Актриса Лиза Янковская — о фамилии, мультивселенной и съемках «Пропавшей»
Лизу Янковскую с детства догонял проносящийся ветром шепоток: «Смотрите, смотрите это она». Дальше, по ситуации, следовало уточнение: внучка Олега Янковского или дочка Филиппа Янковского и Оксаны Фандеры. Позже прибавилось еще одно — сестра Ивана. Лиза же, в семье самая младшая, в это время стремилась не к популярности, а к сути, с самого начала своего актерского пути пристрастившись к ответу «нет» в случаях, если проект или роль вызывают вопросы. Проучившись пару лет в школе-студии МХАТ и перебежав оттуда в мастерскую Олега Кудряшова в ГИТИСе, она, как и все выпускники своего мастера, этих отказов не боится, потому что уверена, что соглашаться нужно только тогда, когда сомнений нет. Касается это мира и театра, и кино. На сцене увидеть ее сегодня можно, например, в спектаклях театра «Практика» «YouTube/в полиции» и «Созвездия». Первый, режиссера Григория Добрыгина, недавно вернулся обновленным и по-прежнему доводит зал до приступов продолжительного хохота. Второй, режиссерский дебют артиста Александра Алябьева, погружает в размышления о мультивселенной и о том, как сильно все мы жаждем нежности в любом из ее воплощений. Что же касается экрана, совсем скоро актрису можно будет найти в фильмах Евгения Григорьева «Подельники» и Василисы Кузьминой «Ника», ну а прямо сейчас — в сериале Вадима Перельмана «Пропавшая», вышедшем на платформе «КиноПоиск HD». С него мы и начинаем разговор о желании дойти во всем до сути, квантовой физике и странном голосе.
В сериале «Пропавшая» у вас роль, предполагающая необходимость держать зрителя в состоянии постоянной неопределенности, непонимания, кто ваша героиня и что (а также зачем) она делает. Сразу поняли, что хочется поучаствовать в этом проекте, или этап сомнений был?
У меня всегда есть сомнения, редко, когда их нет. Мне прислали только пилот «Пропавшей», так что я не знала, что дальше будет происходить с сюжетом. Всем как-то нормально с этим работается, когда есть лишь пилот, а я очень мучаюсь, потому что мне важно, чтобы написано было все. Но самое большое и значимое, что для меня было в этом проекте, — Вадим Перельман, я хотела поработать с ним, мне было интересно, что он за режиссер. Я понимала, что это крутая возможность, и в данном случае это важнее, чем то, что я не видела весь материал. А потом я приехала к Вадиму с двумя страницами вопросов: «А что это? И это? А почему так?» Он стоял, молчал-молчал, а потом говорит: «Ты что, интервью у меня берешь что ли?» (Смеется.)
Судя по этой истории, вы любите готовиться к встречам и штудировать сценарии?
Если мне его не присылают, то, когда я прихожу на встречу, мне нечем прикрыться и тогда мне очень сложно. И не важно, какой это режиссер. Мне тяжело, потому что приходится идти от себя, а это я делаю, только когда необходимо, когда понимаю, что персонаж состоит из меня. А если есть сценарий, можно разобраться, что это за человек, которого я играю, и мне это помогает. В Америке такая система есть, например, что актеры приходят на пробы уже персонажем. У нас это не принято, но я очень люблю так делать. Не то что прихожу странным человеком в парике, но всегда одеваюсь так, как должен быть одет, на мой взгляд, этот герой, размышляю, как он выглядит, как разговаривает. И еще очень важно поговорить сначала, а не сразу начинать. Бывает, приходишь и режиссер тебе: «Ну что, давай». Это загиб в другую сторону. А вообще самое крутое, когда вы с режиссером чувствуете еще даже до проб, что сошлись просто по-человечески в разговоре о фильме, что вы друг друга понимаете. В общем, по-разному бывает, но все это чистая химия, все строится на энергии. И на удаче. Ты можешь очень хорошо попробоваться, но ты не подходишь, потому что персонаж — это не ты. И наоборот тоже случается, можешь попробоваться плохо, но это действительно ты.
Мир сериала очень отстраненный, зыбкий. Вам эта неконкретность чем показалась в контексте истории?
Я видела в этом какую-то линчевскую природу. Очень люблю Дэвида Линча, и мне казалось, что это мир его персонажей. Когда на съемках я все это увидела, подумала, что именно так и должно быть, что это должен быть именно такой мир очень холодных людей. Как будто бы все выверенное, но при этом одновременно совершенно не конкретное. Смотришь — и глаз плавает, визуально приятно, но при этом ничто ни о чем не рассказывает. Ну а мы с Вадимом работали именно по моему персонажу, начали еще на пробах по зуму придумывать, какая она должна быть, чтобы тоже ничего не было ясно, чтобы в ней одновременно была куча всего, чтобы она была ребенком, злом, добром и всем на свете.
