Прогон должен начаться с минуты на минуту, и в особняке Спиридонова, где развернется «Черный русский» по неоконченному роману Пушкина «Дубровский», — водоворот действия: на первом этаже десятки людей ходят туда сюда, на втором рабочие носят из комнаты в комнату ванны; актеры, стоя на огромном круглом столе с поднятыми руками, поют распевы на русские народные мотивы. В зале, когда-то бывшем бальным, отличная акустика — их голоса, чуть звеня, едва слышным эхом отдаются от стен, из открытого окна задувает прохладный ветер. Внизу, на стенах фойе — остатки росписей конца XIX века с изображением юных дев, на потолке — идиллические виды русских деревень. Рядом с росписями прислоненный к стене гроб: крышка открыта, внутри зеркало.
Внезапно атмосфера начинает сгущаться. Включается музыка с тревожными прерывистыми битами, загримированные актеры устремляются в фойе. Глядя перед собой, проходит герой во фраке, держащий в руках поднос со стопкой водки и зажженной свечой. За ним следует персонаж в войлочной шапке и с топором. Сипло, резко, с силой выдыхая и глядя в пол, он затачивает лезвие. Дальше — человек с ватным горбом.
Новые и новые герои проходят мимо. Вдруг ко мне подбегает девушка, наряженная школьницей. Глядя через очки с выражением безумного энтузиазма, она протягивает мне руку и задирает рукав: «Смотрите!». «Роскошь утешает одну бедность», — читаю я, девушка закатывает другой рукав, поднимает юбку, почти оголяет грудь. В каждом месте — по кусочку фразы: «роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки и на одно мгновение. А. С. Пушкин». Одернув юбку, школьница убегает. На ее месте оказывается старуха в черном, она стонет, воет и сползает по двери. Вокруг кружит человек с ватным горбом, за ним — ангел с черными крыльями. В гробу в фойе лежит человек с выбеленным лицом. Рядом с ним кто-то читает нараспев как будто выписки из приходской книги. Зловещая музыка продолжает звучать. Ко мне почти вплотную подходит человек с топором и дышит сипло, изо всей силы. Реальность словно уплывает, я окончательно перестаю понимать, что происходит, голова идет кругом — все персонажи подходят с разных сторон, хватают за руки, что-то шепчут и показывают...
Тут на возвышение в фойе забирается ведущий. «Господа, — говорит он, — добро пожаловать в особняк». Оказывается, все происходящее — только вступление на время сбора гостей. Все действие — впереди. Сейчас зрителям предстоит разделиться на три группы: каждая проследует по особняку своим маршрутом и увидит историю от лица одного из трех главных героев: влюбленных друг в друга Дубровского и Маши или Троекрурова — самодура и отца девушки. Проходя по особняку, мы зайдем во все комнаты и от актеров будем на расстоянии вытянутой руки, а иногда и ближе. «Черный русский» — это «иммерсивный», то есть вовлекающий зрителя в действо, спектакль. В России этот формат пока в новинку: в большинстве театров публика по-прежнему лишь пассивно наблюдает за происходящим на сцене.
Опробовать новый формат — идея продюсеров театральной компании «Ecstátic» в лице Елены Новиковой, Дарьи Золотухиной и Дмитрия Хохлова. Такой способ работы для Москвы пока тоже непривычен: обычно наши спектакли — плоды работы репертуарных театров, а американская схема поиска продюсерами финансирования, команды и площадки — практика новая.
«''Ecstátic'' предложили мне сделать спектакль в этом жанре и в этой локации, — рассказывает режиссер «Черного русского» Максим Диденко, известный постановками «Пастернак. Сестра моя — жизнь» и «Хармс. Мыр» в Гоголь-центре, «Идиотом» в Театре Наций и «Конармией» в Центре Мейерхольда. — Я согласился, началась работа, а потом появилось ощущение, что все происходит само собой и я уже не контролирую процесс. Но я это ощущение очень люблю. Я открыл для себя, что в режиссуре самое главное — не мешать событиям происходить. Это как в жизни: когда мы думаем, что существует какой-то выбор и что мы можем воздействовать на события — это часто иллюзия. Мне интересно исследовать эту грань: насколько мы действительно воздействуем на процесс и насколько он все-таки сильнее нас».
Для меня сейчас такой вопрос не стоит: процесс явно сильнее меня. Я смотрю спектакль по линии Дубровского. Под звуки любимой песни Троекурова — гимна Российской империи «Гром победы раздавайся» — главный герой хватает меня под руку и увлекает по парадной лестнице на второй этаж мимо скульптуры мраморного амура, который прижимает палец к губам — «тссссс». За нами так же парами поднимаются остальные зрители. Через несколько сцен мы оказываемся в лесу — зеркальной комнате с высокими черными елками, среди которых Дубровский пытается найти Машу. Он мечется между деревьями, натыкаясь на зрителей, выкрикивая имя возлюбленной. От него убегают девушки в масках — под таинственную музыку они перекликаются, хохочут, шепчут, и, картинно вздыхая, убегая от молодого человека. В какой-то момент Дубровский подлетает ко мне: «Как тебя зовут?». Я отвечаю — «Маша» — герой впивается мне в губы и тут же убегает. Девушка в маске подходит сзади и закрывает мне ладонями глаза.
