Вскоре после смерти Каннингема, в июне 2016 года, американские фотографы, работающие на неделе моды, переоделись в синие куртки, ассоциирующиеся с родоначальником стритстайл-фотографии. Мэрия Нью-Йорка решила временно переименовать угол 57-й улицы и Пятой авеню в угол Билла Каннингема: именно на этом пятачке он чаще всего работал. Суд Манхэттена оценил его фотонаследие в миллион долларов.
«До сих пор мое любимое времяпрепровождение — наблюдать за людьми. Это лучшее в мире образование», — говорит Каннингем в мемуарах. В книге «Модное восхождение» речь идет о временах, когда он еще не получил свое главное звание, по которому в основном известен во всем мире, — первый стритстайл-фотограф.
Разнорабочий
Каннингем вырос в Бостоне в строгой религиозной семье, которая относилась к его увлечению модой крайне негативно. Телесные наказания, равно как и постоянные попреки, были нормой, а осуждение со стороны соседей — самым страшным кошмаром.
С раннего детства Каннингем работал, причем делал это не потому, что семья бедствовала или родители заставляли его трудиться, — ему просто нравилось быть занятым, хотелось независимости и собственных денег, которые он тратил или на одежду, или на материалы, из которых сам мастерил вещи и шляпы.
В 12 лет Каннингем впервые получил работу, пусть отдаленно, но все же связанную с модой — стал курьером у портного. По воспоминаниям самого Каннингема, именно тогда он начал понимать, как шьется красивая одежда. Приблизительно в это же время мальчик стал работать кладовщиком в универмаге Jordan Marsh, где он внимательно изучал окружавшие его вещи и «уже через пару недель мог отличить лучший товар от посредственного, на каждый день».
Поворотным моментом в его судьбе стало место в бостонском подразделении универмага Bonwit Teller. Отработав там несколько лет и уже окончив школу, Каннингем смог заполучить место в стажерской программе, ради которой бросил учебу в Гарварде и переехал работать в Нью-Йорк. Он любил этот город больше любого другого до конца жизни.
Дизайнер
«Главное, что побудило меня начать свой бизнес, — мечта сделать мир счастливее, одевая женщин так, чтобы те вдохновляли самих себя и всех, кто их видел. Мне хотелось, чтобы мода несла счастье в мир; боже, каким же я был идеалистом!» — вспоминает Каннингем свои первые шаги в роли дизайнера.
Оказавшись в Нью-Йорке, он решил запустить свой бренд шляп и назвал его William J. — Каннингем намеренно исключил фамилию, «чтобы родные не возмутились». Из-за этого начинания он был уволен из Bonwit Teller, едва сводил концы с концами и в буквальном смысле работал за еду в ресторанах, а чаевыми оплачивал материалы и аренду маленького помещения, с которым постоянно случались какие-то бытовые проблемы: то потоп, то облава полиции.
Каннингем сталкивался с непониманием со стороны как покупателей, так и прессы, утверждая, что опережал существующие тренды на несколько лет вперед. Дизайны его шляп воровали, оплату задерживали, впрочем, со временем он все равно обзавелся своей постоянной клиентурой и смог нащупать правильный вектор развития бренда, творя для души, но одновременно не забывая о коммерчески успешных аксессуарах. Особенно хорошо распродавались береты, к которым Каннингем относился с нескрываемым презрением: «Если вас интересует шляпное дело, попомните мой совет и шейте береты — вам никогда больше не надо будет беспокоиться о пропитании. Для шляпника берет — все равно что маленькое черное платье для дизайнера одежды».
Вообще одно из ключевых личностных качеств Каннингема — умение обращать любые, даже самые плачевные обстоятельства в свою пользу. Даже получив повестку в армию, он каким-то образом сумел предугадать, что его отправят служить именно во Францию, и начал изучать французский язык. Уже на службе, буквально в полевых условиях он открыл небольшую шляпную мастерскую, где не только шил аксессуары, но и учил этому занятию жен своих начальников. Кроме того, за время, проведенное во Франции, Каннингем успел посетить показы недели моды в Париже и пообщаться с дизайнерами, редакторами, байерами и другими людьми, работающими в модной индустрии.
