Стиль
Впечатления «Нас особенно критиковали те, кто хотел, чтобы мы следовали их советам»
Стиль
Впечатления «Нас особенно критиковали те, кто хотел, чтобы мы следовали их советам»
Впечатления

«Нас особенно критиковали те, кто хотел, чтобы мы следовали их советам»

Фото: Пресс-материалы
Владимир Семенихин — один из тех, кому удалось изменить представление о новых русских, сорящих деньгами. Заработанное предприниматель вкладывал в искусство. А «РБК Стиль» рассказал о мечте о собственной загородной галерее и трех проданных картинах.

 

Как-то на вопрос «Где и как вы работали» вы ответили: «Редкий случай: работал по профессии, строил новые дома». Откуда тогда появился интерес к искусству?

Все было очень просто: мы приобрели первую квартиру. В ней были пустые стены, но как-то зашли наши знакомые, которые разбирались в искусстве, и сказали: «Квартира у вас отличная, но вот чего-то не хватает». И вот это что-то было как раз искусство.

 

А в детстве искусство насколько активно присутствовало в вашей жизни? Вы ведь родились в городе Петровск-Забайкальский, наверное, там немного музеев было?

Да, я родился в Читинской области. С музеями там было очень плохо, но, когда мне было пять лет, мы с семьей оттуда уехали. Мой отец был ветеринарным врачом, специалистом по редким и опасным болезням типа сибирской язвы. Он много ездил за рубеж и привозил оттуда такие, знаете, популярные тогда художественные открытки с репродукциями разных картин. Каталоги было дорого покупать, а некоторое количество открыток можно. Я не уверен, что от этого меня зацепило, но, тем не менее, такое было. А когда уже мы с женой стали думать, что собирать, то поняли, что надо серьезно начать изучать искусство. Вначале мы покупали то, что называется «классический период XIX века». С ним было проще разобраться. Больше литературы, и в наших музеях — московских и в Питере — очень много классических работ. Самая ранняя работа у нас XVIII века, это Матвеев.

 

Вы — кандидат экономических наук. Собирать свою коллекцию вы решили с точки зрения инвестиций или, что называется, «по любви»?

Инвестиционных целей у нас никогда не было. Да и какой-то шахматной раскладки, что мы должны купить такого-то художника, его портрет или пейзаж, тоже. Мы всегда выбирали работы, которые нам нравились. Единственное, чего мы хотели, — это приобретать картины по какой-то правильной цене, и вот в связи с этим мы стали углубленно изучать тему. Есть те, у кого получается инвестировать в искусство и потом получать из этого материальную выгоду, но это сложный и трудоемкий процесс, для которого нужно быть профессионалом и, наверное, ничем другим не заниматься.

 

 

 

 

Такие люди еще и довольно легко расстаются с предметами из своих коллекции. А вам приходилось что-то из своего собрания продавать?

Я продал три работы из своей коллекции, разных периодов, но лишь с целью понять, правильно ли я вообще делаю, покупая произведения искусства, и не по завышенным ли ценам. Сейчас я со смехом и с улыбкой вспоминаю свои опыты продажи. Потому что с того момента стоимость этих работ стала совсем другой, в большую сторону. Главное, что я из этого вынес, — что продать гораздо труднее, чем купить, особенно когда ты хочешь, как тебе кажется, справедливую цену.

 

Вас не критиковали за то, что вы несколько раз меняли тему своей коллекции? Сначала собирали XVIII–XIX век, потом авангард, потом шестидесятников.

Нас очень критиковали, особенно те мэтры, которые хотели, чтобы мы следовали их советам. Первые лет пять-шесть мы слышали в свой адрес, что мы все делаем неправильно, что нужно идти проторенной дорожкой, предлагали обратить внимание на Костаки. Но мы всегда говорили: наша коллекция — не какое-то математическое слагаемое. Это полет нашей фантазии, потому что мы вот такие: любим и XIX век, и  актуальное искусство. Есть еще такой частый вопрос, который всегда ставит меня в тупик: «Назовите свою любимую работу». Я не могу на него ответить. Мы живем в таком симбиозе из разных периодов. Многие говорят, что это не совсем правильно: нужно собирать что-то одно. Но мы не можем ничего с собой поделать.

 

Вы с такой любовью говорите о своих произведениях. А допускаете мысль, что когда-нибудь часть коллекции передадите государству?

Мы, конечно, допускаем такую мысль, но к ней еще нужно прийти и созреть. Любой коллекционер, когда он передает свои работы в музей, хочет иметь гарантию, что его собрание потом не будет продано, раздроблено, не станет пылиться в запасниках, где его никогда не увидит публика. Поэтому многие частные коллекционеры и открывают собственные музеи, но для этого нужно создание сильного фонда, который сможет покрывать все издержки. Есть масса примеров того, как собрания при неправильно составленном договоре дарения между коллекционером и музеем потом распродавались культурной институцией. Таких случаев очень много на Западе. Совет попечителей музея принимает решение, что «таких работ достаточно, можно продать одну и потом купить получше. Сам коллекционер бы этого хотел». Но у коллекционера спросить-то уже в этот момент нельзя.

 

Я слышала, что вы вынашиваете идею открыть загородную галерею по западному образцу. Это и будет тот самый частный музей, где ваша коллекция не затеряется?

Наша мечта — это загородный музей, куда люди могли бы приезжать, чтобы приобщиться к искусству и с пользой для себя провести время в красивом месте. Чтобы там был и хороший ресторан, и какие-то дополнительные развлечения, но магнитом было бы, конечно, наличие высококачественной коллекции. И еще нужно пространство для временных тематических выставок.

