Восстание партака: какой получилась выставка Олега Навального
Артур Гранд
Олег Навальный провел в заключении 1278 дней по делу «Ив Роше», вызвавшему большой резонанс и считающемуся политически мотивированным. Он уже написал об этом книгу, а сейчас подготовил выставку, которая явно выбивается из череды московских музейных событий.
«Очень хорошая музыка, очень», — говорит обворожительный трансгендер солидных размеров, снимающий все происходящее на айфон. Петр Верзилов, исполняющий роль диджея, кивает и продолжает на модном контроллере Pioneer DJ играть резкий хип-хоп. За ним на кортах и в adidas сидит нарисованный Достоевский (Кропоткин был бы уместнее, но Федор Михайлович узнаваемей). Справа от диджея находится пищеблок, где наливают «Кровавую Мэри» из кастрюли «не надо стесняться». В игре организаторов с арестантской тематикой много навязчивости и фана.
В залах не протолкнуться, людей полно, молодые стильные юноши и девушки фотографируют работы Навального, но чаще селфятся на их фоне. Прямо на выставке любой желающий может набить себе тату — два мастера трудятся беспрерывно. Один партак (плохо сделанная тату) стоит 6666 руб. В первом зале продается мерч, можно купить ватник за 13 666 руб. или футболку с надписью «особый режим» за 3666 руб. Число зверя на всех прайсах, очевидно, еще одна вишенка на торте вышучиваемого зла и апокалипсиса. Молодой человек со спутницей примериваются к ватнику. «А как же в школу в нем идти?» — спрашивает он. Продавец весело отвечает: «Тогда подарите его своему учителю».
Эскизы татуировок составляют несколько серий: «Алиса в стране тюремных чудес», «Русский тюремный сюрреализм», «Кровосток — ЧБ». Многие из них содержат лапидарный ироничный текст (чувствуется уверенная рука бывшего главреда Esquire Мики Голубовского). Есть смешные эскизы, например, «Sex’n’Violence» (священник со знаком анархии на рясе) или «АЙМ Э RUSIST», есть хайповые вроде «Матрешки de Muerte», но большинство из них слишком очевидные и простые. Рассматривать их в художественном контексте, конечно же, бессмысленно (не для этого и сделаны), они находятся в социальном и политическом поле.
Навальный говорит, что его партаки не следуют никакой традиции (тюремные тату — особый и сложный язык); набивая их, человек подчеркивает, что живет в стране, чьи граждане де-факто являются заключенными. Вспоминается басня, написанная Анри Волохонским и Алексеем Хвостенко, «Национальная специальность»: «Есть множество вещей нелепых по природе. / Одна из них есть Узник на Свободе». Ее общечеловеческий анархистский месседж ужимается в данном случае до пределов одной страны.
В фильме «Порок на экспорт» русские бандиты носят настоящие тюремные татуировки — Кроненберг напряженно вглядывается в своих брутальных прямых героев и не хочет фальшивить в деталях. Партаки Навального избегают любой серьезности, они переводят разговор вот в какую плоскость: можно ли из столь страшного опыта вынести не просто что-то полезное, но и даже приятное.
Есть две традиции — шаламовская и солженицынская: первая утверждает, что человек в застенках становится зверем. Вторая куда более оптимистичней: заключенный остается человеком. Навальный вышел из тюрьмы автором книги и героем выставки, демонстрирующей торжество иронии над тюремной жизнью.
Все это выглядит даже несколько абсурдно. Радостная молодежь добавляет по QR-коду в Telegram стикеры с эскизами по песням «Кровостока», белые adidas, хип-хоп, «Кровавая Мэри» (странно, что не «Белый русский»), светскость и даже богемность выставки, больше похожей на московскую вечеринку (что для открытия, впрочем, обычное дело). Здесь нет места рефлексии или травме, бодрый стеб делает из российской тюрьмы смешное чучело, монетизирует его и с помощью современных технологий тиражирует по всему миру.
Если бы Мика Голубовский до сих пор возглавлял Esquire, то в день освобождения Навального, наверняка, на обложке поставил бы его фотографию и вынос «с арестантским уважением и братским теплом». Но время меняется стремительно, острые журнальные обложки постепенно уходят в прошлое, а Telegram-стикеры множатся и возникают из самых неожиданных и драматичных обстоятельств.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.