— Как в СССР формировалась государственная система дизайна?
— Когда мы говорим об СССР, создается впечатление страшного дефицита и серости. Промышленность работала преимущественно на военные нужды, на оборонку, а за стенкой в комнату с трудом записывались за три года. Но дизайн был. И он сильно отличался от западного в силу политических и экономических особенностей СССР. После войны нужно было восстанавливать промышленность и ориентировать ее работу на гражданские нужды, нужно было давать людям товары народного потребления, которых не было.
В России всегда решающую роль в истории играет личность. Был такой человек — Юрий Борисович Соловьев. Он вырос в семье военного, его отец руководил крупным авиационным заводом. Юрий Соловьев окончил Московский полиграфический институт по специальности «художник-график», потом учился в МАРХИ, но больше всего он хотел заниматься промышленным дизайном. Тогда такой профессии попросту не существовало, но однажды он попал по знакомству к высокому начальнику в области вагоностроения и предложил оформить его кабинет. Соловьеву ответили, что кабинеты сейчас не нужны, но идет большая миграция людей по стране после войны и нужны вагоны, — и Соловьев из общих вагонов, которые в народе называли «скотовозками», сделал плацкартные с откидными полками и вагоны-купе. В 1962 году Соловьев возглавил Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики (ВНИИТЭ). За два года он дважды полностью менял коллектив, потому что в стране почти не было людей, разбирающихся в дизайне. И вот постепенно система стала развиваться, а филиалы института — открываться в разных союзных республиках.
За обеспечение разных нужд отвечали разные институты. Легмаш — за легкую промышленность. Здесь разрабатывали новые фасоны одежды. В подмосковном Загорске был НИИ игрушки, откуда вышла знаменитая кукла-неваляшка. Было отделение Союза художников, специализировавшееся на промышленной графике. Они разрабатывали фирменный стиль для советских предприятий.
— Насколько советское правительство поддерживало сферу дизайна?
— Честно говоря, она была все же на периферии их внимания. Юрий Соловьев, когда представлял советскому правительству свои проекты, создавал макеты в масштабе 1:1. Представляете, целый вагон построить? Это делалось для того, чтобы начальство могло войти внутрь, расположиться, посидеть, — так их старались убеждать.
На Западе бытует мнение, что СССР многие вещи копировал. Действительно, поначалу, когда у нас не было дизайнеров, так происходило. Были так называемые ассортиментные кабинеты, куда привозили западные образцы. Представители заводов выбирали то, что им было нужно, раскручивали, смотрели устройство, пытались повторить, но материалы и технологии были другими, поэтому вещи не получались точно такими же. Во ВНИИТЭ, напротив, все разработки были своими. Были параллели под влиянием стиля и моды, но все равно на выходе получался отличающийся продукт из иных материалов.
— Чем эстетически советский дизайн отличался от западного?
— Советский дизайн, пожалуй, был угловат, аскетичен, но зато в нем была честность — правда вещи. Нередко предметы были минималистичными, но функциональными. А еще — интуитивно понятными. Потому что если речь шла, скажем, о дизайне медицинского оборудования, то от того, насколько быстро поймет хирург, на какую именно кнопку нажать, могла зависеть жизнь пациента. Поэтому все должно было быть максимально просто и интуитивно доходчиво.
Еще существовал отдел перспективного проектирования. Он должен был заниматься «трендсеттерством», понять, что будет востребовано через 10–20 лет. Это был во многом полет фантазии, как, например, с прототипом такси, в которое можно было вкатить детскую коляску, или компьютерной станцией «Сфинкс», у которой был плоский экран, как те, что мы сейчас используем в планшетах и смартфонах. И за такие разработки дизайнерам приходилось вступать в настоящие бои. Например, отдел эргономики считал, что не может быть такого, чтобы к круглой голове прикладывался плоский телефон.
— Этим самым разработкам, которые так и не дошли до конвейера, посвящен ваш проект «Открывая утопию», который получил приз на первой Лондонской биеннале дизайна.
— Таких нереализованных вещей было очень много. Например, думали, как внедрить в стране раздельный сбор мусора. И продумывалось все. Как будут выглядеть грузовики? Как будут одеты мусорщики? Во ВНИИТЭ работали даже психологи, которые продумывали, как мотивировать советских граждан к раздельному сбору мусора. Это были такие глобальные истории. Но, к сожалению, большинство задумок так и не воплотились. Отчасти из-за косности руководства и бюрократии.
— А что из разработок советских дизайнеров все же доходило до стадии внедрения в производство?
— Чаще всего это были предметы народного потребления: велосипеды, телефоны, радиолы. Эти товары были запущены в производство многими заводами. Но все равно выпускались в недостаточном для огромной страны количестве. Иногда даже сами дизайнеры не успевали купить свою же продукцию. Например, Алексею Колотушкину его друзья прислали из Екатеринбурга фен, который он сам же разработал. Найти его в Москве было просто невозможно. Спрос сильно превышал предложение.
— Насколько вообще рядовые граждане Советского Союза, которые жили в хрущевках с ковром на стене, интересовались дизайном?
— Жизнь людей и их быт были порой довольно скромными. И советские дизайнеры хотели это изменить. Были энтузиасты в Союзе, как когда-то во времена авангарда, которые верили, что в новой стране должен быть новый быт. Дизайнеры хотели создать комфортную среду для людей и дома, и на рабочем месте, хотели изменить серый и однообразный быт. Но они бились об стену, потому что идей внедрялось катастрофически мало.
— На Западе успешные дизайнеры были известны не меньше, чем артисты и музыканты. А в СССР имена советских специалистов знали за стенами НИИ?
— Что вы, их никто не знал. У меня у самой была удивительная история. Когда я готовила слайды к выставке в Лондоне, то в книжке увидела подпись «А. Колотушкин и М. Колотушкина». Это оказались родители моей подруги, с которой я училась в Строгановке. Я проводила у них дома каждое лето и не знала, что дядя Леша работал во ВНИИТЭ.
Ужас в том, что когда произошел распад Советского Союза, все архивы выкинули. Закрылся Центр технической эстетики, который был своего рода советским музеем дизайна. Там хранились прототипы, проходили выставки, показывали лучшие разработки. И вот оттуда в девяностые вывезли два грузовика на свалку.
Я познакомилась с Юрием Борисовичем Соловьевым, как раз когда готовила выставку «Советский дизайн» в Манеже, которая прошла в 2012 году и собрала 150 тыс. человек. Он стал знакомить меня со своими коллегами, приглашать на обеды. И постепенно в наш музей люди стали отдавать свои архивы. И когда мы думали, что делать в Лондоне, то решили: зачем что-то изобретать и выдумывать, надо показать то, что есть. Вот эти самые архивы. Это было четырехлетнее исследование, четырехлетний сбор материалов. И так счастливо случилось, что тема биеннале была придумана как будто под нас и наш архив.
