Жюдит Дюпортей, «Любовь по алгоритму. Как Tinder диктует, с кем нам спать»
М.: «Индивидуум», 2020. — 184 с. Перевод с французского Татьяны Тростниковой и Натальи Гринь
До повсеместного введения карантинных мер было модно рассуждать о неизбежном отмирании государственных институтов. Согласно популярным одно время концепциям, их место в скором будущем займут IT-корпорации, которые хоть и собрали о нас больше информации, чем самая искусная тайная полиция, но хотя бы разделяют — по крайней мере, на уровне деклараций — идеалы равноправия, терпимости и уважения личных границ. Независимая французская журналистка Жюдит Дюпортей ставит эту прогрессивность под сомнение: с боем, преодолевая сопротивление PR-службы, изучив устройство Tinder, она обнаружила, что самое популярное приложение для знакомств на деле воспроизводит все ту же патриархальную матрицу; идеальный мэтч — взрослый обеспеченный мужчина и молодая не слишком образованная девушка.
Но «Любовь по алгоритму» — это не только журналистское расследование (скорее, растянутая во времени и пространстве проверка гипотезы), но и опыт высвобождения внутреннего голоса современного городского жителя: понимая, что все обладатели смартфонов — объекты ежесекундных маркетинговых спецопераций, мы все равно следуем темным паттернам, которые питаются нашими страхами и потребностью во внимании — даже таком дешевом, как лайк.
Александр Долинин, «"Гибель Запада" и другие мемы. Из истории расхожих идей и формул»
М.: Новое издательство, 2020. — 158 с.
Александр Долинин известен читателю как знаток, комментатор и толкователь Владимира Набокова — главным образом, русского периода его творчества. Новая книга ученого — сборник историко-литературоведческих разысканий, призванных прояснить истоки и подлинный смысл ходких выражений вроде «поскребите русского и найдете татарина», «все мы вышли из "Шинели" Гоголя» или «англичанка гадит». В сущности, это такие филологические детективы, строящиеся вокруг устойчивых выражений: сыщик-исследователь стремится обнаружить не только первого, кто употребил тот или иной мем, но и проследить приключения этой формулы в истории культуры.
Характерно, что автора интересуют как литературные мемы (вроде «Северной Семирамиды» или «Иных уж нет, а те далече...»), так и концепты, которые периодически приобретают государственную иллюминацию — например, вынесенная в заглавие «гибель Запада». В эти моменты сдержанное академическое повествование неожиданно приобретает публицистическое измерение — и в ход идут выражения «озверевшее отечественное быдло» или «вельможный борец с фальсификациями истории».
Кэти Акер, Маккензи Уорк, «Я очень тебя хочу. Переписка 1995–1996»
М.: No Kidding Press, 2020. — 200 с. Перевод с английского Саши Мороз
Мы привыкли к тому, что у выведенной на всеобщее обозрение переписки всегда есть несколько старомодно-интимный флер. Речь, понятно, идет не о корреспонденции, которая изначально рассчитана на публикацию (как, например, знаменитые «Враги общества» Бернара-Анри Леви и Мишеля Уэльбека), а о дружеских или романтических посланиях, в которых, как кажется, хранится бегущая от цифры тайна, какая-то аналоговая укромность. Сборник электронных писем писательницы Кэти Акер и исследовательницы медиа Маккензи Уорк решительно порывает с этим культурным стереотипом. Но отчетливая дигитальность, резкость, грубость так и не становится каким-то отдельным сюжетом этого эпистолярия; перед нами вполне «нормальная» — как у какого-нибудь Вертера и Лотты — любовная переписка, только ее участницы обсуждают не Гомера и «Песни Оссиана», а Мишеля Бланшо и «Симпсонов».
Смешение университетской и массовой культуры — еще один аттракцион, который предлагает «Я очень тебя хочу»: две недели играя в гляделки, авторы перебирают довольно широкий круг тем, чтобы соблазнить собеседницу — главным образом, своими познаниями, умением нетривиально рассуждать о таких разных вещах, как диалектика буч/фем, культ Элвиса и Жорж Батай. Эта всеядность многого требует и от читателя, который рискует прохлопать глазами половину отсылок и намеков: как верно замечает автор предисловия Матиас Вигенер, упомянутый и в самой переписке, «если вам интересно, как ухаживали интеллектуалы-ботаники в определенную эпоху, эта книга для вас».
Борис Капустин, «Рассуждения о "конце революции"»
М.: Издательство Института Гайдара, 2019. — 144 с.
Несмотря на остроту классовых противоречий, никто, вероятно, не отважится назвать сегодняшнюю политэкономическую ситуацию предреволюционной; число людей, которые готовы — мирно или не очень — изменить положение дел, тоже не внушает надежд на сколько-нибудь заметный переворот, не говоря уже про глобальные трансформации, сравнимые, скажем, с распадом колониальной системы после Второй мировой.
Эссе философа Бориса Капустина — попытка объяснить, почему, по затасканному уже выражению, «нам проще представить конец света, чем конец капитализма»; как демократия заставила нас поверить в то, что современным модернизированным обществам революция не то что не требуется — она попросту невозможна. Развенчивая интеллектуальные построения «охранителей» — сторонников статус-кво, полагающих нынешнюю форму общественного устройства одновременно естественной и неизбежной, — автор, однако, избегает агитации, призыва к активным политическим действиям.
