В конкурсе Каирского кинофестиваля показали полнометражный французский мультфильм «Смерти не существует» (Death Does Not Exist) Феликса Дюфур-Лаперрьера, ранее показанный в каннском «Двухнедельнике режиссеров». Его героиня, член некоей антибуржуазно настроенной партизанской группы, после неудачной перестрелки с идеологическими врагами, а также встречи с самой собой в детстве и старости, оказывается перед необходимостью переоценки своих «левых» убеждений. Обозрев с метафизических высот последствия своих действий, она убеждается в том, что ни к чему хорошему они не привели, — как и все социальные революции, продиктованные жаждой справедливости и борьбой за все хорошее против всего плохого. И ей гораздо больше по душе мелкобуржуазный тепленький уголок, а не вся эта чертовщина с мультипликационной жестью, смертями и перерождениями, на которые ее толкает философски настроенный режиссер.
Альтернативный подход к революционной деятельности предлагает демонстрируемое в Каире вне конкурса швейцарское «Молчаливое восстание» (Silent Rebellion) Мари-Эльзы Сгуальдо (премьера фильма состоялась в одной из венецианских программ). События 1943 года предъявлены с точки зрения сегодняшнего дня и сегодняшней «новой этики». Главная героиня, 15-летняя Эльза, готовится получить приз как самая добропорядочная девушка своего буколического селения. Чего не знает строгая деревенская комиссия по протестантской этике, так это того, что Эльза забеременела после похода в горы с заезжим молодым журналистом (сейчас бы это квалифицировали как date rape, изнасилование на свидании) и уже не вполне соответствует строгим критериям добропорядочности. Но Эльзу больше не вдохновляет приз в виде набора постельного белья в качестве приданого: швейцарские протестанты скомпрометировали себя в ее глазах тем, что поддержали высылку в концлагеря французских евреев, схваченных фашистами при переходе границы. Так начинается ее молчаливое сопротивление тогдашним патриархальным порядкам и нравам.
Чувствуется, как прогрессивная «режиссерка», как куклой, управляет своей героиней: вот она бросает хорошего парня, женившегося на ней, чтобы спасти ее «честь», и полюбившего как родного ее сына, вот отправляется в город зарабатывать трудовую копейку на фабрике, вот надменно смотрит на нас в финале, вся такая гордая и освобожденная.
Показанный в основном конкурсе бельгийский «Безмолвный бег» (The Silent Run) Марты Бергман продолжает тему незаконной миграции, ничего не добавляя к ней ни с содержательной, ни с формальной точки зрения. В центре — злоключения молодой семьи сирийских беженцев, с двухлетней девочкой, решивших попытать счастья в Британии. Но путь в эту землю обетованную лежит, например, через Бельгию, где автобусов с нелегалами с нетерпением ждут по ночам полицейский Ридуан и его бравые коллеги, профессионально обезвреживающие все, что движется по направлению к свободе. Но как быть, когда доведенные до отчаяния нелегалы выхватывают из рук безутешных родителей малышку и используют ее в качестве проездного?
Те, кто бранит «Голос Хинд Раджаб» за манипулирование аудиторией, должны открыть для себя «Безмолвный бег», чье французское название L'Enfant bélier намекает на жертвоприношение агнца. Сам очевидный мигрант в прошлом, Ридуан переживает муки совести, ибо случайно стал причиной гибели ребенка, но не может не пойти на поводу системы, защищающей саму себя. Родителям же девочки сам бельгийский премьер-министр делает предложение, от которого они не в силах отказаться.
Интерес к теме мигрантов восстанавливают показанные в международной панораме (а ранее в «Панораме» берлинской) документальные «Письма с Волчьей улицы» (Letters from Wolf Street). Поначалу фильм кажется прелестным признанием в любви варшавской улице, на которой живет индийский режиссер-эмигрант Арджун Талвар. Он переехал сюда под влиянием старого польского кино — действительно замечательного, и вот теперь при помощи камеры старается нащупать и передать обаяние, свойственное не только польским фильмам, но и реальности, которую они отражали: немного печальной, немного смешной.
