Московская штаб-квартира лейбла Little Big Family занимает просторный особняк в тихом переулке рядом с шумным проспектом. «Привет!» — настолько дружелюбно обращаются здесь даже к впервые встреченным незнакомцам, что невольно оборачиваешься, проверяя, не стоит ли кто-то за спиной. Но никакой ошибки. Местный воздух — почва приветливая и питательная для самых разных затей, только успевай придумывать и воплощать. Одна из таких — собственный NFT-дроп.
В ночь на 4 декабря группа Little Big представит первую коллекцию цифровых художественных объектов на маркетплейсе Opensea. В продажу поступит 1 тыс. криптояиц «с сюрпризом». Сюрпризами окажутся скульптуры-мемы, которые «вылупятся» через неделю после покупки. Разобраться, в каком яйце что находится, заранее не получится — такой вот криптокиндер-сюрприз.
Илья Прусикин, разговор с которым мы начинаем с обсуждения как раз «киндеров» и таящихся в них сокровищ, уверен, что проект получился очень «литтлбижным». О том, что значит это определение и почему мир должен жить по принципу «делай, что делаешь, и будь, что будет», мы говорим в затихшей ненадолго студии, за стенами которой продолжает кипеть «литтлбижный» котел.
Занявшись темой NFT, вы решили делать криптояйца. Давайте поговорим, как ни странно, сначала не столько про NFT, сколько про яйца. Почему именно они? Одна из видимых ассоциаций — это, конечно, киндер-сюрприз. Были ли какие-то еще? Допустим, свою смерть Кощей Бессмертный хранил в игле, а игла пряталась как раз в яйце.
Для нас и то, и то правда, потому что, действительно, очень многое в русской культуре отсылает к яйцам. Лично для меня киндер-сюрприз в детстве был самым долгожданным лакомством. Все игрушки были очень крутые, не было плохих. Сейчас я вижу, что есть разные серии, и где-то эти сюрпризы хорошие, где-то не очень. Я покупаю своему сыну киндеры, и он так же любит их, как я когда-то, в этом смысле ничего не изменилось, хотя и шоколадок, и игрушек сегодня гораздо больше стало, об этом нечего и говорить. Именно поэтому я считаю, что это очень прикольная идея для NFT: это яйца, они вылупляются. Нам хотелось не просто сделать NFT ради NFT, а придумать что-то литтлбижное. Не знаю, как это другим определением объяснить. И я понял, что сам хочу не только NFT с этими статуэтками, но и сами физические воплощения, потому что каждая — это некий мем. В них, в этих яйцах, не будет такого, что кто-то получит посредственную статуэтку, а кто-то крутую, все получат прикольные мемные.
А не страшно, что может получиться как порой с киндер-сюрпризом: когда купил и получил его в подарок, предвкушал что-то, а потом увидел, что тебе досталось, и разочаровался?
У нас так все сделано, что именно эта покупка яиц и их вылупление — только начало механики. Там и в дальнейшем будет очень много механик и никто не разочаруется. Даже если не понравится статуэтка, всему свое время. Это долгосрочный проект. Не просто сделали, продали и все, а это прямо такая долгая игра. Поэтому никто не будет разочарован.
Очень меткое определение — «литтлбижный». Сразу понятно, о чем речь. В случае с NFT-историей как появлялись эти образы, роли для статуэток? Проводили анализ или все рождалось в моменте?
Это творчество. Оно не построено на маркетинге, он не стоит во главе, а появляется только потом, когда все уже придумано, написано, снято. То есть в случае любых своих проектов мы что-то сделали и потом говорим: «Так, а как это улучшить, обрастить мясом?» Поэтому и эти статуэтки, и вся тема с NFT идет от творчества и приходит к маркетингу.
В детстве мы все чувствуем острее. И очарования, и разочарования. Опять же киндер-сюрпризов тоже касается. Как вам кажется, с возрастом мы по-другому начинаем ко всему относиться?