Вернувшись в США, Каннингем возродил свой бренд и даже добился определенного успеха. Тем не менее закончилось все печально: «Моя детская любовь не умерла, а просто испарилась. Женщины перестали носить шляпы». Из-за нехватки клиентов дизайнер был вынужден закрыть бренд.
Репортер
«В моде есть лишь одно правило, о котором не стоит забывать ни клиентам, ни дизайнерам: когда вам начнет казаться, что вы все знаете и уловили дух времени, в ту самую секунду забудьте обо всем, чему вы научились, переверните это с ног на голову, найдите новое применение старой формуле. Мода живет и дышит постоянными переменами» — кажется, что Каннингем руководствовался этим правилом на любом поприще.
После закрытия бренда он ушел в журналистику и стал вести колонки для газеты Women’s Wear Daily, переделкой которой в то время активно занимался издатель Джон Фэйрчайлд — младший. Каннингем вспоминает, что до реформ Фэйрчайлда Women’s Wear Daily называли библией моды, теперь это был Новый завет.
Оказалось, что Каннингем обладает интересным, а главное, совершенно небанальным стилем письма. Он освещал модные показы, презентации и светские мероприятия, куда ранее проникал без приглашения, маскируясь под официанта или используя запасные выходы и пожарные лестницы. Каннингема всегда интересовала лишь мода, а не статус или репутация, писал он честно, не скупясь на хлесткие метафоры и эпитеты. Однажды директор универмага Bonwit Teller даже поставил Каннингему синяк и вышвырнул его с шоу после негативной рецензии на показ.
Из-за прямоты и непредвзятости у Каннингема также разладились отношения с Фэйрчайлдом — младшим, который не позволил опубликовать негативный отзыв на показ Christian Dior (прочитать его можно в мемуарах). В книге Каннингем едко проходится не только по дизайнерам и светским героям, но и по своим коллегам-журналистам: «Прессу холод, кажется, ни капельки не волновал, ведь раздутое самомнение журналистов могло согреть весь дворец целиком!» — вспоминает он неделю моды во Флоренции.
Самым гениальным дизайнером эпохи Каннингем считал Кристобаля Баленсиагу, на показ которого в Париже смог прорваться лишь после того, как уволился из Women’s Wear Daily. Каннингем утверждал, что работы кутюрье — лучшее, что есть в моде на данный момент: «Я понял, что никто больше не сможет изменить мою философию моды, потому что увидел доказательство того, что истинное творчество существует, и ради него стоит взбираться на вершины и терпеть все невзгоды, что встречаются нам по пути».
Фотограф
«Главное модное шоу происходит на улицах. Так было и так будет всегда», — говорит Каннингем-фотограф в документальном фильме Ричарда Пресса «Билл Каннингем Нью-Йорк».
Во время чтения мемуаров невозможно не сравнивать Каннингема с другой крупной фигурой фотографии XX века — Сесилом Битоном. Вот только Битон происходил из очень обеспеченной семьи и с раннего детства был вхож практически в любые дома, тогда как Каннингем прокладывал путь в жизнь самостоятельно и, в отличие от Битона, интересовали его в первую очередь не люди, а их одежда. Он и сам говорил, что во времена Women’s Wear Daily сначала обращал внимание на образ человека и только после этого — на его имя.
Почти 40 лет Каннингем сотрудничал с New York Times, ведя рубрики «На улице» и «Вечерние часы». В первую колонку попадали как знаменитые модные герои Нью-Йорка, так и безвестные люди. В дальнейшем, с развитием интернета, эта история переросла в видеоблог фотографа: каждый его герой рассказывал что-то о вещах и своем отношении к моде.
В колонке «Вечерние часы» разбирались образы гостей светских мероприятий, к которым Каннингем относился неоднозначно. Сам он считал, что «деньги лишь дают возможность плохому вкусу проявиться ярче и перерасти в откровенную вульгарность». Впрочем, в своих обзорах он никогда не критиковал гостей, стремясь найти среди них наиболее интересно одетых.