Тяжело было в зуме?
Он для меня то же самое, что и самопробы. Я никогда этого не делала — то есть пыталась, но у меня ничего не получалось, — не могу сама с собой играть. Вот один раз сделала только для Вадима, потому что никуда не денешься, он был в Канаде. Было действительно сложно, но еще тяжелее — ансамблевые пробы, когда выбирали мою «мать» и нужно было пробоваться с разными актрисами. Мы играли одну и ту же сцену, причем очень драматическую, и вот я смотрела в экран, каждый раз пытаясь как-то с партнером соединиться, ведь через экран нет совсем никакой коммуникации, и чувствовала, что на той стороне — то же самое. Ну а Вадим, по большому счету, вообще меня не видел. Помню, когда меня уже утвердили, он сказал: «Лиза, может, походишь на заднем плане по комнате, чтобы я увидел, как ты ходишь, твою пластику». И потом такой: «Ладно, на площадке разберемся». Мы посмеялись, потому что зум, конечно, это интересный опыт, но такой, который повторять не хочется.
Самое крутое, когда вы с режиссером чувствуете еще даже до проб, что сошлись просто по-человечески в разговоре о фильме, что вы друг друга понимаете.
Еще один контекст, который задает «Пропавшая», — тема семьи. Кажется, что в жизни у вас все противоположно ситуации персонажей, когда вместо того, чтобы объединиться и поговорить, они разъединяются и молчат. При этом у внешнего мира есть бесконечный интерес к вашей семье, к фамилии, что, наверное, уже привычно, но раздражительно?
К сожалению, куда бы я ни пришла, обо мне уже есть какое-то мнение. Оно может быть разным, но совершенно от меня не зависящим. Это еще со школы, с института определенный бэкграунд, который меня преследует. И с той же школы у меня есть интерес к разным вещам про психологию, я их изучаю, читаю книжки. И вот какая бы ни была у тебя хорошая семья, в каких бы хороших условиях ты ни вырос, в любом случае в каждой семье есть свои обстоятельства. Абсолютно в любой. Например, есть тема сепарации, она всем очень знакома, и каждый человек должен в своей жизни пройти эту сепарацию, чтобы повзрослеть. И какая бы у тебя ни была офигенная семья, это очень болезненный момент, когда ты ее проходишь, потому что все начинаешь в себе вскрывать. И у меня, естественно, тоже был этот момент. Обычно же дети возводят своих родителей в культ бога. Они — боги, они все знают, они самые красивые, самые лучшие, всегда правы. Если ты рос в несчастной семье, у тебя нет этого осознания и ты растешь с этим. А если ты вырос в семье, которая идеальная, то иногда можешь даже сильнее упасть во время этой сепарации, потому что ломаются иллюзии мира. Мне брат сказал как-то очень классную фразу: «Родители — это дети, у которых есть дети». Осознать это и понять — тоже довольно серьезная вещь.
Сценарий «Пропавшей» мне пришел ровно тогда, когда я прошла эту сепарацию, она произошла у меня достаточно поздно. Читала его и думала: «Вау, я понимаю, о чем это». А потом у меня был фильм про поэтессу Нику Турбину, у которой чудовищные отношения с матерью. Это вообще не про меня, но тоже я могу понять, что это за психология, могу ее развинтить и представить, а что было бы, если б у меня было так. В любом случае ты копаешь, и профессия интересна именно тем, что нужно рыть, пытаться понять природу. И меня почему-то очень привлекает в этот момент жизни именно сложная, травмированная природа, она мне интересна. Тянет к драме какой-то, поэтому я полностью отдаю себя драматическим вещам. У меня их в жизни не так много, а в кино я могу к чему-то такому приблизиться.
В истории Ники Турбиной драмы сполна.
Да, там как раз копать и копать. Я даже думала, может быть, психотерапевта взять, чтобы с ним это обсуждать. Но передумала, поняла, что мне своих подключений будет достаточно. Интересно, что у всех свои подходы, методы, и кто-то прямо очень «игровой» может все сыграть, а я вот не совсем, я про вхождение в образ, представление, что это у меня все происходит. Но потом, конечно, случается «отходняк».
Как пальто после смены образа не снимается?
