График Константина Хабенского расписан плотно, если не сказать поминутно. Его время занимают не только съемки (совсем скоро на экраны выйдет, например, «Фея» Анны Меликян), но также собственные проекты, соединяющие мир театра с искусством помогать, о котором он, человек, основавший собственный благотворительный фонд, не забывает никогда. Оказавшись, как и все мы, дома, первым делом Константин Хабенский поучаствовал в проекте «Изоизоляция», чтобы на своем примере показать: даже в трудные времена не стоит забывать ни о юморе, ни о тех, кому нужна помощь.
— Давайте начнем разговор с вашего проекта — благотворительного спектакля «Поколение Маугли», в котором вместе со взрослыми актерами участвуют дети и подростки. Постановка возвращается на сцену. Это будет уже какая-то обновленная версия?
— Сейчас (репетиции проходили до объявления режима самоизоляции. — «РБК Стиль») мы репетируем спектакль на нейтральной территории, с ребятами, которые частично работают в московском Музыкальном театре юного актера, но большинство артистов было собрано, что называется, «с улицы»: мы производили кастинг и после уже сделали набор. Премьеру планировали сыграть на сцене Московского художественного театра 1 и 2 июня, впрочем, теперь не знаем, как вы понимаете, останутся ли эти планы в силе, но это не возвращение в репертуар — это возвращение спектакля. Я очень надеюсь, что нам удастся воплотить все замыслы, которые связаны с новой версией этого спектакля: сделать его по возрастной категории детско-юношеским, семейным, добавить еще и песен, и более сложной хореографией наполнить, еще больше вырасти качественно и с точки зрения смыслов. Цели и задачи все равно остаются прежние. Этот спектакль благотворительный, который будет помогать ровесникам молодых актеров, которые будут находиться на сцене, — а их порядка 100–120 человек, — скорее выздороветь и вернуться в большую жизнь.
— У юных артистов, которые заняты в постановке, появляются новые эмоции, вопросы, когда они узнают, что это благотворительный проект? Меняется ли их отношение к работе?
— Я в данный момент не ставлю во главу угла и тот благотворительный фонд, который представляю, и вообще историю благотворительности. И вот почему: сейчас мы сочиняем спектакль, и это творческая составляющая, которую я не хотел бы перегружать другими смысловыми историями. Наступит время, ближе к выпуску постановки, когда я уже непосредственно начну знакомить их — юных артистов — с теми мальчишками и девчонками, подопечными нашего фонда, для которых будет играться спектакль. Все должно быть поступательно, нельзя сразу сваливать на них такой груз и творчества, и милосердия, и всего-всего-всего. Я не спрашивал, кто знает, кто не знает историю моего участия в благотворительности, историю фонда. Захотят — сами узнают. То, что они сами участвуют своим временем, своим талантом, энергией, потом, радостью, слезами, — это и есть тот вклад, который они уже вносят в благотворительность. Они и сами это поймут, кто-то раньше, кто-то позже, но это с ними произойдет.
— Сегодня мы много обсуждаем — и в медиа, и дома на кухнях — разницу между поколениями и особые отношения сегодняшних подростков с техническими новинками. Вы, проводя много времени с ребятами, замечаете разницу в восприятии, что они другие?
— Мне кажется, что все эти новые гаджеты больше мешают не молодому поколению, а нам. Мы в каких-то вещах не догоняем эту историю, часто мы все равно остаемся в каменном веке, пещерными людьми, которые воспитаны немножко на других темпах, ценностях, правилах. Это мешает нам, поэтому надо попытаться использовать эти новшества, чтобы разговаривать на одном языке с молодым поколением и чтобы предлагать им общаться на том языке, к которому они привыкли. То есть тут нельзя делать категорического отрицания. Есть варианты такого общения, есть варианты другого общения, а они должны сами для себя выбрать, могут ли они разговаривать на двух, трех, пяти языках и формах общения. Если говорить про «Поколение Маугли», я предлагаю ребятам язык творческого и человеческого общения, а сам слушаю, как они общаются между собой языком всех новшеств. Это все сейчас будет переплетаться. А то, что мы не понимаем, мешает в первую очередь нам, и мы на это злимся. Не им. Им не мешает ничего.
