Комик Стас Старовойтов — о юморе в регионах, феминизме, алкоголе и фильме «Батя»

Я думаю, кажется, что это легко, тебе никто не нужен и это очень быстрый способ реализовать себя в творческом каком-то плане. Поэтому я думаю, что для людей, которые так или иначе активны — может быть, социально — или хотят как-то себя проявить, это самый простой способ: прийти на открытый микрофон, выступить и как бы назвать себя стендап-комиком.

К сожалению, как фотографы, как блогеры. Много таких было трендов, и вот один из сегодняшних — стендап-комик.

Я думаю, он должен уметь выхватывать главные какие-то вещи, которые в обществе беспокоят людей, слышать их, чувствовать, транслировать людям. Вот я вчера разговаривал с ребятами в Казани, многие люди, зрители, говорят: «Мы всегда думаем, что мы какие-то ненормальные. И когда мы слышим со сцены о том, что человек, находящийся на сцене, испытывает примерно те же самые эмоции, что и мы, нам становится просто и легко». Какая-то такая вот история была.

Поэтому я думаю, что он должен как-то чувствовать, что происходит. Я думаю, что было бы неплохо, если бы он был опытный и в плане жизни, я имею в виду взрослый. Все-таки отсутствие опыта у комика, именно жизненного, очень сильно влияет на материал, как мне кажется.

Ну почему, будет работать на 20-летнюю аудиторию.

Я о взрослой говорю, да, и я очень рад, что она начинает появляться. И я рад, что она появляется на моих концертах, мне очень приятно, что люди от 30–35 начинают ходить на комедию и начинают ходить вот непосредственно на меня. Я им как-то резонирую, близко, не знаю почему.

Ну, получается так, да, люди от 1980-го до 1989-го.

Так и было, да.

Сложно сказать, потому что, на самом деле, я решил это не анализировать больше никогда. Можно, в принципе, головой съехать. Шесть лет прошло, как я развелся, в 2014 году. И до сих пор есть люди, которые приходят и говорят: «Вот про жену вы рассказываете очень смешно». При всем уважении к своему зрителю — ну, блин, я не такой. Я извиняюсь, что я какое-то время рассказывал вам эти шутки и вы меня полюбили за это, но, к сожалению… Я дико извиняюсь, но не ко мне больше этот вопрос.

Он не должен быть, как мне кажется, слишком, ну, таким ортодоксальным. Я приведу пример — Сашу Долгополова, да простит он меня за этот пример. Потому что, по идее, не хочется называть никаких фамилий и имен, но вот то, что с ним происходило в 2020 году, — это было странно, на мой личный взгляд.

Вот эта вся история, да, «меня преследует Путин». Ну *** [блин], умоляю. Он [Путин] про Навального что говорит? Какой Саша Долгополов, о чем вы говорите? Если ты хочешь быть политически активным комиком и говорить о таких вещах, ну подожди ты чуть-чуть, вырасти, проанализируй, посмотри, что происходит.

Нет, я не вырос, я в этом не понимаю ничего. Меня это вообще не интересует, искренне могу сказать, потому что ничего интересного в этом я для себя не нахожу.

Я смотрю. Причем я начал смотреть обзоры на КВН, потому что это экономит время и ты четко понимаешь, что происходит. Они даже интереснее, чем сама игра.

Там смешно. Савва, допустим, очень смешно комментирует все, что происходит. Но здравомыслящему человеку невозможно смотреть КВН.

А ты не будешь смеяться, он не для этого существует. Он существует, потому что структура АМиКа вырастила хренову гору людей, которые посвящают этому жизнь. И они искренне за это переживают — насколько я помню, когда я в КВН играл, ты прямо искренне в это веришь во все. И что с ними делать? Это, по сути, как бы такой кабинетик, не знаю, комнатка для ребят, которые играют в КВН и искренне в него верят.

