куда-то идти.
Или вот еще один хороший пример — эйсид-хаус. Принято считать, что первые записи в стиле эйсид-хаус стала делать чикагская группа Phuture. Они использовали теперь легендарный синтезатор баса TB-303, который в то время не считался за приличный музыкальный инструмент, потому что его саунд не походил на нормальный бас. Phuture не умели работать с TB-303, они не читали инструкций, действовали по наитию и, можно сказать, валяли дурака. Но потом у них получился звук и стиль, который вошел в историю электроники как эйсид-хаус. Именно потому что они не знали, что делать и не знали, чего хотят достичь, где-то в процессе эксперимента они совершили революционный шаг.
Или вот история из моего опыта. В конце 1990-х мы с Мэтом Стилом, который, кстати, работает продакшн-менеджером на «Геометрии настоящего», выпустили пластинку под именем snd. Тогда нам казалось, что она не будет иметь успеха. Она не звучала как общепринятая клубная музыка, но и не была чем-то совершенно необычным. Каково же было наше удивление, когда через некоторое время дистрибьютор продал весь ее скромный тираж. Пластинка оказалась в чартах у прогрессивных диджеев и стала точкой отсчета для появления множества записей в аскетичном звуке. Для них даже изобрели жанр под названием микро-хаус.
Так что, на мой взгляд, музыкальное развитие невозможно запланировать. Невозможно сказать, какой будет музыка будущего, пока оно не наступит.
— Вы еще записываете, скажем так, «необычную клубную музыку» или сконцентрировались на арт-проектах?
— Я — художник. Я делаю инсталляции, организую выставки и мероприятия, пишу концептуальные тексты, но производство электронной музыки по-прежнему остается одной из моих главных задач. Проблема одна — последние годы я так много путешествую по миру, что не остается времени на то, чтобы засесть в студии и записать что-то новое. Но это обязательно произойдет.