— То есть никакого особенного «поколенческого» подхода при работе не нужно?
— Мы сочиняем диалоги, реплики, мотивы истории, которая называется «Поколение Маугли», и я у них спрашиваю: «Как правильно?», «А как бы вы сказали?», «А в чем здесь проблема?», «А что для вас на сегодняшний день является серьезной причиной того или иного поступка?». Они честно стараются говорить мне об этом, и я это беру в спектакль. Помню, как в первый раз читал балладу о рыцаре, который пожертвовал собой. Это были стихи, тишина стояла гробовая. И не потому, что ребята не понимали, а потому, что они слушали так внимательно, что у меня самого отчасти остановилось сердце. Когда я дочитал, возникла пауза, и я говорю: «Вы сейчас, ничего не играя, просто внимательно слушали, что и о чем там говорится, и на это можно смотреть не отрываясь». Тут можно валить на гаджеты, но просто у них ритм восприятия и количество информации на один квадратный сантиметр намного больше, чем у нас в их возрасте было, вот и все. Они привыкли намного быстрее отсеивать то, что им изначально неинтересно. Но если работать с этим поколением «по чесноку», если самому не быть ментором, а подключаться хотя бы на 95 процентов в эту историю, то они не остаются равнодушными.
— А подключаться — это значит пытаться понять мир с их точки зрения?
— И с их точки зрения, и с другой, это по-разному. Главное — задумываться. Я размышляю, ошибаюсь тоже, без этого никак. Я при них фантазирую, кривляюсь, не боюсь, наверное, задавать им вопросы, ответы на которые сам не знаю, а они, может быть, знают. Если даже говорить не вообще, а про контекст спектакля: когда ведешь честный разговор — это одно, а когда выстраиваешь просто мизансцены — совсем другое. И зачастую это дорога в никуда. Да, я знаю в силу опыта, как делать какие-то вещи в этой постановке, но чаще предпочитаю повеселиться и пофантазировать с ними для того, чтобы либо убедиться, что был прав, либо понять, что то, что я придумал, не работает, а лучше это сделать так, как они на сегодняшний день воспринимают.
— Прошлым летом вы возглавили жюри фестиваля «Кинотавр». Каково это — вдруг оказаться не артистом и режиссером, фильмы которого оценивают, а самому вместе с коллегами принимать решения о том, кому награды достанутся, а кому нет?
— Я никогда не стремился «жюрить», оценивать кого-то, но в какой-то момент стало понятно, что во время фестиваля у меня будет свободное время, и я принял приглашение. Тем более это был юбилей, 30 лет. Согласился, и хорошо. И… я понял, что больше никогда к этому опыту не вернусь. Я не так люблю кино, чтобы такое количество фильмов смотреть в один день. (Смеется.) Конечно же, я сразу понимал, что решениями всем не угодишь. Да и не собирался угождать. Мы с коллегами по жюри сразу договорились и продолжали обсуждать это в процессе, что будем оценивать по тому, что сделано, то есть по профессии, а не по тому, какие намерения были у тех или иных авторов художественных высказываний. Мне кажется, что «Кинотавр» — один из немногих наших фестивалей, который по-настоящему оценивает те фильмы, которые представлены на него, хоть это и не весь спектр тех фильмов, которые были произведены за год. Можно говорить о том, что это фестиваль, который оценивает в режиме реального времени то, что происходит, иногда отталкиваясь от зрительской реакции, иногда вопреки ей, в зависимости от того, какая команда жюри собирается. Другими словами, это рабочий фестиваль.