«Эмоции у нас предельно сконцентрированы, — говорит исполнитель роли Дубровского Владимир Кошевой. — Мы их проявляем дозированно, работаем «на крупном плане», как в кино. В классическом театре нужно работать «на максимальной громкости», чтобы охватить все пространство зала. В кино, наоборот, надо действовать очень сдержанно: если я на крупном плане буду выдавать все эмоции, то вы подумаете, что я просто кривляюсь. В «Черном русском» мне не надо работать на огромное пространство, у зрителей есть возможность подойти ко мне очень близко, заглянуть в глаза и понять, что я не вру, что я испытываю настоящие эмоции: волнение, ужас».
Для всей труппы такой близкий контакт со зрителем — новый опыт, но на страх времени нет: «Очень помогают репетиции и прогоны шесть дней в неделю — времени на рефлексию практически не остается!» — говорит звезда «Черного русского», исполнительница роли Маши Равшана Куркова.
Сцена, которая пробирает до того, что сначала вытягивает вас в струну, свивает в веретено, ненадолго отпускает, а потом снова закручивает с удвоенной силой — встреча Маши и Дубровского, когда он, до этого притворявшийся учителем французского в ее доме, наконец-то открывает девушке свое настоящее имя. Действие разворачивается на том же огромном круглом столе в бальном зале. Дубровский вскакивает на стол, он ищет Машу, он уже предчувствует грядущую трагедию и кричит девушке: «Я — Дубровский». Тишина. Отчаяние. Пауза. Вступает зубодробительный бит. Ты-дыщ. Стол начинает кружиться. Музыка набирает обороты. Внутри меня что-то дергается и обрывается. Музыка поднимает и захватывает, бит проходит сквозь, театра уже нет, он когда-то успел превратиться в рейв, Маша и Дубровский танцуют, стол кружится все быстрее. Ты-дыщ, ты-дыщ, ты-дыщ, на столе появляются другие герои, они кувыркаются, выделывают со своими телами немыслимые вещи, музыка ускоряется...
Звук — один из стержней «Черного русского», один из его главных смыслов. Новый формат спектакля не только в способе взаимодействия актеров со зрителями, но и во введении звука в качестве полноправного действующего лица. Композитор Иван Кушнир, ответственный за партитуры, работает с Диденко уже давно: на их счету и «Конармия», и «Хармс. Мыр», и «Пастернак. Сестра моя — жизнь», и «Флейта-позвоночник» в петербургском театре имени Ленсовета. Каждый спектакль — новое откровение о том, как вместе могут сосуществовать жанры и формы из разных времен. «В «Черном русском» я соединяю древнерусские обрядовые песнопения, русскую хоровую музыку, minimal techno, trip-hop и click & cut», — говорит Кушнир.
Под стать музыке и хореография. Актеры замирают в невозможных позах, кувыркаются на крутящемся столе и телом выдают запредельный уровень экспрессии. Над этим трудился Евгений Кулагин, предыдущая работа которого — «Машина Мюллер» в Гоголь-центре, где на сцене сосуществуют два десятка обнаженных людей. «Хореографию «Черного русского» мы разрабатываем вместе с актерами. Где-то мы учим танцы, где-то делаем этюды и фантазируем», — рассказывает он.
В финальной сцене свадьбы Маши и старого князя Верейского, за которого отец выдает девушку против ее воли, в бальном зале объединяются все три линии повествования. На стол поднимается Маша в свадебном платье. Актеры запевают песню на русские народные мотивы, плач по уходящей машиной жизни. Скорбная церемония идет своим чередом, пока в какой-то момент на стол не запрыгивает Дубровский с картонным плоским пистолетом в руках, решивший или застрелить Машу, или покончить с собой. Музыка смолкает. Дубровский и Маша смотрят друг на друга. Медленно Маша поднимает свой картонный пистолет. Герои целятся друг в друга очень, очень долго.
Прогон спектакля нового формата заканчивается традиционным разбором. Когда все актеры рассаживаются, в центр выступает режиссер Диденко. Весь в черном, он стоит посреди стола под ярким белым светом. Я тихо выхожу из зала и закрываю дверь, пытаясь отдышаться после произошедшего. Новому театру не нужны слова и сложные смыслы, ему нужны только страсть и действие. Он — как новая кровавая секта.
