Недавно исполнилось 50 лет расколотому на три части Театру на Таганке. «РБК Стиль» расспросил актера Юрия Беляева, как и почему «остров свободы в несвободной стране», которым «Таганка» была в любимовские годы, превратился в остров раздора.
Мне кажется, что в 1975 году, когда вы поступили в Театр на Таганке, все в Москве были влюблены в этот театр. Вы тоже?
Студентом я мечтал о театре имени Вахтангова, но понимал, что вряд ли попаду туда. На «Таганку» я попал неожиданно для себя, благодаря одному из самых уважаемых мною педагогов Аде Владимировне Брискиндовой. Она проходила мимо меня, увидела мое перевернутое лицо и, узнав, что мне, видимо, придется уехать из Москвы, сказала: «Позвони послезавтра». Когда я ей позвонил, она дала мне телефон Юрия Петровича Любимова и велела ему позвонить. Я позвонил и договорился о встрече. Это было каким‑то чудом, потому что театр в тот момент висел на волоске из‑за спектакля «Жизнь Федора Кузькина», которым лично занимался товарищ Гришин, член Политбюро и глава Москвы.
А это правда, что спектакль по повести Бориса Можаева «Живой» был запрещен на коллегии Министерства сельского хозяйства? Его разрешили показать зрителям только в 1989 году, через 20 с лишним лет.
Поскольку речь в повести шла о судьбе колхозника, министр культуры Фурцева решила, что спектакль должен принимать Минсельхоз. Более иезуитского выверта со стороны отечественной культуры трудно себе представить. Лет через десять Валера Золотухин рассказал мне, что однажды, возвращаясь с Алтая, он оказался в поезде с одним из председателей колхозов, которых тогда собрали. Их продержали неделю в Подмосковье на базе отдыха и ежедневно инструктировали, как им должно вести себя на сдаче этого спектакля. Когда я пришел разговаривать с Любимовым, я увидел перед собой человека с лицом цвета асфальта. Я не понимал, куда он смотрит, слышит ли он меня. Он шел в макетную к Давиду Боровскому (главному художнику театра. — РБК daily), взял меня с собой и по дороге спросил меня, кто я и что я. Спросил, сколько мне лет, я сказал, что 29. «А что так много‑то?» Я сказал, что вот так сложилось, я три года был в армии, четыре года поступал… «Ой-ой-ой, — сказал Юрий Петрович, — за что же они вас так?» Чем сильно меня подкупил. Когда подписывали распределение, оказалось, что меня и Катю Граббе берут в Театр на Таганке.
Вы ведь проработали на Таганке 35 лет, это целая жизнь… Но очень мало сыграли. Почему?
Наверное, потому, что такой артист, как я, был не нужен Любимову. В первый день моей работы в театре я получил предложение стать председателем профкома, на что я возразил, что хотел бы видеть себя среди актеров, которые работают на сцене, а не занимаются общественной работой. Шеф на секунду опешил, потом сказал: «Да нет, вы будете играть, что вы, Юрий…» На первом худсовете я повел себя независимо, задал Юрию Петровичу вопрос, после чего был вычеркнут из этого театра вообще. Нет, я приходил на работу, но в качестве актера меня в этом театре не было. В течение первых двенадцати лет я жил только срочными вводами.
В одном из интервью вы сказали, что были влюблены в этот театр, как 14‑летняя девочка.
Я был счастлив, горд и уверен, что нахожусь в лучшем театре Москвы уж точно и одном из лучших театров Европы, а может быть, и мира. Мне понадобилось около пяти лет, чтобы стать не очень отличающимся от всех артистов Театра на Таганке. Мне показалось тогда, что я освоил исполнительский стиль. Научился играть, не разрушая ансамбль, что очень важно. И когда говорили, что это театр не актерский, а режиссерский, и что там диктат режиссера, я был готов голову проломить любому за такое оскорбление. Я понимал, что это была одна из самых послушных трупп, артисты вели себя, как водоросли в ручейке, так же согласованно, пластично. Театр был наполнен индивидуальностями и при этом был коллективным созданием. В этом специфика режиссуры Любимова. Быть таким, как все, и иметь свое лицо было одной из задач, которые я сам себе поставил, и Театр на Таганке в этом смысле был идеальным местом для меня. Но лет через десять я начал искать возможность ухода. Иллюзии исчезли, надежды не оправдались, я работал «на подхвате». Мне хотелось быть артистом, а не затычкой бреши.
После ухода Любимова театр находится в лихорадочном состоянии, как тяжело больной человек, который хватается то за одно, то за другое лекарство. Как вы считаете, что могло бы его спасти?
Я думаю, что пять лет назад, когда это начало происходить, когда Юрий Петрович надумал наконец уйти, театру нужен был режиссер-доктор и «лечебный» репертуар, который помог бы восстановить в труппе творческую атмосферу. Без классики артист на сцене подыхает, потому что без хороших текстов он отучается культурно чувствовать и мыслить. Есть в этой истории и этическая сторона. Мне кажется, что любой человек, который пришел к руководству театром, оказался бы прав, если бы дал всем уволенным за последние годы возможность восстановиться на работе. Я понимаю, что с административной точки зрения это бред, но это нужно было сделать хотя бы в виде декларации, в виде публичного письма и обращения.
Вы не пойдете на юбилейный вечер?
Да меня никто и не пригласит. Но никаких претензий ни к одному из тех, кто там до сих пор работает, у меня нет. Там по‑прежнему работают мои друзья и коллеги, и их я в первую очередь поздравляю с очередным юбилеем театра.
Татьяна Филиппова