Конечно, отличается, безусловно. Многие люди более открыты, они неискушенные. Если в Москве или в Питере стендапа много, комиков много, то, условно говоря, в Казани для них это событие. Они очень добрые, открытые, теплые люди, они готовы смеяться над какой-то вообще абсолютной ерундой, и тебе от этого круто. В Москве надо попотеть, чтобы рассмешить людей. Ну, естественно, когда у тебя много чего-то, ты рано или поздно начинаешь на это все смотреть так: «М-м-м… окей».

Он обязан быть умным. Ты, как дурак, будешь смешить дураков, конечно же. Ну, а их много, давайте будем откровенны. Много очень, к сожалению.

Вот я прямо люблю, когда интересные словесные конструкции присутствуют в речи комика. Возможно, это даже не будет шуткой с точки зрения сетапа и панчлайна (сетап — вводная часть шутки, описание ситуации или утверждение факта; панчлайн — вторая часть, кульминация, которая делает шутку смешной. — «РБК Стиль»), а вот оно просто будет смешно как-то сформулировано, и я от этого больше удовольствия получу, чем если услышу просто шутку правильной конструкции. Для меня это очень важно. Кто-то на это болт забивает.

По факту авторов-то больших нет — вот именно авторов. Ну, есть у тебя камеди бадди (человек, который помогает оттачивать шутки. — «РБК Стиль»), или есть у тебя друг, который тебе помогает разгонять. Но так, что вот есть автор где-то, ты пришел, тебе дали шесть листов, ты посмотрел такой: «Вот это буду, вот это не буду…» — такого нет, конечно.

Мы пробовали. Я сейчас сериал заканчиваю, наш общий, там есть стендап, слот такой, и мы пытались давать задание комикам, чтобы они писали шутки. Ничего из этого хорошего не вышло. То есть в конечном итоге мне пришлось самому это все брать и перерабатывать.

Так я и пишу, да. Ребята, все, кто сейчас подумают, что я вру: большинство я пишу. Конечно, есть люди, которые помогают.

Нет, если я так сяду, то я никогда ничего не придумаю. Я так и просижу месяц: «Что же мне написать…»

Вот берешь и пишешь: «Навальный выпустил расследование», и для начала ты думаешь, что в этом парадоксального. Для меня парадоксально, что у нас в спецслужбах работают вот такие Василии (речь о расследовании отравления Алексея Навального, проведенного The Insider, Bellingcat и CNN. Интервью записывалось в декабре, когда и был опубликован материал этих изданий. — «РБК Стиль»). Вот для меня это просто парадокс. Значит, я записываю это. Дальше что я подумаю? Так, окей, есть Джеймс Бонд, мы представляем себе, кто это: это суперагент. И есть вот этот в свитере тип, двое. Ты их сопоставляешь и как-то дальше уже пытаешься придумать.

А дальше есть самый главный прием, наверное, самый простой и самый главный. Ты говоришь: «А что, если…» Ты предполагаешь: «А что, если там, в спецслужбах МИ-6, ЦРУ, сидят такие же реднеки, в кепках, с пивом…» Подставляешь, переставляешь и таким образом каким-то пишешь.

Я сейчас очень-очень на пальцах объяснил, но примерно так.

Слава богу, не «прилетает». Потому что благодаря Нурику (комик Нурлан Сабуров. — «РБК Стиль») мы раскрыли грани комедии. Ну, может быть, в зале есть некое смятение, когда ты, возможно, заходишь куда-то далеко или начинаешь говорить, сильно используя лексику нецензурную, начинает искрить чуть-чуть — типа, «сбавь обороты». Ну, это я так ощущаю. Может быть, это я просто так чувствую. Может быть, такого в зале и нет.

Слушайте, пишут, разные пишут вещи. Мне вчера написали: «Ты что там про Освенцим говоришь?» А я, *** [блин], даже не понимаю, когда я что говорил вообще. Это, может быть, шестилетней давности фраза — возможно, какая-то существовала.

Да, но я даже не вспомню, что это за шутка была, чтобы ее как-то обсудить. Просто звучало слово «Освенцим».

Нет! Никогда такого не было.

Сексистские, ну окей, ладно.

Не в повестке... Слушай, я сейчас все объясню! (Смеется.)