— В одном из интервью вы говорили о том, что важно, чтобы всегда была внутренняя искра. Как ее поддерживать, есть ли вообще какой-то способ или метод?
— Я не могу вам сказать как, честно, потому что не всегда получается. Я нормальный живой человек, и бывают такие моменты, когда чертовски не хочется, допустим, выходить на сцену и играть спектакль. Ну лень, ну сил нет и так далее, причины могут быть разные. Но есть правила игры: зритель пришел, у тебя сегодня спектакль. Нужно выйти, сделать первый шаг, просто начать. А дальше придет эта искра — не придет, найдешь ты дыхание общее со зрителем — не найдешь, это уже как пойдет. Но сделать первый шаг ты обязан.
Я никогда не стремился «жюрить», оценивать кого-то.
— Все мы довольно много времени проводим в машине, в пути. И проводим его по-разному. Кто-то за рулем любит горланить любимые песни, кто-то слушает подкасты и аудиокниги или считает, что это время тишины и расслабления (насколько в условиях дорог это возможно, конечно). Что предпочитаете вы?
— Ну, песни я точно не горланю. (Смеется.) Аудиокниги тоже не слушаю, потому что предпочитаю читать. У меня довольно, мне кажется, развитая фантазия, чтобы представлять, что происходит и как происходит в описанной ситуации, а не слушать голос, даже знакомых мне ребят, потому что это немножко ограничивает меня. Да, наверное, это действительно зона какого-то релакса, осмысления. Для меня это еще зона репетиций, где я могу подумать, как здесь, в этой сцене, лучше всего сделать. Может быть, даже какого-то «вспоминания» текста для предстоящего спектакля. Это зона, когда мне не задают вопросы, когда нет желающих сфотографироваться. Это зона, когда я могу позвонить своим близким людям, просто пообщаться.
— К самим автомобилям тоже все относятся по-разному. Для одних это прежде всего средство передвижения, которое должно быть мобильным и быстрым. Для других — возможность выразить себя. Для третьих, может быть, даже друг, сообщник. Как у вас?
— Автомобиль, так как ты с ним довольно долго общаешься, должен быть партнером. Тебе должно быть приятно к нему подойти, с ним взаимодействовать: роль играет не только двигатель, например, но форма и цвет тоже. С автомобилем должен быть диалог, нужно уметь слышать машину и откликаться, и тогда можно говорить о настоящем удовольствии за рулем.
— А вы помните, как начиналась ваша история с автомобилями Audi?
— Очень давно, еще когда я жил и работал в Санкт-Петербурге, у меня появился автомобиль Audi. Это была старая модель, ее звали в народе «бочка». Купил я ее как-то очень быстро, ночью. Тогда еще можно было так быстро все это организовать и «перекинуться». Так вот, эта моя «бочка» оказалась машиной с очень интересной биографией, о которой мне при покупке не рассказали, конечно. И последствия этой биографии пришлось порасхлебывать. (Смеется.) Прошли, как говорится, годы, и сейчас я езжу на Audi Q8, она мне очень нравится, стильная машина. А до этого целых семь лет проездил на Audi Q7 и до сих пор о ней вспоминаю, как о своем любимом большом дельфине. Есть такой дельфин — белуха, он похож на диван. Те, кто пробовал с дельфинами общаться, понимают, о чем я говорю: это такой диван плавучий. Вот у меня было полное ощущение, что семь лет я общался с этим дельфином, в котором мне комфортно. Всегда, когда садился в него, понимал, что здесь я дома.
— И Audi Q7, и Audi Q8 — автомобили одновременно мощные и легкие, элегантные. Если говорить об этих качествах, как вы к ним относитесь, какие цените в первую очередь?