Если говорить о моем детстве и моей жизни, которой я живу сейчас, то получится такая история: в детстве я не видел ничего, а сейчас вижу все, и, конечно, постепенно это притупляется, это очарование. Но недавно я понял, что если хочу чем-то очароваться и добавить какой-то остроты, мне достаточно просто начать относиться к каким-то вещам — к городу, в котором я никогда до этого не был, например, — с удивлением и жадно пытаться поймать эти ощущения, и тогда они у меня будут. В какой-то момент у меня это все пропало, прямо вот на несколько лет, но пандемия вернула к этому чувству, как в детстве. Все-таки отсутствие туров, которые у нас были годами, сказалось. Сейчас ты приезжаешь, скажем, в Ташкент и смотришь на все восторженно. Ожидал одного, а получил прекрасный город, тебе показывают какие-то особенности культуры, и ты все время говоришь: «Ничего себе! Вау, как круто!» Отсутствие рождает это чувство присутствия.
Как будто протерли запотевшее зеркало и снова появилась четкость? Но контекст сегодняшнего дня связан еще и с таким большим потоком информации, что как будто бы все равно взгляд замыливается. Нет такого ощущения?
Я уверен, что большой поток информации порождает информационный вакуум. Когда нет информации, возникает вакуум, и когда ее чересчур много и ты не можешь ничего оттуда выловить, то получается тот же самый вакуум. И тогда ты берешь то, что тебе нужно. Вот как в Советском Союзе не было вообще никакой информации — ну, то есть была, но имеется в виду, что общемировой информации никакой не было, — но если ты хотел достать какую-то определенную литературу, ты ее доставал и мог изучить. И в этом смысле сейчас так же, но наоборот. Настолько много информации, что если тебе нужно, ты найдешь абсолютно все, что ищешь. Так что такой вакуум в какой-то степени полезен, но это мое частное мнение.
Но при этом мы сильно обленились. Раньше нужно было пройти путь: в библиотеку заглянуть, поговорить с кем-то, кто разбирается в теме. В общем, предпринять шаги. Теперь же можно можно просто загуглить, но качество полученных ответов может не совпасть с ожиданиями.
Согласен. Сейчас эпоха потребления изменилась. Даже по себе могу сказать, раньше я смотрел все сериалы, которые выходили, но сейчас не могу, потому что их просто огромное количество. И даже сам только выбор приводит меня в состояние: «Ох, господи, нет, только не это». И я понимаю, что лучше просто зайду в инстаграм и посмотрю сторис, чем буду думать, что выбрать, мучиться, правильно ли решил. И лично для меня это проблема, потому что мой кругозор начинает сужаться. Сторис друзей и тех, на кого я подписан, — это все-таки одни и те же идеи, одна и та же информация каждый день. То есть такое ощущение, что от количества информации вокруг мне просто стало лень расширять свой кругозор. Это, скорее всего, дискуссионный вопрос, потому что тут не понять, что происходит. Думаю, лет через 20, когда мы будем рассматривать это время в контексте истории, мы скажем: «Вот, надо было делать так и эдак». Это называется постаналитика. У нас в группе, кстати, тоже есть это понятие. Когда ты говоришь, допустим: «Кать, ну ты, конечно, могла бы десять лет назад купить биткоины по доллару и сейчас была бы миллионершей. А ты… ничего ты не понимаешь». (Смеется.) В общем, я к тому, что через время многие процессы понятны. Сейчас мы все это видим урывками, общей картины у нас просто нет. Я уверен, что и в 1937 году люди считали, что вроде как жили, так и живем, потому что не знали масштаба катастрофы, а в контексте времени ты понимаешь, что кто-то жил, как жил, а кто-то умирал или с ним происходили какие-то вещи.
А есть ли в этом какой-то спасательный круг, способы оградить себя от такого количества информации?