Смотри, гендерные шутки. Если мы будем шутить в повестке, мы ничего смешного из этого не выберем никогда. Потому что все-таки шутка — это разрушение, в основе шутки лежит разрушение, унижение, оскорбление. Если отбросить все нюансы, так оно и есть в любой шутке начиная от 70-х годов у нас в стране до вот сейчас. Это всегда разрушение.

И соответственно, смотри, я мужчина, ты тоже мужчина. Есть противоположный нам пол, который мы любим, с которым мы состоим в отношениях и который является для нас ключевым и значимым, частью нашей жизни. Естественно, в жизни мы сталкиваемся с какими-то вещами, когда нас раздражает поведение противоположного пола, так же как и женщин раздражает поведение мужчин. Ну как я об этом не буду говорить? А так как, я еще раз скажу, это разрушение, унижение, оскорбление и так далее, возможно, где-то ты перебарщиваешь и говоришь: «Блин, бабы, ну е-мое, ну вы че такие, блин… Это же так просто, почему вы не въезжаете?» По сути, это диалог. Я же не пытаюсь никого оскорбить, я пытаюсь до них донести свою точку зрения, сказать: «*** [Блин], ну нельзя так. Ты меня раздражаешь таким поведением, так неправильно». Опять же, с моей точки зрения.

Да-да-да. Но они отбитые на голову. Фемки — всё, просто горите в аду, да. Я не боюсь, я говорю это откровенно.

Прости, но я не считаю, что это их заслуга.

Смотри, у меня было в прошлом году три больших монолога на эту тему — о том, что, блин, невозможно, почему мужчина не может выйти и сказать: «*** [Блин], устал»? Почему это считается слабостью? Но это не фемки мне придумали, это я до этого допер. Я решил об этом сказать, потому что вот мне 38, у меня кризис, и я, *** [блин], устал от этих навязанных гендерных стереотипов по отношению к мужчине, что ты такой всегда: «Я не плачу!»

Я не думаю. Я не знаю, может, я очень поверхностно сужу о них, я не погружен в историю русского феминизма. Но насколько я слышу, читаю, вижу то, что происходит, к нам с тобой никакого отношения они не имеют. И наша с тобой жизнь их не интересует вообще.

Ох, сложный вопрос… Не знаю. Думаю, что да. Я просто стараюсь сейчас ни на чем не зацикливаться очень сильно. Потому что вот у меня переоценка, вот я принимаю для себя это — что она происходит, и дальше что я с этим буду делать? Ходить с этой переоценкой и говорить: «У меня переоценка. Ну-ка…»?

Да-да-да, это, безусловно, присутствует. Но я говорю, что я стараюсь как бы дистанцироваться немножко от таких резких каких-то вещей, что, типа, к 40 у тебя должно начаться перестроение какое-то. Оно идет, и бог с ним, пусть оно идет самостоятельно. Я его контролирую, думаю о нем, но не заморочен.

Да, вот это всё, этот Стивен Кови и его «Семь навыков высокоэффективных людей» — это вообще не моя история.

Не страдаю. Я, может быть, ко всему этому отношусь с каким-то пренебрежением, но мне это кажется очень странным.

Нет, не обязательные. Я думаю, что это не связано со стендапом, это связано, наверное, с личностью исключительно. Ну и с пребыванием на сцене, под большим количеством глаз. Это очень тяжелый эмоциональный груз все-таки. Я понимаю, что это выглядит как «проблемы белого человека», но они есть, эти проблемы. И соответственно, кто-то в этом купается и получает удовольствие, а кто-то от этого переживает, страдает. Каким-то образом это влияет на него. Вот, в частности, на меня.

Нет. Я дико переживаю по этому поводу, и я решил, что этого не стоит делать. Блин, я так погряз в этом какое-то время назад. И я такой: «Нет, всё, хватит, это невозможно».

Ну, я, конечно же, как и любой человек, когда выходили эфиры, смотрел про себя, читал комментарии, все они были отвратительные. (Смеются.) И я расстраивался. Ребята, не пишите никому плохих комментариев. Вы можете навредить психике человека.

