Егор Альтман, создатель радиостанции Business FM, председатель совета директоров рекламного синдиката «Идальго», президент Фонда творческого наследия Игоря Вулоха и известный коллекционер современного искусства, рассказал «РБК.Стиль» о ценообразовании на арт-рынке, о том, почему одни художники растут в цене, а другие падают, и о своем увлечении знаками Белой армии.
Фонд творческого наследия Игоря Вулоха: репатриация культурных ценностей
Вы глава Фонда творческого наследия Игоря Вулоха. Почему вас увлекли именно советские нонконформисты?
Игорь Вулох был моим отчимом. Но кроме семейной истории я люблю искусство Вулоха, у меня большая коллекция его работ. Я считаю, что это художник, достойный того, чтобы о нем помнили. Фонд — способ популяризации его творчества. Большая часть работ Игоря осталась в семейной коллекции, ею нужно заниматься. Бывает, что умирает хороший художник — и о нем забывают, потому что никто не занимается его наследием. В мире искусства необходим продюсерский талант, без него искусство не развивается. Как ни цинично это звучит, цена на работы должна расти.
И что нужно для этого делать продюсеру?
Нет никаких уникальных инструментов. Покупается тот товар, который на слуху. Мой секрет в том, что я специалист по раскрутке масс-маркетных продуктов. Работы Игоря к ним отнести трудно, но все равно есть потребители — круг коллекционеров и арт-журналистов. Важно, чтобы о художнике писали, говорили и он конвертировался — продавался, выставлялся. Две последние большие выставки Вулоха, его ретроспективы — в 2008-м в Музее актуального искусства Art4.Ru у Игоря Маркина и в 2013-м в ММОМА на Петровке у Василия Церетели — были организованы при моем активном участии.
Но продавать работы Игоря Вулоха вы не собираетесь?
Сейчас важно, чтобы Вулох из одной категории художников перешел в другую. Эта задача упростилась — до кризиса, с 2002 по 2007 год, активно рос спрос на художников-нонконформистов. На этом небосклоне появилось много звезд: Кабаков, конечно, Рабин, Штейнберг, Краснопевцев, Вейсберг — и цены сильно выросли, на отдельные работы стократно. Когда случился кризис, спрос упал и карты перетасовались. Если Зверев до кризиса был доступен и таких цен, как на Рабина, на него не было, то после кризиса спрос на Зверева вырос, а на Рабина упал: парижский период был около $200 000 за работу, а теперь можно продать максимум за $10 000. И вот я считаю, что Вулох был недооценен, а на самом деле достоин находиться в первой десятке нонконформистов, что показал кризис: цены на его картины не упали.
Игорь Вулох. «Зима», 1981 г.
А каков объем наследия Вулоха?
Смотрите, есть мнение, что если художник непроизводительный, то это хорошо. Оно дилетантское. Какой у нас самый продаваемый художник в мире?
Пикассо.
Пикассо. Художник номер один по обороту. Самое большое количество денег на аукционах оборачивается именно по Пикассо. Он занимался живописью, графикой, литографией, скульптурой, работал как театральный художник. Есть целый большой музей, где большинство залов — его керамика.
В Антибе?
В Антибе. Так вот: если посмотреть, сколько он создал работ, включая керамику, графику, литографии и так далее, покажется, что все это должно стоить дешево. Нет! У него, кстати, был очень серьезный директор, который проработал с ним всю жизнь, оставаясь в тени (у каждого своя работа). Но вернемся к Вулоху. Он как раз был непроизводительным художником. Когда мы начали готовить выставку 2013 года, в 2011-м принялись собирать работы, и во всей Москве, притом что работы Игоря есть в серьезных коллекциях, нашлось всего 67 работ.
Их было мало или они утрачены?
Причина одна: основная масса работ Вулоха уехала за границу и не вернулась. Что произошло с шестидесятниками? Они писали и тут же продавали работы. Их покупателями в основном были иностранцы — дипкорпус, журналисты, торгпреды и пр., которые жили в СССР легально и могли вывезти картины. Они работы купили и увезли, а когда начался бум, они стали работы продавать. Огромный материал вернулся по спекулятивным ценам назад, в руки русских коллекционеров. С Вулохом вышло иначе: большая часть его работ ушла, но они в крупных коллекциях, потому что изначально приобретались не с целью спекуляции. И там остались. Если завтра кому-то захочется купить работы Вулоха музейного качества, он их просто не найдет.
Есть еще такой тонкий момент: арт-репатриация. Большая часть наследия Вулоха долгое время находилась в Европе. Более полусотни его работ попали туда с целью продажи западным коллекционерам во времена СССР и так там и осели. Провели за границей в собрании коллекционера Попова 23 года. Мы произвели определенные юридические действия с тем, чтобы в соответствии с законом возвратить коллекцию на родину, то есть совершить арт-репатриацию. Часть работ оставлена нами жене и дочери Попова, они все эти годы хранили произведения. Вы же понимаете, что содержание работ в надлежащих условиях — это тоже затраты, и мы готовы их компенсировать. Кстати, собрание Попова было очень серьезным, там были произведения не только Игоря Вулоха, но и других известных художников. Наследие российского художника должно быть доступно зрителям в нашей стране, должно здесь выставляться. Выставка возвращенных работ пройдет весной 2015 года, с 3 марта по 19 апреля, в Фонде культуры «Екатерина».