Когда мы ездили в Ташкент, это был для меня переломный момент, потому что я увидел спасение просто в смене кокона. Ты уезжаешь, ты с теми познакомился, с теми, и тебе от этого прикольно. Я тогда пару раз только заходил в интернет, и для меня это было исключением. Все мы интернето- и телефонозависимы, с этим ничего не поделать, это факт, это правда. А в эти моменты, когда ты едешь куда-то, знакомишься с людьми, ты начинаешь тот самый свой кругозор расширять. Мне там ребята рассказали, например, про какие-то местные продакшены, я начал узнавать, мне стало интересно. Все равно в голове что-то откладывается, а потом: «О, кстати, вот я помню, мне говорил Алишер, что есть вот такая вещь, надо посмотреть». И это та человеческая передача информации, которая была изначально, и она прекрасна. Информация передается от человека к человеку, а не вот из этой свалки ты что-то выуживаешь. Это прикольно, но — повторюсь — лично для меня. Уверен, что кто-то скажет: «Ну, это какая-то ерунда», — и он будет прав. Объективно никто ничего не сможет сказать сейчас. Сейчас каждый может высказать свое мнение, и все будут правы. Это странно, но такое ощущение, что мир перестал быть объективным. Возможно, он никогда таковым и не был, а мы просто думали, что он объективен. Для меня этот момент времени, современности, вот этот новый мир — это как будто бы мне сказали: «Вот был мир и ты думал, что он такой, а на самом деле все не так».
Лет через 20 мы скажем: «Вот, надо было делать так и эдак». Это называется постаналитика. У нас в группе, кстати, тоже есть это понятие.
В этом смысле еще интересен, мне кажется, вопрос авторитетов. Мы ведь привыкли с детства, что нам говорят сначала просто старшие, потом люди, которых мы выбрали сами, о том, что они думают, и чаще всего мы к их позиции прислушиваемся. А сейчас многие сущностные системы меняются, авторитеты рушатся. Вообще есть ощущение, что мы во многом пытаемся просто вернуться к самим себе?
Согласен, такое существует. Но в любом случае сейчас время… Вот еще три года назад я понимал, как нужно идти, какой дорогой, что мне делать. Сейчас я себя ощущаю ребенком, который закончил 11-й класс и должен понять, кем хочет стать. В 36 лет. И это вроде бы и мотивирует каким-то образом, а вроде и демотивирует полностью. И те ходы, которые были возможны три года назад, уже не работают. Допустим, пример: клип, который я мог снять три года назад, сейчас может обидеть людей, он может уничтожить мою карьеру на корню. Наступило такое время, что ты не знаешь, что тебе делать. И часто пытаешься сам себя загонять в рамки. Сам себя. То есть тебя не загоняют в рамки мировые правительства, это делаешь ты сам, потому что «да ну нафиг, вдруг что, вдруг я этих обижу, вдруг тех». И понятное дело, что каждый имеет право обидеться, а я не имею права никого обижать, но вдруг я сделаю что-то, что и не имел в виду, это вырвут из контекста и понеслось. Раньше я знал, что есть целостное произведение, и если что-то вырывать из контекста, то это не работает. Сейчас я понимаю, что любую информацию вырывают и подают ее как целостную, говоря: «А вот, посмотрите». И поэтому пытаешься убрать вот эти вот отрезки, пытаешься сделать все настолько целостным, чтобы никто не мог так поступить. И, следовательно, не можешь говорить так, как хочешь сказать на самом деле, уже говоришь примерно таким языком, чтобы просто исключить возможность вырывания из контекста. И это немножко обрубает. Возможно, это приведет к какому-то новому витку в развитии искусства и в принципе человечества, потому что всегда ограничения порождали какой-то рост.
Вот кажется, что легко сделать мультик. Ты не ограничен в фантазии, но не знаю, кем надо быть, чтобы придумывать мультики. Именно поэтому я всегда смотрю на людей, которые их делают, как на гениев. Потому что настолько все возможно, что непонятно, как собрать все воедино. Когда у тебя есть, допустим, комната и ты должен придумать фильм, оставаясь только в ее рамках, то начинаешь размышлять вокруг этих ограничений. И еще тут можно логически прийти к какому-то варианту, а в мультике логика отсутствует, там могут быть — не знаю — космические собаки, которые уничтожают тараканов, напавших на какой-нибудь мир.
Если говорить про привычку обижаться, мне кажется, это в целом примета нашего общества, особенно последнего года. Получается, вы как художники, как артисты постоянно думаете о том, что можете кого-то обидеть, держите это в голове?