Нет, они не должны. На самом деле, нет такого, что они должны. Но это интересно — посмотреть, как зарождается материал. Я предупреждаю людей о том, что это проверка материала. Такой стиль работы присутствует у всех комиков на Западе, это называется «ворк ин прогресс», типа, всё в процессе работы.

Нет, я зову зрителей, я выкладываю афишу, что у меня проверочный концерт. Он стоит несоизмеримо меньше, чем обычный. И ты можешь прийти в бар и посмотреть на комика: как он выходит, как у него в голове это зарождается и что он с этим будет делать. А в итоге ты увидишь конечный материал, монолог или концерт, все зависит от того, что проверяешь. То есть это один из форматов твоего выступления. Да, есть чистовой, а есть формат, когда два часа я могу стоять на сцене и что-то разгонять, и это тоже интересно.

Ну, иногда я чувствую, конечно, конфуз. Иногда я чувствую стыд: «Ну, что ты, *** [блин], такое говоришь вообще…» А иногда я чувствую просто: «Ну окей, я подумаю, потому что мне мысль нравится, шутки здесь нет, я понял, я доработаю». Разное. То есть все зависит от того, что за тишина. Есть тишина, когда тебя слушают, а есть тишина, которая все звуки поглотила, когда напряжение аж висит. Вот это плохая тишина.

Пойми, 70 процентов твоей работы, твоей карьеры связано с тем, что никто не смеется. И только 30 — это успех. Но у тебя эти 30 закрывают эти 70. Вот, короче, такой размот по эмоциям.

Ну, там может быть недоработано, недоделано, ты сам не сформулировал. Тебе самому некомфортно от того, что ты говоришь. Ты еще, может быть, не пережил это, просто поверхностно захватил какую-то мысль, говоришь людям, а люди такие: «Оу, чувак, мы тебе не верим. У тебя по глазам видно, что ты сам в это не веришь, почему мы тебе должны верить?» Ну, такие какие-то вещи.

Видимо, это было какое-то время назад, а сейчас я стараюсь и в этом себя ограничивать, потому что мне нельзя ничего употреблять, это факт. Поэтому надо и от этого от всего отказываться.

Не может быть, конечно, это зависимость так или иначе.

Ну, пока не очень… (Смеется.) Не очень хорошо. Но я просто держу в голове, что надо с этим что-то делать.

Раньше у меня был, допустим, такой прикол. Пятница, выходные, я любил что-то готовить, какие-то пасты, что-то такое итальянское, винишко пить и так далее. То есть это было стабильно. Потом я начал не только по выходным это делать. В конечном итоге ты понимаешь, что ты уже третий или четвертый день на вине двигаешься, и это все не классно вообще.

Сейчас я не могу сказать, есть ли у меня какой-то градиент — типа, бокал в день. Я стараюсь не считать, потому что, как только ты начинаешь считать, это все равно приводит к какому-то виду зависимости. Просто если есть возможность не пить, лучше не пить.

В нашем случае есть такой человек, да. К сожалению, не вывез он (речь о коллеге и друге Стаса Александре Шаляпине, ушедшем из жизни в январе 2021 года. — «РБК Стиль»).

Это похоже на… (Смеется.) Я это сравнил с «Домом-2». Мне кажется, «Дом-2» именно так выглядит. Это хорошая клиника была, безусловно. Это не насильственная реабилитация, где ты ямы копаешь, не вот эта вот вся история.

«Двенадцать шагов», да. Но я не вник, короче. Я не вник в них, не знаю почему. Сейчас на меня накинутся, сто процентов, почитатели этой программы. Я все прекрасно понимаю, кого-то эта программа спасла, я, видимо, просто до нее не дорос еще. Есть там некоторые моменты, которые меня смущают.

Он есть там, безусловно. И меня это смущает. Я, видимо, просто не раскусил. Возможно, я не настолько ощущаю себя зависимым человеком, или я, наоборот, нахожусь в стадии отрицания. Но там есть один момент, который у меня вызывает очень большие вопросы.

Это крайность, сто процентов. Все это крайности. Это все сублимация и какие-то компульсии.