— Это, конечно, всегда зависит от характера человека. Как мне кажется, запас мощности не обязательно показывать на дороге просто для того, чтобы продемонстрировать его другим. На первый план всегда выходит вежливость. Наверное, кто-то в вежливости видит слабость и поэтому ее не ценит, не придерживается, но лично я никакой слабости в том, чтобы, например, уступить, не вижу. А элегантность всегда придется к месту и ко времени, если она не вымученная, искусственная, а настоящая. Такая, которая от сердца. Все это связано и с прогрессивностью. Страшнее всего стать таким, знаете, ментором, который остался в прошлом дне и не совсем уже понимает, что происходит сегодня. А когда и если ты хочешь быть активным и современным, окружаешь себя единомышленниками. И одним из таких единомышленников непременно будет автомобиль, который ты выбираешь под себя, свой характер. Получается, он твои ценности тоже транслирует не хуже слов и действий.
— Вы сегодня не раз во время нашего разговора замечали, что не боитесь спрашивать совета, задавать вопросы, ответов на которые у вас нет. Если говорить о Фонде Константина Хабенского, это обыкновение сохраняется?
— Я вам скажу проще: я считаю правильным обратиться к команде фонда за советом не только по вопросам, касающимся его деятельности. Я спрашиваю относительно того или другого, чтобы это никаким образом не легло тенью на него, как-то негативно не отразилось. Зачастую, когда ко мне поступают какие-то предложения, мне нужно дождаться ответа команды: что они скажут, так и будет. Это и интервью, и рабочие предложения, в том числе контракты, разные активности. Все это мы обсуждаем с коллегами для того, чтобы либо выкрутить из этого максимальную пользу для фонда и, соответственно, для тех, кому мы помогаем, либо не участвовать в этом вообще, если мне самому творчески не интересно.
— Вопрос про возможности и ресурсы. Каждому фонду приходится искать грань между адресной помощью и необходимостью двигаться вперед: проводить исследования, собирать статистику, потому что чаще всего она появляется именно стараниями фондов.
— Конечно, это в идеале желание любого фонда, чтобы звонков и писем с адресной помощью, то есть помощью конкретным ребятам, девчонкам и мальчишкам, кому она сейчас необходима, было намного меньше, чтобы мы переключили нашу деятельность уже на какие-то, скажем так, вещи образовательные, связанные с медицинскими разработками. Но пока на практике, конечно же, адресной помощи уделяется довольно большой объем и времени, и средств. И тем не менее мы стараемся, не пропуская и не уменьшая адресную помощь, разворачивать и делать акценты и на разработке, и на образовательных процессах, и медицинских, и человеческих, и прочее-прочее, что бы являлось профилактикой, что уже было бы не связано конкретно с операциями, с реабилитационной терапией после и так далее.
— Что мы все можем сегодня сделать для того, чтобы помочь благотворительности в России развиваться?
— Ну, наверное, прислушаться к фондам, которые говорят сейчас очень важную вещь: мы стараемся перевести тех, кто давно за нами наблюдает, и тех, кто впервые о нас слышит, на рельсы, скажем так, повседневной благотворительности. Повседневная благотворительность — это не обязательно каждый день в прямом смысле, просто постоянно. Каждый день мы чистим зубы, и это нормально, и так же мы говорим, что можно каждый день, каждый месяц, каждый год — у кого как получается — как-то участвовать в этой истории. И когда потихонечку это будет естественно и нормально, так же, как умываться с утра и вечером, когда это утрамбуется у нас в головах — может быть, не у нашего поколения, а у следующего или через поколение, — и встанет в ряд обычных, нормальных вещей, тогда можно будет сказать, что чего-то мы добились и у нас общество с полноценной благотворительной составляющей. Это сложно внедрить, но это делается потихонечку. Это нельзя делать указом сверху, это нельзя делать какими-то насильственными методами, это только, наверное, своим примером, только моментом игровым, увлекательным, когда втягивается часть людей через те или иные приемы. Иногда аттракционами втягиваем людей в благотворительность, говорим: «Вот вы сейчас помогли, видите, как просто, все это можно делать и дальше».