Игорь Вулох. «Пейзаж», 1975 г.
Современное искусство: эмоции или инвестиции?
Довелось читать в интервью Петра Авена, что русское искусство вторично, третично — причем как новое, так и старое, поэтому интересно только русским коллекционерам из сентиментально-национальных соображений.
Что такое вторичность и третичность? В русском искусстве был один ключевой прорыв.
Супрематизм.
Да, супрематизм и конструктивизм, которые частично определили развитие современного мира — дизайн, архитектуру — на протяжении последних 90 лет. Архитектоны Малевича — это все современные города в мире. Все остальное, до Малевича, Татлина, Лисицина, Родченко, и после них, — конечно, вещи глубоко вторичные. Но спрос зависит от потребителя. Какой сейчас самый крупный арт-рынок в мире?
Китайский.
Правильно. И на китайском рынке вообще нет ничего первичного. Там все, условно, копии копий копий. Недавно я был в Китае, в Пекине, на огромном «китайском "Винзаводе"». Там есть любопытные работы, но ничего оригинального, такого, чтобы написать в будущем учебнике по истории искусства, что «именно этот художник определил путь развития этого стиля», как Малевич, — нет там таких художников. Там есть традиционная живопись: пейзажи, миниатюры — и, условно говоря, поп-арт, похожий на Розенквиста, Уорхола, Лихтенштейна. И все это китайцы потребляют в огромных количествах. А на втором арт-рынке в мире, американском, есть огромный пласт искусства, который потребляется техасскими миллионерами. Живопись, огромные холсты в духе «Ковбой Джо дружит с индейцем У». Безумные деньги. Нигде больше такие художники продаваться не будут. Есть рынок финских художников, которых покупают только финны, и французских, которых покупают только французы. Если в одной стране сделано что-то, что повернуло искусство на новый путь, это не значит, что все сделанное в другой стране в этой стилистике вторично, а значит — плохо.
Доводилось слышать мнение, что искусство стало биржевым товаром и люди не знают его эмоциональной ценности.
Ну почему же не знают. Ценность искусства эмоциональна, но деньги — это тоже эмоции. Цена акции определяется настроением: если люди верят, что дальше все будет хорошо, то акции растут, если нет — то нет. Кризис — больше психология, чем реальная экономика. То же в искусстве: если меценат или коллекционер верит в «своего» художника и имеет вес в своей среде, художник делается популярным и продаваемым. В какой-то момент кончились инструменты для инвестирования, и искусство стало очередным таким инструментом, на котором тоже возникают спекуляции. Правда, Россия пока еще не в этом контексте — у нас искусство не является товаром в принципе. Многие состоятельные люди собирают произведения искусства, но далеко не все создают фонды, занимаются арт-репатриацией, организуют выставки, сохраняют наследие. Но положительная динамика есть. Скажем, я занимаюсь не только Вулохом...
Вы еще собираете знаки Белой армии. Кстати, как возникло это увлечение?
Это уже совсем другая история, связанная с недопониманием, которое возникло у меня, когда я был школьником в СССР. Меня удивляло в учебниках истории, что необразованные рабочие и крестьяне смогли победить кадровых офицеров. Так как дома были запрещенные книги и самиздат и я рано прочитал «Доктора Живаго», а там описывалась совсем другая версия гражданской войны, я стал этим активно интересоваться и выяснил, что за каждым необразованным рабоче-крестьянином стоял военспец, что Петька у Василия Ивановича был не Петька, а штабс-капитан императорской армии, закончивший академию Генштаба, и таких на стороне красных было очень много, включая знаменитого маршала Шапошникова.
А как перешли от лирики к практике?
Потом я набрел на книгу Квасцова «Знаки и награды Белой армии», обнаружил там много всяких разных интересных значков, потом пошел в Измайлово и спросил, где можно их найти. Естественно, мне сразу же продали фальшивки. Недорогие, но качественные. Но зато я получил еще книжек, которые мне дали бонусом. Потом в 2001 году в Париже мне показали магазин «Санкт-Петербург», где старый дедушка Иосиф Миронович Лемперт торгует только русским антиквариатом и произведениями искусства. Там был просто музей. Бенуа, Добужинский, Коровин, Анненков... все оригинальное. Тогда это было никому не нужно. А уже в 2005-м буквально в один месяц пришли люди из России и все подчистую вынесли. Лемперт был очень стар, он не знал цен и в какой-то момент, поняв, что отдает вещи даром, просто поменял валюту на ценниках с франков на евро — считай, умножил на пять. И все равно все забрали. Свои первые настоящие, подлинные знаки в коллекцию я купил именно у Лемперта.
То есть интерес к русскому искусству и антиквариату растет?
Безусловно. Главное — успеть и не упустить действительно ценное.
Беседовала Вероника Гудкова