Нормально заниматься спортом в рамках необходимости твоей. Когда люди говорят: «Я в зал, вообще не пропускаю, каждый день я там…» — это странно для меня. Нормально, когда это не является главным моим достижением: «Вот я жопу качаю всю жизнь свою». Ну, здорово, классно.

Выходит он 23 февраля. Ура!

Спасибо. Я дико рад, потому что снимался я осенью 2019 года и у меня были огромные ставки на 2020-й, как и у всего мира. (Смеются.) Я искренне думал, что он выйдет в 2020-м, но, конечно же, никто никуда не вышел. И я прямо так расстроился, потому что, типа: «Все, я в сентябре снялся, и я так полагаю, что во второй половине 2020 года я стану мегаизвестным человеком. Просто все сердца завоюю!» И нету, нету, нету… Я такой: «А где кино? Я хочу посмотреть на себя». Но в итоге вот он 23 февраля выходит. Посвящен он будет, конечно же, 23 февраля. Насколько я знаю, у него слоган «Сходи с батей в кино». Соответственно, можно сходить с папой, с дедушкой, с братом старшим — не знаю, просто с чуваками сходить посмотреть.

Он про батю, соответственно. Фабула такая, что я везу свою семью на юбилей к бате, потому что батя у меня такой говнистый, с характером. И мы ждали, что он приедет к нам, но он никуда не поехал, сдал билеты. И я такой: «Ну, блин, ну, папа, ну че ты, 70 лет тебе…» И мы собираемся и семьей едем к нему. Соответственно, такое роуд-муви. И пока мы едем, происходят какие-то перипетии с моей семьей, и я всегда вспоминаю, как вел себя мой батя со мной в похожих ситуациях. И идут скетчи, соответственно, где я маленький, маленький мальчик меня играет, и Володя Вдовиченков играет моего отца. Это из 90-х все, там все очень эпохально для людей, которые выросли в это время.

Это более чем логичная часть твоей карьеры.

Да.

Конечно, я был невероятно рад, когда мне позвонили и сказали: «Вы утверждены, все, выходим в съемки». Это, получается, мне в июне или июле позвонили, я точно не помню, и в сентябре съемки. Обрадоваться-то я обрадовался, вот, но что делать — я, конечно, не понимал до того момента, пока не оказался на площадке и не сказали: «Камера, мотор, поехали. Первая сцена». И в первый день было тяжело. Я вообще не понимал, что происходит. Вообще! Во второй день я начал косячить — выдавать немонтажный материал, потому что я не знал, что надо запоминать все — поворот головы, движение рукой, — чтобы делать дубли.

Конечно! Там ты должен просто все запомнить. Вот главный косяк, приведу пример. Казалось бы, очень простая штука: ты садишься в машину, закрываешь дверь, пристегиваешься. Естественно, я-то так пристегнусь, то вот так, то так дверь закрою. Мне говорят: «Чувак, ты не мог бы немножко собраться? Потому что мы это все не смонтируем. Мог бы ты запоминать все свои движения, механику?» Ну, я пересобрался, по-моему.

Это логичное продолжение. У меня не было амбиций в этом вопросе — типа: «Я так хочу сейчас сниматься». Потому что я видел актеров, видел их тяжелые будни, когда ты ездишь по кастингам, когда твой агент не знает, что тебе сказать, почему тебя не утверждают на роль, когда ты начинаешь расстраиваться из-за того, что тебя не утвердили, когда у тебя начинается депрессия из-за того, что нет съемок. Мне это, спасибо, не надо, я и без того грустный тип, мне дополнительных проблем вообще не хочется. Поэтому, конечно, я в таком вопросе не был амбициозен. Ну, типа, знаете, как получилось? Утвердили — круто, не утвердили бы — ну и… Я уже и забыл, что я проходил кастинг туда.

Я вообще не считаю, что оно какое-то плохое или не плохое. Я не понимаю, что за треш происходит с поливанием его. Есть говенные фильмы, есть прекрасные фильмы.