А я думаю, что сейчас нет людей, которые не думают об этом. Потому что это очень глупо — не подумать и попасть в ситуацию, когда тебя просто предают забвению. Сейчас такое время, что любые медиа более-менее крупные, вырвав что-то из контекста, могут уничтожить любого человека, в принципе, за любые слова. Я уверен, что даже за эти слова, которые я говорю, можно меня уничтожить, если кто-нибудь захочет это сделать. Сейчас такое время медийных киллеров что ли.
На ваш взгляд, авторитет медиа не упал, а возрос?
О каких медиа мы говорим? Просто институты медиа перешли для молодых, допустим, из телевизора в интернет, а родители по-прежнему говорят: «Нет, телевизор — это то место, где говорят правду». Молодые им отвечают: «Нет, вся правда только в интернете». А ведь, на самом деле, и то, и то неправда. На любом телевидении есть те, кто говорит правду, и на любом телевидении есть те, кто говорит неправду так же, как и в интернете. То есть тут опять же мы сталкиваемся с проблемой потребления информации, которой настолько много, что ты уже не знаешь, чему можно верить. Начинаешь воспринимать ее с точки зрения того, правда это или нет, а если правда, то почему и ты все подвергаешь критике. Поначалу это замечательно, потому что критическое мышление — основа здорового общества. Но в какой-то момент ты понимаешь, что ты ничего не понимаешь. Не знаешь, где эта правда, и начинаешь закрываться, отгораживаться от всего. Но если честно, надеюсь… надеюсь, я неправ!
Я себя ощущаю ребенком, который закончил 11-й класс и должен понять, кем хочет стать. В 36 лет.
У вас весной выходит новый альбом. Как вы над ним работали? Что захотели на этот раз сказать?
Какие-то треки мы писали в Америке, когда поехали командой в Лос-Анджелес. Некоторые писали здесь. Они постоянно рождаются спонтанно. Мы, как и все люди, очень сильно устали от пандемии, прошли через жесткие депрессии, и этот альбом — в нем будет много и попа, и панка, и рейва, но это, наверное, больше именно панковый альбом. Потому что он как крик души: «Ребята, мы с вами, мы в таком же дерьме, как и вы».
В какой-то момент ведь началось и разобщение тоже. Люди стали часто говорить что-то вроде: «Им хорошо, они в Барселоне или в Риме, там хотя бы солнце и море за окном, а у нас тут холодно и серо». Замечали?
Ну, это то же самое, что сказать: ему легко говорить, у него камера больше. В любом случае мы все в одном дерьме очутились, весь мир. Хорошо, да, у кого-то больше денег, а что от этих денег, если ты не можешь жить на них, как мог бы? Только когда мы все оказались в такой ситуации, оказалось, что деньги вообще не влияют на счастье и на прекрасную жизнь. Мы гораздо счастливее жили, когда с Алиной Пязок, с которой основали группу, с Эльдаром Джараховым, с Ирой Смелой жили в одной квартире и мелочь, кроме которой у нас ничего не было, тратили на гречку. Не было вот этого давления со всех сторон: «Ты умрешь». Пандемия изменила все! Мы были до этого свободны и могли делать, что хотим, ходить, куда хотим, даже если при этом у нас не было денег. А сейчас у нас есть деньги, а мы не можем. В чем разница? Разницы нет, вот в чем дело, и не важно, какая у тебя квартира, живешь ты вчетвером или один в большом доме. Ты просто живешь и все.
Особенно это жестко, когда вся твоя жизнь — это концерты, а тебя лишают этого. Ты не можешь заниматься тем, чем хочешь. Это прямо самое плохое, что могло бы случиться с нами. Да, уровень жизни, наверное, у нас сейчас в какой-то степени выше, но мы в той же ситуации, мы не можем делать то, чего нам хочется. Что такое панк? Это не стиль музыки, это философия жизни, это по факту «делай, что хочешь». Конечно, не мешая другим. В пандемию ты не можешь так жить, тебе нужно получать QR-коды. Во всем мире, чтобы поехать куда-то, тебе нужно сделать прививку, получить ковидный паспорт, предъявить тут, тут и тут. Здесь карантин, там никуда нельзя. Вот такие обстоятельства времени.