Но «ми-ми-ми» не выходит: индиец живет в Польше уже десять лет, великолепно говорит на очень сложном для него языке, однако до сих пор не вписался в здешнюю жизнь, и не факт, что когда-нибудь впишется. По сути, при помощи камеры он пытается сделать то, что ему до сих пор не удавалось — познакомиться и как-то расположить к себе представителей очень закрытой нации, как они сами себя характеризуют. Фильм исподволь демонстрирует бытовую ксенофобию «простых поляков», не расположенных даже к бродячим оркестрам из близлежащей Румынии и, кажется, нарочно называющих вьетнамские забегаловки китайскими. Близкими по духу людьми режиссеру оказываются такие же, как он, маргиналы-иностранцы — китаянка, сириец, цыган. Последний хоть и прожил всю жизнь в Польше, но тоже не стал «своим» (согласно приведенному в фильме опросу, среди самых ненавидимых в этой стране народов — цыгане и арабы).
Ближе к финалу объясняющийся в любви к Польше режиссер открывает карты: он сохраняет эту любовь вопреки — даже после того, как его избили скинхеды, а его друг и соотечественник, не выдержав такого отношения, покончил с собой. Конечно, у подобного отношения к «чужим» есть свои корни, и индиец честно пытается их понять. Лирическая зарисовка оборачивается исследованием загадочной холодной страны и менталитета людей, ее населяющих, портретом в исполнении «постороннего», мечтающего перестать быть «посторонним».
В программе «Неделя критики» показали голландскую «Землю тростников» (Reedland) Свена Брессера — типичный дебют, несущий себя слишком серьезно для своего же блага. Помимо долгих кадров дневных и ночных, зимних и летних колыханий указанных в названии растений, в фильме есть утопленная в тростниковой жиже криминальная интрига. В своих тростниковых владениях главный герой, изборожденный морщинами почти библейский старец Йохан, обнаруживает труп полуголой девушки. Йохан и сам иногда заглядывается на виртуальных девушек в интернете, но подобное сочетание Эроса и Танатоса повергает его в глубокое замешательство. Не приняв к сведению предупреждение полиции держаться подальше от этого темного дела, он начинает самодеятельное расследование. Оно приводит Йохана в соседский фермерский дом, владельцы которого отвечают на эти поползновения преследованием его на тракторе.
Аллюзии к творчеству Дэвида Линча не могут не посетить за просмотром этой экзистенциальной драмы, но Линчу, во-первых, был присущ юмор, а во-вторых, экзистенциальность давалась ему легко, без усилий, его всматривание в обычную реальность оборачивалось прозрениями, чего пока не скажешь о новом голландском авторе.
А над прибывшими из Сан-Себастьяна «Неблагодарными существами» (Ungrateful Beings) словенца Олмо Омерзу витает дух Луки Гуаданьино. Если бы актуальный итальянский режиссер потерял талант, вкус и слух («Неблагодарные существа» заслужили приз за самые деревянные диалоги), то у него могла бы получиться подобная семейная драма о непонимании детей и родителей.
Часть снятого в Чехии и Хорватии фильма разворачивается на адриатическом взморье, где в эконом-режиме отдыхает англоязычный разведенный отец двух чешских детей, но отдых ему и сыну отравляет противная анорексичная дочь. Когда она влюбляется в местного хулигана, к ней, впрочем, возвращается аппетит, но хулиган срывается в бега, будучи в розыске за убийство, и анорексия возвращается к девушке с удвоенной силой. И вновь отступает, когда отец принимается от лица хулигана слать дочери любовные смски. В тот момент, когда воспрявшая духом девица начинает требовать от него интимные фотки, хулиган объявляется собственной персоной, чтобы выманить у отца деньги на эмиграцию. В финале полузабытый по причине всех этих страстей сын-подросток закладывает хорватского хулигана чешской полиции.
Иногда сюжеты плохих фильмов настолько увлекательны, что их бывает забавно досмотреть до конца.
