Расположившийся в здании Бахметьевского гаража Еврейский музей и центр толерантности уже много лет остается местом притяжения любителей искусства, истории, а вместе с ними — театра, музыки и кино. Здесь умеют устраивать шумные веселые праздники, вести дискуссии, открывать новые имена, заботиться обо всех и сразу, иными словами, делать так, чтобы в музей хотелось вернуться, как только вы вышли за его порог. До того как стать исполнительным директором Еврейского музея и центра толерантности, увлеченная галеристка и коллекционер Кристина Краснянская занималась собственной галереей «Эритаж», а также Музеем искусства модернизма — коллекция Костаки в Салониках, где вместе с командой полностью его перезапускала. Мы обсудили с Кристиной перемены в музейном мире последних лет, понятие толерантности и задачи одноименного центра, а также ее собственные предпочтения среди музеев со всего света.
Каким, на ваш взгляд, сегодня должен быть музей? И меняется ли ощущение музея как институции в нашей повседневности?
Музей — это пространство, куда хочется прийти как на выставки, так и в культурный центр, чтобы провести свободное время. Если мы говорим конкретно о нашем музее, то это многопрофильная структура, сочетающая в себе разные тематические экспозиции, не только связанные с историей и судьбой евреев, но и посвященные самым разным направлениям и эпохам в искусстве. Для нас очень важно, чтобы люди разных конфессий и взглядов чувствовали себя в Еврейском музее и центре толерантности как дома. Чтобы легендарный памятник конструктивизма Константина Мельникова, построенный 95 лет назад, стал сегодня любимым местом встречи для зрителей всех возрастов, где можно услышать лекцию или пойти на концерт, привести ребенка на увлекательные занятия, а потом заглянуть на выставку, после чего купить сувениры или редкое издание в музейной лавке и осмыслить увиденное в кафе, так что сегодня Еврейский музей — это целая экосистема.
Музей очень часто воспринимается людьми как возможность некоторого эскапизма, когда можно хотя бы на время скрыться в музейных залах от новостей, забот, переживаний и провести вместо этого время с искусством. Однако в случае Еврейского музея и центра толерантности и постоянной его экспозиции мы, наоборот, оказываемся лицом к лицу с реальностью. С этой точки зрения он занимает особое место?
Мне кажется, что ничто так не обогащает человека, как общение с искусством. Ты получаешь новые эмоции, новую информацию и удивляешься тому, что видишь, и, как следствие, переключаешься психологически. Важнейшая роль искусства — не только говорить на актуальные темы, но еще и врачевать душу. Как и многие музейные институции, пространство Еврейского музея делится на постоянную и временные экспозиции. Первая построена на ощущении сопричастности: через еврейскую историю и культуру проходишь всю историю ХХ века, на многие вещи смотришь по-новому, а многие и вовсе узнаешь впервые. У временных экспозиций другая задача: показать наиболее значимые и яркие феномены в истории искусства. У нас был целый ряд международных проектов: персональные выставки Энди Уорхола, Аниша Капура, Герхарда Рихтера, современное искусство Китая, «Игра с шедеврами: от Анри Матисса до Марины Абрамович», а также целая череда экспозиций, посвященных русскому авангарду. Мы стремимся делать запоминающиеся выставки, блокбастеры, наполненные новыми смыслами, которые приводят к нам очень разную аудиторию и помогают людям открывать для себя музей. Наш музей уникальный, а те проекты, которые здесь создаются, рассчитаны на то, чтобы затронуть ум и душу самой широкой аудитории.
Как вам кажется, современный музей должен гнаться за временем и его темпами или должен идти соразмерно собственному времени? Среди музеев есть консерваторы и есть новаторы, какое положение здесь занимает Еврейский музей? Как смотрит на скорости сегодняшнего времени?