Ну, ты знаешь, я смотрел премию «Золотой орел» в прошлом году, по-моему. И вот там как раз вся эта новая поросль: Саша Петров, Ваня Янковский. И вот ты смотришь на них, как они радуются, как благодарны, как они получают эти премии и как они живут этим, и очень странно поливать их грязью. Особенно когда ты, собственно говоря, этим не занимаешься, и ты такой: «Вот Петров…» А что Петров, что он тебе плохого сделал? Ну, не смотри ты с ним фильмы. Мне и Михалкова фильмы нравятся — ну, откровенно, мне нравится «Предстояние». Вот сейчас вы меня говном закидаете, но мне нравится этот фильм, он хороший.

Я к этому не очень отношусь. Я не смотрю это. Это ширпотреб — «Бабушка легкого поведения» и прочее. Ну, это стиль такой, это Сарик Андреасян (режиссер, сценарист, продюсер, актер КВН. — «РБК Стиль»), да. Чувак вложил два миллиона, а заработал четыре — вот так он работает. То есть никаких амбиций, никаких претензий вообще — ничего. Снимаем вот эту… вату и показываем на Новый год людям — люди приходят, смотрят. Какие вопросы?

Ну, знаешь, это как в стендапе всегда говорят люди: «Я включаю телик в воскресенье, и я не хочу напрягаться, я не хочу, чтобы меня грузили, хочу расслабиться». Я думаю, что это то самое русское желание не напрягаться и прийти с пивасиком посмотреть эту дрянь.

Жвачка для мозга, конечно. Ты просто смотришь что-то — может быть, даже поржешь где-то. Юмор же такой… Вот ты спрашивал, дураков можно ли веселить, — это вот туда.

Да-да-да, согласен. Ты меня просто спросил про эти фильмы, и я про них отвечаю. Понятно, что в Америке тоже куча таких фильмов, «Плохой Санта» какой-нибудь или еще что-то. Я сейчас просто пример назвал, я не имею в виду конкретно этот фильм. Ну или какие-нибудь «Подружки в отключке», условно говоря. Мила Кунис и какие-то четыре бабы, и куда-то они едут, и что-то с ними происходит, в конце — любовь. Вот тебе сюжет.

Конечно, да. Потому что, если не будет шлака, ты не сможешь понять, что Кантемир Балагов, допустим, крутое кино снял. Ты не сможешь никогда это понять, если нет вот этой вот парашни.

«Дылду», да. Это круто, я просто вообще в восторге.

Знаешь, я бы с удовольствием снялся, я просто боюсь режиссеров очень сильно. Особенно тех, которые снимают такие фильмы — типа Звягинцева. Я слышал историю про то, что Балабанов был какой-то тиран на площадке.

Не слышал? Ну вот где-то я узнал, что он тиранил актеров… Я бы, наверное, расплакался бы.

Ну, слушай, да. Когда тебе чувак, которого ты уважаешь и относишься к нему с каким-то почтением, говорит: «Ты что, мудила, делаешь? Вон с площадки! Уберите это говно отсюда», наверное, ты расстроишься. Смею предположить, что процентов 90 людей ушли бы в депрессию после этого.

Да, да. Село Бакчар.

Ну, типа того.

По-моему, в последний раз, как родители оттуда уехали — в 1985 году…

Нет.

Не к кому. Это очень далеко. Ты должен понимать, что для того, чтобы добраться до Бакчара, надо совершить какой-то невероятный бэд-трип.

Но с Томской областью есть один момент. К примеру, возьмем Красноярский край — там, помимо Красноярска, есть еще много разных городов и есть железные дороги, автобусы и так далее. Томская область, вот вся она – это Васюганские болота. И соответственно, там три-четыре населенных пункта, до которых хреначить – просто на какой-то вороне надо лететь. Не настолько я привязан к корням бакчарским, чтобы туда ехать. Да и не к кому, конечно.

Россия — тайга, лес.

Вот в переносном смысле — это тайга, дремучий, дремучий лес. Болотом я это, конечно, не назову — именно лес. Знаешь, есть два леса в мире — это сельва амазонская и вот русская тайга, непролазная, буреломы, ничего не видно, темнота, лес, медведи. Вот я так себе ощущаю Россию.