И вот писательница дозрела до сборника рассказов: у нас до сих пор считается, что авторская книга рассказов «на свободную тему» вызовет интерес, только если имя автора на слуху.
Майя Кучерская вовсю пользуется новообретенным статусом. Четырнадцать рассказов, вошедших в новый сборник, представляют ее личный и творческий путь за двадцать лет — от сентиментальной драмы до чернушного анекдота, от личного мемуара до модернистского, по заветам Джойса, потока сознания, от реалистической истории любви женатого мужчины к чужой матушке (жене священника) до поданной обиняками истории любви лесбийской, что от автора, известного как воцерковленный, совсем уж неожиданно.
Открывают книгу рассказы, писавшиеся одновременно или даже раньше принесшего Кучерской первую известность «Современного патерика», во время трехлетнего проживания в Калифорнии. Так что название одного из них — Nostalgia — можно понимать двояко: как ностальгию по родине или по канувшему советскому детству с бабушками на скамейках. Калифорнии же посвящен автобиографический рассказ Pizza Hut, в котором не владеющий английским уборщик-мексиканец, не зная, как поддержать робкую студентку из Европы, начинает громко лаять, чем и впрямь совершенно успокаивает растерянную московскую интеллигентную девочку начала девяностых.
Эту невербальную эмоцию подхватывает куда более поздний, очевидно, вобравший уже опыт собственного материнства, рассказ «Вертоград многоцветный» — радикальная попытка Кучерской выразить мышление и «до-речь» грудного младенца, в которой едва различимы слова «мама» и «сися». Зато, оказывается, он ведет содержательные беседы о рае со своим ангелом-хранителем («няньгелом»), который покидает его, едва ребенок заговорит языком человеческим.
Младенческая речь с «сисей» способна отвратить тех читателей-мужчин, что не знакомы с термином «поток сознания». А начало рассказа, давшего название сборнику, может отвратить и тех, кто знаком: «Больше всего это напоминало ржавый штырь. Воткнутый в сердце». Слишком уж сбивается на «розовые романы».
Но Кучерская не только воцерковленная писательница, но и профессор филологии. Она не столько сочиняет сентиментальную прозу, сколько деконструирует ее. И не для того, чтобы уколоть постмодернистской иронией, а, наоборот, чтобы вернуться к библейской простоте. «Будто не было всей этой русской литературы, психологизмов, метафор, субверсий и дериватов, — постулирует она писательское кредо. — Только жизнь человека, разлитая в склянки: «родился», «женился», «родил», «убил», «заболел», «умер». Вернуть прозу к адамовой ясности, к наречению имен».
