По сюжету «Зоологии», фильма-призера «Кинотавра» и кинофестиваля в Карловых Варах, участника престижных смотров в Торонто, Сан-Себастьяне и Пусане, у главной героини, женщины средних лет из приморского городка, неожиданно вырастает хвост. И это меняет всю ее скучную и размеренную жизнь.
— Иван, как возникла такая сумасшедшая идея? У тебя у самого вырос хвост в каком-то смысле?
— У нас у всех вырос этот хвост в метафизическом смысле. У меня был тяжелый разговор с продюсерами, когда мы обсуждали то, где живем, что вокруг происходит, и как это можно отразить в кино. И другие сюжеты, конечно, могли тоже возникнуть, но Ирина Любарская (критик — прим. ред.) предложила мне посмотреть мультфильм «Почему банан огрызается», где у парня вырастает хвост. Я посмотрел, идея мне понравилась, но я все равно захотел это по-своему обыграть. Я же вообще родом из документального кино, люблю жесткий реализм, потому захотел, чтобы этот хвост выглядел максимально грубо и грязно, неэстетично, чтобы не уходить в поэтику. А почему если хвост, то обязательно какой-то прекрасный и пушистый, как из мультика? По мне, так должен быть настоящий хвост, таким, как если бы у человека вырос реальный хвост, а это был бы такой неприятный физиологичный хрящ, конечно. Это не как в детских мультиках, не заячий, не лисий, таким он не может быть по определению. Чем органичнее он выглядит, тем больше шансов, что зритель что-то и у себя нащупает.
— Все-таки чего в твоей истории больше — реализма или фантасмагории? С одной стороны, ноги растут из документального кино, а с другой это чистая антиутопия.
— Я слишком привязан к реалистичной пластике, ручной камере, во мне заложен постдокументальный синдром, ведь я снял восемь документальных фильмов. Мне трудно въезжать в мир живописи, я все равно разглядываю отпечатки пальцев на раме. Поэтому, в первую очередь, мне было интересно, как бы это происходило здесь и сейчас. Но, с другой стороны, это могло случиться где угодно, у нас же специально такое абстрактное место выбрано, чтобы не привязываться к географии. И важно, чтобы оно было такое холодное, синюшное, прижатое к краю, откуда героиня не может сбежать. Ведь куда бы она ни пошла, везде утыкается в это море, некуда бежать, приходится разворачиваться и идти решать проблемы. И первая треть фильма, когда она не понимает, что с этим хвостом делать, куда его пристроить, какому врачу показать, она все-таки начинает предпринимать какие-то шаги, потому что исходит из того, что по-другому быть не может, сбежать не получится, а значит и хвост отрезать тоже.
Если все-таки уйти от реализма, то мне казалось, что стерильные герои, наиболее очевидные, даже карикатурные, они больше всего подходят для этой истории. И здесь-то и возникает эта зоологическая тема. Каждый герой похож на какое-то животное. Я даже по улицам хожу и примечаю, что люди очень похожи на животных, по повадкам, манерам, пластике. И мне захотелось подчеркнуть это еще больше. Важно было еще на стадии кастинга выбрать не очень причесанных и вылизанных людей, неряшливых, странных, в возрасте, которые походят на зверей. Врачи у нас — бобры, все остальные из зоопарка — свиньи, а директор — настоящая жаба. И вот на фоне этой фауны выделяются два главных героя, Наташа и врач Петя, у которых складываются отношения. Сначала она похожа на мышь, но уже с ним вместе начинает по капле выдавливать из себя эти зоологические признаки. Вместе они постепенно превращаются в людей, даже визуально.
— А эта зоология чисто наша, российская, или все-таки универсальная?
— Это всеобщая зоология. Например, все чаще люди, живущие в другой культуре и другом обществе, находили что-то общее с нашей героиней, узнавали свои проблемы. К сожалению, из тех зрителей, с которыми было общение после просмотра, меньше всего русскоязычных людей находили в себе эту Наташу Медведеву. И как раз мне это нравится, потому что выходит мультикультурная история, а не исключительно какое-то русское герметичное кино.
— То есть, со стороны русской аудитории пока идет только агрессия?
— Да, мне даже русский паспорт предлагали сдать как-то, говорили, что я порочу честь страны, всяческую эту чушь про чернуху. Но мне кажется, что это кино должно провоцировать на адекватное обсуждение. Я даже готов спускаться на уровень, что мы не так матушку Россию показываем, критика может быть ужасно острой, резкой, но пока ее нет. Я все чаще сталкиваюсь с крайне фанатичной публикой, которую ужасно возбуждают обои с нарисованными православными крестами, с этим иконостасом. Они говорят, что не бывает таких священников, не бывает таких верующих, слишком карикатурно все, по их мнению.
— В этом контексте твой фильм снова неизбежно сравнивают с «Учеником» Кирилла Серебренникова. Их вообще все чаще упоминают через запятую. Ты сам находишь что-то общее?