Еврейский музей и центр толерантности в классическом понимании не обладает коллекцией произведений искусства, которая сама по себе может быть вектором и определяющей нотой в развитии. Он изначально был спроектирован и задуман как современный диджитальный музей, пользующийся передовыми технологиями. Наш подход — быть, безусловно, созвучными своему времени и находиться не в монологе, а в диалоге со зрителями. Многие традиционные музеи — это довольно громоздкая, не очень поворотливая структура, где любое изменение требует не одного года. Чтобы внедрить новшество, крупным музеям с большими фондами нужно порой несколько лет. Эти проблемные точки, кстати, наглядно высветила пандемия, когда музеи лишились своей публики, но не хотели терять с ней связь. Ведь любой музей работает прежде всего для общества. Выставочные проекты нацелены на контакт с аудиторией, на то, чтобы подсказать человеку какую-то идею, поставить перед ним вопрос.
Заметьте, как сейчас популярно стало обыгрывать старое искусство и современное, соединять их, формировать диалог. Этим занимаются фактически все музеи. То есть традиционный подход с классической развеской, где картины монотонно развешаны по хронологии, постепенно уходит в прошлое. Все чаще произведения искусства разных эпох находятся во взаимодействии. И это актуализирует классическое искусство, помогает его воспринимать современному молодому зрителю свежо, интересно и увлекательно.
Как это отразится в выставочной программе музея ближайших месяцев?
20 октября у нас открылась выставка «Мир как беспредметность. Рождение нового искусства: Казимир Малевич, Павел Филонов, Марк Шагал, Анна Лепорская и другие», посвященная художникам-авангардистам, а также их взаимоотношениям и взаимосвязям в искусстве. На выставке много мультимедийного и интерактивного, на ней можно прожить жизнь ее героев, а также посмотреть на одни и те же события через разные призмы, глазами разных художников благодаря специальному проекту «Я — Малевич». На будущий год у нас запланирован масштабный проект под рабочим названием «Наука и искусство». С одной стороны, в него войдут шедевры классического искусства — от старых мастеров до экспрессионистов. С другой — впервые будут представлены произведения целого ряда современных художников. Экспозиция расскажет, как влияла наука на искусство и наоборот, что такое современный science art, кто эти художники и что за проекты они делают. Все это тоже дает возможность посмотреть на классическое искусство немножко по-другому.
Есть ли музеи, опыт и проекты которых вам кажутся наиболее созвучными? И вовлекается ли каким-то образом этот опыт международных музеев разных стран в проекты и планы Еврейского музея?
Почти полтора года назад, когда меня назначили исполнительным директором музея, у нас были международные планы: мы готовились принимать в Москве проекты из-за рубежа и представлять музей на Западе, но сейчас, как вы понимаете, эти планы несколько изменились. Хотя я все еще верю, что мы можем это делать, и есть ряд территорий, вполне открытых для сотрудничества и диалога. Например, Латинская Америка, где прекрасное современное искусство и в том числе интересная собственная история с еврейскими художниками. В целом мы больше опираемся на опыт международных еврейских музеев, хотя и отличаемся от них тем, что более сложны по структуре, похожей на эдакий слоеный пирог. В названии нашей институции фигурирует «центр толерантности», и это очень важная часть жизни музея.
Давайте поговорим как раз о Центре толерантности, его задачах и целях?
Центр толерантности существует с момента основания музея и охватывает огромный спектр актуальных тем. Например, благодаря деятельности Центра толерантности мы разбираемся в вопросах миграции и мигрантов, домашнего насилия, буллинга, кибербуллинга, ксенофобии. Мы проводим семинары, лекции, воркшопы как на территории Бахметьевского гаража, так и по всей стране для того, чтобы помочь справиться с такими социальными явлениями. Прошлой осенью очень резонансно прошла выставка, раскрывающая тему насилия, она называлась «Несомной». Это был проект про так называемое серое, неочевидное насилие, когда ты подвергаешься травле на работе, в школе, институте, дома, когда творится насилие, но об этом не принято говорить, потому что это как-то тебя дискредитирует в глазах общественности, это как-то неприлично. И это не тот случай, когда принято обращаться за помощью. Там было три героя: жертва, абьюзер и третий человек, который считает, что раз это происходит не со мной, то зачем мне вмешиваться, постою-ка я в сторонке.