 

А вообще в России это подъемная история — открыть такую галерею?

Я абсолютно уверен, что подъемная, просто это вопрос времени и внимания со стороны государства. Государство до сих пор не рискует пойти на какие-то дополнительные бонусы для коллекционеров. За рубежом это активно работает. Там существует возможность списывать определенное количество денег с налогов для тех, кто делает пожертвования в музеи. Думаю, если бы государство пошло навстречу меценатам, это бы всем понравилось, в том числе и музеям, которые получали бы деньги более адресно, а не из общего бюджета. 

 

Какое значение лично вы вкладываете в слово «меценат»?

Для меня меценат — это тот, кто не думает о сиюминутной выгоде. В начале, еще до создания фонда, мы помогали просто как частные лица нашим музеям и нашим художникам. Было достаточно того, что есть такие люди Семенихины, есть семья, и это хорошо работало, а потом этого стало не хватать. Мы увидели, что государственным институциям проще взаимодействовать с каким-то юридическим лицом, и в связи с этим появилась идея создать фонд «Екатерина».

 

Ваш фонд выступал организатором ряда громких выставок за рубежом. Скажите, на Западе вообще есть интерес к русскому искусству?

Интерес существует, и достаточно устойчивый. Первым нашим зарубежным опытом, и сразу очень серьезным и амбициозным, была выставка русского искусства «Бубновый валет» в Монако в 2004 году. Мы тогда собрали полотна из 18 музеев страны. У нас был великолепный куратор Зельфира Трегулова, которая сейчас стала директором Третьяковской галереи. После Монако и Третьяковка, и Русский музей заинтересовались проектом. Потому что до этого ничего подобного в этих музеях не было. А в 2006 году мы провели выставку Эрика Булатова. До нее никогда в центральном зале на Крымском Валу не показывали живых художников. А мы собрали со всего мира все важнейшие произведения Эрика, привезли в Москву и устроили вот такой грандиозный показ его творчества. Выставка оказалась одной из самых кассовых у Третьяковки, на нее стояли очереди. Эти проекты помогли нам поверить в себя, в то, что мы можем открыть свою собственную выставочную площадку. И мы сделали это в 2007 году. Это был, по сути, первый в России опыт частного выставочного пространства для сменяющихся временных выставок. В 2009 году мы провели свою самую кассовую экспозицию, посвященную принцессе Монако Грейс Келли. Она побила рекорд посещаемости: за полтора месяца в наше небольшое по музейным меркам пространство пришло 70 000 посетителей.

 

 

Последняя ваша выставка была посвящена китайскому искусству. Почему вдруг тема Китая?

О китайском искусстве сейчас активно говорят во всем мире, причем по-разному. Некоторые называют их подражателями и копиистами. Конечно, если смотреть по количеству художников в этой стране, то их значительно больше, чем в любой другой. Все-таки там живут полтора миллиарда человек. Изначально выставка «Об акулах и человечестве» прошла в Монако. Нас угол темы немного обескуражил вначале, но, когда мы стали больше вникать, она нам очень понравилась. И тогда мы решили показать именно этот проект в России. Он опирается на современных китайских художников, которые под него сделали много интересных новых работ. Кстати, после нас выставка поедет в самый главный музей Пекина на площади Тяньаньмэнь, в чем я вижу, конечно, высокий уровень этой экспозиции.

 

Вы сказали, что на Западе интерес к привозным выставкам, посвященным российскому искусству, велик. Но почему тогда русское сейчас так плохо продается? В Лондоне в начале лета прошла русская неделя, которая провалилась по продажам.

Я думаю, что у русских сейчас просто меньше свободных денег, которые они были бы готовы тратить на свою страсть. А русское покупают преимущественно русские. Это везде так: люди покупают то, что ближе их душе. Во всех странах очень востребованно, конечно, свое собственное искусство. Китайский рынок и китайские художники особенно ценятся у себя на родине, так же как и другие локальные авторы в разных странах. Есть, конечно, отдельные вещи, стоящие особняком, например французский импрессионизм или американский поп-арт. Они уже имеют международное признание. Недовольство организаторов торгов, которые не смогли продать все работы, объясняется, на мой взгляд, двумя причинами. Первая — это, конечно, кризис, его надо пережить, к нему надо приспособиться, подстроиться, понять, как и где перегруппироваться. А вторая — это не очень большое количество качественных вещей, потому что во время кризиса никто топовые лоты не продает, потому что за них не получить реальную цену.

 

Скажите, а есть ли сегодня проблемы с выходом современных российских художников на мировую арт-сцену?

Конечно, им сложно. Смотрите, если взять наших художников, то половина из них не говорит свободно на иностранном языке. Вообще. Если не существует интенсивного обмена, если художник не знает другого языка, ему очень трудно пробиться и сложно объяснить, что он хотел сказать своим изображением, какую новизну хотел внести в арт-сцену. Сложно пробиться еще и исходя из расстояния. Все-таки у нас художники не сконцентрированы только в западных областях, они же по всей России живут. Для них даже до Москвы добраться — это достаточно большие затраты. А если их куда-то везти за рубеж, то накладываются дополнительные расходы, и надо платить не только рублями, но долларами и евро. Западные галереи любят работать с художниками, которые не исчезают, у которых есть история по продажам. И вот такая коммуникативная составляющая является третьим важным тормозящим фактором. Но если все эти нюансы держать в голове, то можно попробовать пробиться.