«Временами Бродский был дьяволом»

Советская власть не знала, как правильно относиться к Эллендее Проффер Тисли и ее мужу Карлу. С одной стороны, они пропагандировали русскую культуру, переводили и печатали в США советских писателей. С другой — водили дружбу и публиковали в своем издательстве «Ардис» антисоветчиков Бродского и Набокова. О том, как она прятала в буфете московской квартиры «Лолиту» и как дружила с Бродским, Эллендея и рассказала в книге «Бродский среди нас».

В своей книге вы описываете отрезок истории длиной в несколько десятилетий и множество людей. Почему в названии книги именно Бродский?

Потому что на протяжении уже многих лет я вижу, как Бродский становится памятником, как в России его жизнь превращают в мифы. Мне, например, странно видеть, что открылся музей Бродского. Ведь он относительно недавно умер. Где, скажем, музей Шаламова? Мало музеев Гоголя.

Из Бродского делают кинозвезду. И я не против, но это не имеет никакого отношения к человеку и поэту. А я знала его как живого человека. И книга — это мой протест, я хотела рассказать, кем он был на самом деле.

 

И кем он был? Правда ли, что дружба с ним была делом нелегким?

Временами Бродский был ангелом, а временами — дьяволом. Он был более сложным, чем другие писатели. Я ведь знала и знаю многих из них. Мы спорили с ним по разным поводам с самого начала знакомства, еще в СССР. Потому что он был человеком резких и категоричных мнений. Любые политические вопросы вызывали у Иосифа сильную реакцию. И нам надо было суметь сказать ему — мы не согласны. Он с этим не сразу, но примирялся.

В Америке можно спорить, не соглашаться друг с другом и при этом оставаться друзьями. Но для Иосифа и для вообще советских людей это было трудно. Для них «компромисс» — это плохое слово. А для нас — хорошее. Конечно, есть какие-то вещи, которые недопустимы. Например, расизм, антисемитизм или фобии против гомосексуалистов. Они могут сломать дружбу. Но наши с Иосифом споры этих тем не касались.

Кто-то из современных российских писателей сопоставим по масштабу таланта с Бродским или Набоковым?

Мне кажется, что Улицкая пишет хорошо. Сорокин — настоящий писатель, хотя иногда мне трудно понять его книги. Но я сейчас не в курсе всего, что происходит в русской литературе. Зато я смотрю ваше кино и думаю, что оно возрождается. Например, «Левиафан» — очень сильный фильм.

Почему вы — молодая американка, живущая в реалиях холодной войны, начали изучать русский язык и русскую литературу?

Я литературный человек, полюбила читать с самого детства. Причем я читаю все: и дрянную литературу, и хорошую. Мне важно читать шесть книг в неделю, у меня такая потребность. И в один день, мне было лет 13, я в библиотеке услышала незнакомую фамилию — Достоевский. Стала читать «Преступление и наказание». У меня до сих пор хранятся мои дневники, где я записала, что это самая невероятная книга. Я многого не понимала, но почувствовала ее.

Позднее, на уроках математики, на которых мне было нестерпимо скучно, учитель, немного знавший русский, дал мне двуязычное издание Маяковского. И в то время, когда все занимались тригонометрией, я взялась за «Флейту позвоночника».  И я читала, тогда еще не зная, что подружусь с Лилей Брик, музой Маяковского. Это были невероятные стихи, ничего подобного я раньше не видела.

А в 16 лет я взяла в библиотеке «Войну и мир», таскала ее даже на пляж и вернула, полную песка. Но я наслаждалась этой книгой. Войну я, конечно, пропустила, но Наташа — это было нечто.

Уже в университете я изучила шесть языков, включая русский. А еще — французскую и русскую литературу. И вот в последний год университета мы добрались до XX века. Я увидела, что французская литература этого времени очень слабая, а русская, наоборот, заинтересовала меня.

А потом был первый визит в СССР. Какое у вас было впечатление от страны?

Это был 1969 год. Москва была серой, никаких признаков жизни на улицах, никакой рекламы, никаких красок. Все было внутри, в квартирах. Именно там можно было встретить замечательных людей. Через Надежду Яковлевну Мандельштам мы тогда со многими познакомились.

В СССР вас обыскивали, конфисковывали книги, были проблемы с получением виз. Чем вы заслужили такое отношение советских властей? Это был страх, ненависть, раздражение?

Один гэбэшный тип сказал моей подруге: «Профферы — это сложное явление». И когда вы — сложное явление, всегда есть какие-то споры: пустить вас или нет. Мы знали советских диссидентов, но также знали и признанных звезд советской литературы. «Ардис» перевел Шукшина, Солоухина, Нагибина, Трифонова. Но с другой стороны, мы были издателями Набокова, Бродского и так далее. Все время за нами была слежка, наших друзей вызывали в КГБ. У нас всегда были сложности с получением виз, но в большинстве случаев их нам в последний момент все же давали.

Какие сходства и какие различия советского и нынешнего времени бросаются вам в глаза?

Я вижу, что сейчас люди в России в каком-то депрессивном состоянии. Среди публики, с которой я встречалась, ощущаются даже нотки отчаяния. И мне трудно понять причины этого. Ведь вы наследники великой культуры, ваша страна добилась огромных успехов во многих областях. Но я вижу пассивность и большое неуважение к народу. Причем не только со стороны власти, но и со стороны интеллигенции. Называть народ «быдлом» нельзя. Можно сказать, что люди невежественны, что они думают только о себе. Но только не быдло.