— У нас, конечно, совершенно разные художественные посылы, методы, что-то общее найти трудно. Но с точки зрения тематики, попытки найти более-менее удачный образ, наверное, да. Сейчас нас пишут через запятую, потому что такое количество откровенно неудачных картин вокруг, полное отсутствие профессии, какой-то внятной нормальной работы, и вдруг вопреки всему все-таки появляется какое-никакое крепенькое кино. Это всех и удивляет, поэтому сразу выстраивается линейка фильмов, в которых начинают копаться. В этом году, правда, всего несколько стоящих картин вышло, их просто мало. Я сам очень люблю русское кино как зритель, без режиссерской оценки. Я смотрю-смотрю, а там нет кино. Я посмотрел всю программу «Кинотавра»... И ничего.
— Серебренников говорит, что его кино про любовь. А у тебя? Наоборот?
— Про одиночество, про отсутствие любви, про ее невозможность в этом мире. Это все, конечно, мой внутренний мир тоже, мои ощущения происходящего. И я — один из героев этой картины, потому у меня субъективная камера, я — внутри фильма, подсматриваю за героями.
— Фильм очень фрейдистский, психологичный получился. Ты с кем-то советовался из специалистов, разговаривал с психологами, врачами?
— Меня обычно спрашивают, а ходил ли я в районные поликлиники, знаю ли, как там все устроено, как рентген работает? Но, поверьте, все это мне совсем не интересно. В моем представлении это происходит так. Поэтому я не ходил в зоопарк, выяснять как каких животных кормят. Это мой авторский взгляд — и точка.
— Долго мучился над финалом? Спойлерить не будем, но там все довольно неоднозначно.
— Да, меня кидало из стороны в сторону вплоть до съемок, я все время переписывал финал, как обычно, но здесь все еще тяжелее было. Я понимал, что не могу решить, оставит она себе этот хвост или нет. Не могу ни за себя, ни за того зрителя, который найдет ее в себе, ответить на вопрос, что нужно делать в такой ситуации. Потому появляется открытый финал. Важнее было показать эмоцию, процесс, как она приходит к этому состоянию. Каждый сам для себя должен понять, как поступить. Не нужно давать рецепты.
— А ты в этом мире кого больше любишь, животных или людей?
— Животных, конечно, с ними как-то проще. Люди сильно расстраивают, подводят часто. Животные тоже могут сожрать, покусать, но есть и такие, которые преданы навсегда. Они любят тебя, а взамен не требуют ничего, будут любить всю жизнь. Согласитесь, у людей такого практически нет. Преданной бесконечной любви не существует, с этим и сталкивается наша героиня.
— Кстати, о героине. Наталья Павленкова (получила приз за лучшую женскую роль на «Кинотавре» — прим. ред.) очень органично смотрится в этой роли, ей приходится быть очень откровенной. Однако она — театральная актриса старой школы, тяжело было ей приспособиться к твоему зоологичному и довольно радикальному миру?
— Я, конечно, изначально отталкивался от Натальи Павленковой, мы с ней давно знакомы. У меня сразу в голове возник образ женщины, бабушки, тети, девушки, которая дожила до 55 лет с мамой в какой-то внутренней консервации, у которой не было никогда друзей и отношений, есть только мама, которая провожала ее в детский сад, школу, институт, на работу. И когда появилась Павленкова, то сомнений не было, что она лучше всего ее изобразит. Понял, что из этого может получится что-то такое важное, внутренняя энергия какая-то шла от нее, которая в итоге и проявилась. Наталья сразу сказала, что больше ни с кем на эту историю не решилась бы. Она, правда, театральный человек, доцент кафедры в Щукинском училище, ей тяжело давались некоторые сцены, например в ванной, но я смог ей все объяснить, найти слова, потому что понимал, что не каждую смогу снять. У меня сразу было такое ядерное возбуждение, и я уже не мог пойти назад, другой бы этого не смог передать. У нас не было даже проб других актрис, продюсеры на меня ругались, боялись, не сорвется ли что-нибудь, велики риски. Но без нее и истории не было бы.
«Мне не предлагают снимать кино про «хороших» мальчиков».
— Иван, ты среди кинематографистов чувствуешь какую-то острую реакцию в свой адрес? Ведь и после «Класса коррекции», и сейчас вокруг тебя возникают споры и скандалы. Не чувствуешь ли ты себя в этом контексте таким же героем с хвостом?
— Мне просто не предлагают снимать кино про «хороших» мальчиков (смеется), может, тогда они и на меня бы по-другому посмотрели. Но, если честно, я бы не смог все равно снимать другое кино. Мне часто присылают предложения, разные проекты, но приходится отказываться. Свои замыслы дороже всего. Зачем мне все это? Я очень от всех закрыт, наверное. Поэтому, да, в этом я похож на свою героиню, над ней тоже все ржут, коллеги называют ее самкой бегемота, но ей все равно. Вот и мне тоже, все равно.