Мы очень часто становимся свидетелями таких вещей в социуме, когда многие закрывают глаза на то, что кто-то кого-то травит, кто-то кому-то создает психологически дискомфортную среду. И люди, побывав на выставке, сразу захотели рассказать о своем опыте, поделиться историей. На странице проекта можно было оставить запись, задать вопросы. Центр толерантности, в свою очередь, подключил консультантов, которые помогали найти решение в сложных ситуациях. Можно было принять участие инкогнито или, наоборот, высказаться публично и попросить, чтобы об этом сняли сюжет. И мы сделали очень много на эту тему интересных дискуссий, семинаров и вебинаров.
Еще одно направление работы центра появилось после 24 февраля. Мы поняли, что должны помочь справиться людям с чувством страха, нестабильности, неуверенности. И мы создали программу «Управляя турбулентностью», записи лекций и тренингов размещены в наших социальных сетях и пользуются спросом.
Если говорить про вас лично, помогает ли опыт галериста и коллекционера при работе в большой музейной институции? Новый ли это взгляд на индустрию?
Помимо галереи я пять лет возглавляла попечительский совет музея MOMus — Музей искусства модернизма — коллекция Костаки в Салониках. Мы полностью перезапустили музей, так что я была уже подготовлена и погружена в музейную деятельность. Что касается Еврейского музея, безусловно, это большой организм со своими особенностями, и, конечно, нужно какое-то время, чтобы в это погрузиться и разобраться во всем, но механизмы функционирования разных музеев похожи. Я надеюсь, что настанет время, когда мы сможем о себе заявить на международной арт-сцене. У нас есть что предложить миру в качестве экспортного продукта.
Как вам кажется, музейное сообщество — и в России, и за рубежом — меняется? Становится ли оно более открытым или, может быть, наоборот? Мы уже начали говорить про контекст пандемии, продолжает ли он играть свою роль?
Мне кажется, что последние события заставили музеи трансформироваться быстрее, чем это было возможно себе представить раньше. Музеи стали более открытыми, они стремятся к коллаборациям и взаимным интеграциям, обмену опытом, взаимодействию, особенно в физическом, реальном мире. Потому что все достаточно устали за время пандемии от онлайн-форматов, и возможность приехать на биеннале, сходить на классную выставку в музей, на конференцию съездить — все это стало важными и волнительными событиями, которые раньше считались в порядке вещей. Мир меняется намного быстрее, чем нам кажется, а музеи довольно чутко на это реагируют, потому что любой музей хочет оставаться актуальным, интересным и востребованным для своего зрителя. Поэтому музеи меняют форматы, с удовольствием наблюдают за тем, что происходит, перенимают чужой опыт, если он удачный, стараются держать руку на пульсе, и я думаю, что пандемия в том числе дала возможность многим музеям переоценить свою политику. Часто это была политика консерватизма, закрытости, а сейчас музеи ищут новые формы.
И еще один вопрос про личный опыт. Какие у вас любимые музеи?
Очень люблю Коллекцию Костаки в Салониках, где хранится уникальная и до сих пор не изученная до конца коллекция русского авангарда. А еще музей Пегги Гуггенхайм в Венеции. Там сейчас идет изумительная выставка, посвященная сюрреалистам. Пегги Гуггенхайм — личность незаурядная: коллекционер, меценат, короткое время галерист, человек, который всю свою жизнь посвятил искусству. Она фактически открыла для широкого зрителя модернизм. Например, Джексона Поллока поддерживала и скупала его работы как раз Пегги. Если говорить о еврейских музеях, то самое сильное впечатление на меня произвел музей в Берлине, построенный по проекту гениального архитектора Даниэля Либескинда. Попадая в этот музей, невозможно не ощущать трагедии, которую пережило человечество в XX веке.