В отличие от текстов Марка Фишера или Терри Иглтона, цитаты из «Рассуждений...» невозможно представить на транспарантах; скорее, эта книга может стать подспорьем для вдумчивого кабинетного чтения — будь то «авторитетных» источников или ленты новостей.
Даниэль Арасс, «Взгляд улитки»
М.: «Ад Маргинем Пресс», 2020. — 160 с. Перевод с французского Елизаветы Кузнецовой
С тотальной цифровизацией главных мировых музеев исчезла проблема, которая знакома всем, кто норовит попасть на выставку сразу после открытия или спохватывается в самый последний день. Теперь посетители Эрмитажа или Tate Modern могут стоять перед картинами сколько захотят, не думая о том, что они закрывают кому-то просмотр. По аналогии с медленным чтением этот процесс можно назвать медленным разглядыванием. Особенных успехов в этом жанре добился французский искусствовед Даниэль Арасс: его «Взгляд улитки» — шесть продолжительных медитаций вблизи шедевров XVI–XVII веков, неспешное — сантиметр за сантиметром — изучение картин Тинторетто, Тициана, Веласкеса и других великих. Эта тщательность и доверие к художнику неизбежно вознаграждаются: назидательный сюжет (Вулкан застает Венеру и Марса) на поверку оказывается чем-то более игривым, чем представлялось поначалу, а местоположение улитки становится ключом к разгадке виртуозной композиции картины Франческо дель Коссы «Благовещение».
Главный урок Арасса — предпочитать детали громким обобщениям, а оригиналы их позднейшим интерпретациям; так классическое, основанное на хрестоматийных историях искусство внезапно оживает — и преодолевает двухмерность холста и наших представлений о прекрасном.
Борис Эйхенбаум, «Молодой Толстой»
Екатеринбург, Москва: Кабинетный ученый, 2019. — 192 с.
Примерно два года назад наблюдатели могли зафиксировать одну социокультурную аномалию — резкое увеличение интереса ко Льву Толстому как носителю довольно радикальных этических идеалов, которые неожиданно оказались востребованными современной культурой. Писатель — не учитель жизни, но автор величайших русских романов и рассказов — временно ушел в тень, где художественные свойства его прозы признаются, но не обсуждаются (веское исключение — сайт «Полка»).
О том, насколько условно это разделение, написано и сказано много дельного (отметим лаконичную «Жизнь Льва Толстого» Андрея Зорина, арзамасовский курс «Лев Толстой против всех» и спецпроект InLiberty «Возвращение Толстого»), но, кажется, трудно поспорить, что за последнее время не вышло каких-то новых заметных исследований о Толстом-сочинителе. Между тем спрос на толстоведение определенно есть, и републикация классической (оригинал вышел в 1922 году в Берлине) работы формалиста Бориса Эйхенбаума не должна пройти мимо тех, кто интересуется, как одержимый самосовершенствованием хозяин Ясной Поляны произвел сразу несколько литературных революций.
Григорий Юдин, «Общественное мнение, или Власть цифр»
СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020. — 174 с.
Один из самых действенных способов спасти складывающийся не в твою пользу спор — произнести фразу «давайте договоримся о понятиях»: обсуждение того, что значат те или иные термины, почти наверняка обернется спасительным патом. Серия «Азбука понятий», которая выходит в издательстве Европейского университета, призвана если не внести окончательную ясность в то, что такое нация, деньги или авторитет, то, во всяком случае, экономно описать историю этих слов и прояснить стоящие за ними смыслы.
Книга социолога Григория Юдина работает с невероятно влиятельной абстракцией под названием «общественное мнение», которая стала интегральной частью современной политики — причем речь идет не только о демократических государствах, но и о вполне авторитарных структурах, обеспокоенных легитимностью своего статуса. Собственно, культ всевозможных опросов и рейтингов (от голосований в соцсетях до надвигающегося федерального референдума) — важный признак современной России; тем ценнее твердое понимание того, что такое репрезентативность, почему опросы все хуже предсказывают итоги выборов и стоит ли так уж уповать на «облачную демократию», которая позволит нам выражать свое мнение по ключевым вопросам в условных Госуслугах.
Андрей Левкин, «Голые мозги, кафельный прилавок»
М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 208 с.
Статус Андрея Левкина в современной русской словесности одновременно так однозначен и призрачен, что, вздумав писать о нем, не сразу решаешь, какой выбрать тон: энциклопедический (в смысле — классик, чья литературная карьера обнимает почти 35 лет) или культуртрегерский (тихий гений, которому давно пора потеснить в читательском сознании некоторые популярные фигуры). Возьмем на себя смелость объявить Левкина одним из лучших наших прозаиков — и приложить в качестве подтверждения этого статуса его новую книгу.
«Голые мозги...» — разновидность путевых заметок, действие которых (как, впрочем, нередко бывает в этом жанре) по большей части разворачивается в сознании рассказчика. Отличие Левкина от всех остальных — в свойствах ментальных пузырей, которые он выдумывает, аннотируя Москву, Манчестер или Ригу, в тех удивительных ассоциациях, которые его посещают, когда он изучает ассортимент кафе или лица пассажиров междугороднего автобуса. Проза Левкина не галлюцинаторна и не реалистична в строгих смыслах этих слов; скорее, она представляет собой разновидность бытовой, основанной на повседневных впечатлениях метафизики: вроде бы все слова простые, показательно, что ли, безыскусные, и все равно магия и нарастающее в груди ликование — «а что, так можно было?».