Вспоминая ваше определение «литтлбижно», хочется поговорить о принципах, которыми руководствуется группа. Это желание веселиться и делать то, что хочется?
Наш главный принцип — «делай, что делаешь, и будь, что будет». Во многих вопросах я часто говорю, что мнение мое субъективно, а здесь считаю, что это объективная позиция, потому что по-другому никак. Как бы ты ни анализировал, как бы ты ни хотел, чтобы было так, как ты надеешься, это может быть не так. И даже если это всего лишь на один процент, это все равно уже не так, как ты хотел и планировал. Поэтому «делай, что делаешь, и будь, что будет» главным принципом человечества должен быть.
А бывало такое, что вы как группа разочаровывались в своих ожиданиях?
У нас не было никогда никаких ожиданий, поэтому мы никогда не разочаровывались. У нас бывали вопросы: «А если это не понравится, не станет популярным?» И мы сами же отвечали: «Да пофиг!» Мы это сделали не для того, чтобы оно стало популярным, а потому что мы это хотели сделать. Именно поэтому такой принцип работает, и ты никогда не разочаруешься в своем творчестве. Потому что какова его цель? Да никакой цели. Это творчество ради творчества. Просто хочется идти вперед, и не важно, каким шагами, такими или другими. Если такими, очень хорошо, если другими, ну что же поделать, будем увеличивать ход.
А можно ли вообще говорить, что у хита может быть какой-то рецепт?
Ну, наверное, есть, если подходить к этому с маркетинговой точки зрения, но тут я некомпетентен. Если взять тот же «Skibidi», песня сама по себе максимально маркетингово провальная, потому что ее слушать в плеере ты целый день не будешь, сложно из-за звуков этих. Как минимум, через два раза скажешь: «Ой, все, надо отдохнуть». Но там сработало все совокупно — с идеей, с клипом и так далее. И это везение. А есть люди, которые умеют этим управлять. Но это не мы, мы не ставили себе цель научиться.
В следующем году вы собираетесь снова, как в былые времена, отправиться в большой тур. Со стороны туры, конечно, кажутся очень романтичным времяпрепровождением. Дорога, группа, хохот. На деле же всегда еще и усталость от всего. Или?
А там все в совокупности. Потому что, когда ты уже прошел 50 городов и едешь еще и еще, то есть постоянно в туре, тебя уже все бесит. Но когда после ты приезжаешь отдыхать, то понимаешь, что у тебя начинается депрессия от того, что ты не в туре. Настолько привыкаешь к этому, что это становится твоей жизнью. Когда наступила пандемия, единственное, о чем мы мечтали, — это поехать в тур. Хотя когда мы откатали тур в 2019 году, я, наоборот, мечтал отдохнуть годик и говорил: «Ребята, а может, не будем никуда ездить?» И тут раз — пандемия, и вот уже два года мы сидим на месте. И я жалею о том, что говорил такие вещи. В туре группа в любом случае становится семьей. То есть там, как ни крути, уже понимаешь, что у человека такой характер или вот такой, и ты начинаешь мириться с этим, в какой-то момент понимаешь, что здесь нужно быть помягче, здесь наоборот. Романтика определенная есть, это правда. Вот как мы ездили по Европе, у нас был свой автобус, где и кабинет, и спальные места, и кухня, даже кинотеатр. Это вообще супер.
Контраст по сравнению с первым туром?
(Смеется.) Свой первый тур ты, конечно, можешь вспоминать как что-то прикольное, но на деле это всегда ужас. Очень плохие гостиницы, невкусная, самая дешевая еда и так далее. В этом, конечно, есть какая-то романтика, но она такая постромантика, когда спустя годы ностальгируешь. Тогда же, в моменте, ты мечтал вернуться домой. Пусть и в квартиру, где живешь вчетвером, но там хотя бы поприятнее. (Смеется.) Сейчас больше всего в жизни я мечтаю поехать в тур и выкладываться на каждом концерте, как в последний раз.