Я как раз в «Нике» столкнулась с этими проблемами. Мне было тяжело, и меня Аня Михалкова, которая играла мою маму, прямо учила, как потом это все снимать. Не могу сказать, что научилась, но стало гораздо легче.
Мне брат сказал как-то очень классную фразу: «Родители — это дети, у которых есть дети». Осознать это и понять — тоже довольно серьезная вещь.
К слову об образах. Сегодня каждый из нас создает свой портрет, используя для этого социальные сети. Они влияют на то, как воспринимают нас и как воспринимаем мы. Какие у вас с ними отношения? Со стороны кажется, что это позиция некоторой дистанцированности, нет?
Это вообще одна из моих любимых тем, особенно про Instagram. Я считаю, что социальные сети сейчас разрушают само понятие актера. У меня стоит ограничение — 20 минут на него в день, да и вообще на все социальные сети. Еще периодически удаляю приложения с айфона. Понимаю, что от этого никуда не деться, но меня часто раздражают социальные сети, хотя, конечно же, есть очень интересные ребята, за которыми я слежу, смотрю, они меня вдохновляют, я у них чему-то учусь. Что касается меня, я почему-то стесняюсь себя как-то… показывать что ли. То есть я актриса, я что-то играю, но с чего вдруг я решила, что всем интересно, что я ем на завтрак или что думаю о том, где только что была. Сегодня появляется много новых имен и у многих происходит эта странная деформация, когда начинает казаться, что нужно снимать каждый свой шаг. Мне очень нравится позиция некоторой скрытности. Тут нужно сделать какой-то выбор: тебе важно, что непосредственно ты делаешь, чтобы люди приходили и смотрели, или тебе важно, чтобы все знали, что ты классная. Понятно, что сейчас это очень все сплелось, никто в этом не виноват, это просто выбор каждого, но вот мы с братом, например, абсолютные фанаты Дэниела Дэй-Льюиса и Фрэнсис Макдорманд. И их подход мне очень близок. Отказаться от всех внешних проявлений, от всех рекламных проектов, чтобы просто сохранить эту возможность — быть другим человеком на экране. Потому что чем больше ты рекламируешь себя, чем больше себя показываешь, тем больше этот шанс пропадает. То есть вот я на экране могу играть кого угодно, но все такие: «О, вот Лиза Янковская». Получается, происходит деформация, теряется эта «постановочная» личность.
В репертуар театра «Практика» вернулся спектакль Григория Добрыгина «YouTube/в полиции». Его можно считать высказыванием и реакцией на время и эру социальных сетей? Тем более что вернулся он в новой редакции, с новыми же сюжетами.
Мы это с Гришей обсуждали. Говорили о том, что это такой спектакль, который нужно все время обновлять, потому что он не какое-то классическое произведение и безвременная пьеса, а набор сюжетов, находящихся в контексте времени и обсуждений. Но потом поняли, что дело не в обновлении. Мы добавили еще сюжетов, сделали коллаборацию с мастерской Кудряшова, взяли молодых ребят, которые сейчас учатся, и они принесли еще половину новых этюдов, но не актуальных, а того же времени, что уже у нас были. И произошла странная штука: стало ясно, что спектакль не про актуальность (в контексте YouTube было бы вполне логично), а про возможность увидеть себя. Лицом к лицу. Время прошло — и вещи смотрятся по-другому. Этюд про санкции и кур вызывает еще больший гомерический хохот. Еще раньше, например, был очень большой акцент на ментах, а сейчас мы поняли, что вообще не про них спектакль, это спектакль про тех людей, которые к ним приходят, про образ чего-то совсем не меняющегося.
Скучали по нему, пока он не вернулся?
Да, прямо по-настоящему. Мы играли его, когда учились (в мастерской Олега Кудряшова в ГИТИСе. — «РБК Стиль»). В институте ты каждый день играешь, у тебя много спектаклей, и в какой-то момент есть желание, как в школе, чтобы был поскорее выпускной, хочешь от всего освободиться и стать взрослым. И вот мы стали взрослыми. А потом эти ценности возвращаются, мы все соскучились. Когда встретились, это было как в последней серии сериала «Друзья». Мы все немножко изменились, кто-то лысый уже. (Смеется.)
Социальные сети сейчас разрушают само понятие актера. У меня стоит ограничение — 20 минут на Instagram в день.
В другом вашем спектакле, в «Созвездиях», речь заходит о мультивселенной, так что от YouTubе давайте перейдем к квантовой физике?
Я такой человек, что для меня нет середины. Либо мне вообще неинтересно и скучно, либо я слишком сильно погружаюсь. Например, когда мы с Сашей Алябьевым подружились и захотели вместе что-то сделать, стали искать пьесу и выбрали «Созвездия», я весь тот год, что мы готовили спектакль, зачитывалась книжками про физику. То есть просто помешалась на этой теме. Я в принципе такой человек, что помешиваюсь, а потом мои близкие говорят: «Стоп, эй, спокойно». Так у меня было с квантовой физикой, что даже учебники отнимали, так же было с Никой Турбиной. Я как бы себя этим обкладываю, и у меня действительно соскочила чуть-чуть крыша, потому что я столько прочитала научно-популярной литературы про квантовую физику, что уже понимала схемы в учебниках, которые в школе никогда не понимала. Мне хотелось понимать эти монологи, которые произношу, чтобы действительно знать, что я говорю. Не просто выучить текст и говорить его с загадочным лицом зрителю. Теория мультивселенной — это очень интересная тема, и я действительно в нее верю. Но я, в принципе, такой человек, что верю во все, к сожалению. (Смеется.) Верю во все, что существует, ничего не отрицаю, мне все очень интересно.
А нет ли ощущения, как будто бы на это «все» у нас больше не хватает времени? В том смысле, что хочется заняться и тем, и этим, разобраться и в физике, и во многом другом, а часы как будто бы сквозь пальцы утекают. Или в вашей жизни и профессии по-другому?
Мир изменился и стал очень быстрым. Я год назад это во время пандемии ощутила, что очень быстро идет время, физически оно стало как-то сжиматься. И есть, например, связанная с этим проблема эмоционального выгорания. Я вот в какой-то момент стала психовать, что у меня очень много сообщений, на которые нужно ответить. Это на самом деле серьезная беда, и нужно уметь каким-то образом отключаться от этого и давать возможность отдохнуть себе. Потому что эмоциональное выгорание связано не только с тем, как ты работаешь, но и с огромным потреблением информации. Я помню какое-то чувство раздражения, когда в телефоне куча сообщений и надо на них ответить, я отвечаю, и потом еще что-то пишут. То есть я должна постоянно сидеть с телефоном, а я хочу читать книжки. Какое счастье было — правда, один из самых счастливых моментов в моей жизни, — когда мы снимали фильм «Подельники» и полтора месяца жили в деревне под Пермью, в которой вообще практически нет интернета. Мы там с Юрой Борисовым приняли решение, что удаляем Instagram, и было так хорошо: это пространство, деревня, зима, никаких признаков времени вообще. Там был только один баннер на магазине, такой выцветший, где Пореченков кефир рекламирует, и мы все над этим смеялись, потому что это была единственная примета времени. Там совершенно по-другому идут часы, там они медленные. Меня так это поразило, потому что я никогда не жила в деревне. Меня удивляли люди, их движения, как они долго отсчитывают мелочь в магазине. И когда я вернулась обратно в Москву, то прямо растерялась, потому что поняла, что мне не подходит ритм, я не могу в него встроиться.
Как искать этот ритм в работе?
Я не хочу, чтобы меня было много, и мне кажется, что три работы за год — это уже многовато. Мне как-то неловко за это что ли. Не то что неловко, я очень благодарна, что у меня произошли эти проекты, потому что мне много что интересно, но я мало с чем себя ассоциирую, а мне очень важно себя ассоциировать. У меня есть внутреннее впечатление, что я должна либо очень подходить — прямо на 100%, либо мне просто не надо этого делать. Нет такого: «Ну, я могла бы это сыграть, а могла бы не играть». Если появляется это ощущение, это точно бессмысленно.
Есть страх когда-нибудь изменить этому принципу?
Если я даже чуть-чуть не попадаю, у меня сразу ничего не получается. Я правда могу работать только там, где от меня требуется отдаваться полностью. Я понимаю, наверняка у меня произойдет когда-нибудь ситуация, когда мне нужно будет платить за ипотеку или что-то еще и мне нужно будет работать, и это будет просто работа. Уже были ситуации, разумеется, когда я понимала, что нужно на что-то жить, я взрослый человек, не могу просить у кого-то денег, мне нужно работать, но не ошибиться с выбором при этом очень важно. Я ведь понимаю еще, что у меня все-таки не совсем стандартные какие-то данные, странный набор всего. Внешности, голоса. Пять лет меня не утверждали, и все время режиссеры что-то вдогонку давали вроде: «Знаешь, у тебя странный голос, он слишком низкий». Вроде хорошо пробуюсь, но как бы что-то не то, и я все время это чувствовала. И только в последний год в кино стало происходить какое-то попадание.