Lusi, Measure, Мадина Саральп
Национальное в моде в последнее время не обсуждал, кажется, только ленивый. Для кого-то это любовь всей жизни, для кого-то маркетинговый ход. Одни отправляются в поля и исследуют национальное наследие на месте, другие ныряют с головой в музейные фонды и смакуют каждую деталь, ну, а кто-то просто гуляет по доскам Pinterest и примеряет на себя то кокошник, то косоворотку, то узбекский чапан. Когда, в какой момент это стало модой, а не темой диссертаций по фольклору и этнографии? Точную дату не назовет никто, но очевидно, что процесс был запущен снизу и уже лет десять назад по всему миру, однако в России и на постсоветском пространстве это явно совпадает с появлением поколения, которое уже никто не учил «родину любить», которое поездило по миру, ощущает себя его частью, ну и наелось fast fashion и прочего глобального товара.
В СССР любовь к национальному всячески насаждалась. Дизайнеры, работавшие в крупных домах мод, особенно в столицах братских республик, должны были ежегодно создавать коллекции, основанные на национальных мотивах, тем более если намечались поездки за границу: туда надо было возить именно национальное. Впрочем, дизайнеры были приучены работать с этими мотивами со студенческой скамьи, где выбор фольклорной темы всячески приветствовался и почти гарантировал высокую оценку дипломной или курсовой работы. Странным образом коллекции эти получались лубочными и абсолютно нежизнеспособными, никто эти вещи не носил, дабы не выглядеть ряженым.
Справедливости ради стоит сказать, что были на этом пути и безусловные удачи. Известная история мини-коллекции дизайнера Общесоюзного дома моделей одежды Лины Телегиной по мотивам дымковской игрушки произвела большое впечатление на Ива Сен-Лорана, который как раз приехал в Москву открывать свою выставку в 1986 году. Если честно, кроме дымковской игрушки мне лично видится в этой коллекции сильное влияние самого Сен-Лорана с его русской коллекцией 1976 года, но это уже детали. Вообще, идеологически советское декоративно-прикладное искусство, к которому условно относили и моду, должно было хотя бы частично опираться на национальные мотивы, причем на все разнообразие этих мотивов, учитывая мультикультурность огромной страны. Порой это совпадало с мировым трендом — например, в хипповские 1970-е, когда весь мир носил этнические одежды, в том числе русские крестьянские блузы, павловопосадские платки и «боярские» меховые шапки, а порой шло вразрез со всеми мыслимыми трендами и потому получалось коряво и неубедительно. Причем делалось это все не на пустом месте: дома моделей устраивали своим дизайнерам экскурсии в этнографические и исторические музеи, возили по городам и весям России и братских республик.
К слову, о хипповских 1970-х с их тягой к национальному всех мастей. СССР был более чем в русле этой тенденции: популярность ансамбля «Песняры», который позиционировался как фолк-рок, всенародная любовь к грузинским песням и танцам и, конечно, к ансамблю «Орэра», который, кстати, частенько выступал в национальных костюмах и при этом позволял себе перепевать песни The Beatles. Из Узбекистана привозили сияющие шелковые халаты, которые, например, моя бабушка носила дома и на отдыхе, а из Якутии — меховые, красиво вышитые сапоги-унты. Их уже тогда носили с джинсами — счастливые обладатели джинсов, разумеется, коих было не так уж много.
Конечно, деловые 1980-е всю эту романтику пораскидали по углам, и к перестройке Россия и постсоветское пространство подошли с ярко выраженным желанием носить только «фирменное», да и мода 1990-х во всем мире была абсолютно космополитичной. А вот нулевые с их глобализацией и главенством конгломератов-монополистов настолько усреднили модный продукт, что на этом фоне многих закономерно потянуло ко всему несерийному, ремесленному, рукотворному и к корням.
В СССР любовь к национальному всячески насаждалась. Коллекции эти получались лубочными и абсолютно нежизнеспособными, никто эти вещи не носил, дабы не выглядеть ряженым.
Россия и постсоветское пространство к середине 2010-х годов тоже успели переболеть комплексом провинциала. Все рванули любоваться видами Байкала и Камчатки, кататься на лыжах в Сочи, пить воды на Кавказ, покупать сюзане и халаты в Узбекистане, интеллектуалы смотрели якутское кино, а модники носили якутские украшения.
Движение шло и сверху, и снизу. С одной стороны, Ульяна Сергеенко мастерски использовала традиционные ремесла в кутюрных коллекциях, а Алена Ахмадуллина сделала русские сказки своим фирменным стилем, весьма коммерчески успешным. С другой — мало кому известный дизайнер Маша Андрианова, окончившая парижскую школу моды и, собственно, выросшая во Франции, пустилась в путешествие по Русскому Северу и привезла оттуда рубахи, про которые искушенные покупатели на полном серьезе говорили, что они «слишком похожи на The Row». В Москву на Неделю моды стали привозить коллекции из Узбекистана, и за вещами, сшитыми из тканей, сотканных и окрашенных вручную на старых фабриках по традиционной технологии, выстроились очереди. А на прошлой кутюрной неделе в Париже бренд Lali из Узбекистана показал завораживающе красивую коллекцию из все тех же драгоценных узбекских шелков и вышитых тканей, только в абсолютно современной интерпретации. Словно по следам выставки в Париже «Дорога в Самарканд. Чудеса шелка и золота» в Институте арабского мира, на которую парижане ломились.
Конечно, национальное развивается там, где сильны в том числе и ремесленные традиции. И Узбекистан здесь не единственный пример. Один из лидеров — Дагестан, где традиционно женщины шили и вязали и где, кстати, в советское время процветали подпольные цеха, в которых шили одежду, с трудом отличимую от той самой фирменной. Это привело к тому, что уровень мастерства портних из Дагестана был высочайшим, чем активно пользовались московские дизайнеры в 2010-е годы — из числа тех, кто все же отличал хорошее качество конструкции и пошива от плохого. Поэтому дагестанский опыт обращения к национальному выглядит максимально современно и модно. Например, дагестанский бренд Measure деликатно вписывается в направление modest fashion, но при этом его основательница Зайнаб Сайдулаева создает вещи, в которых переплетаются воспоминания интернационального советского детства и национальные мотивы. Она запросто может использовать павловопосадский платок, потому что такой носила ее бабушка, и покрыть бархатную бурку платком из традиционного для этих мест козьего пуха, который в ее исполнении выглядит моднее любого кашемира. Почти классические тренчи в ее последней коллекции смотрятся той самой modest fashion, а спортивные шапочки легко перепутать с туго повязанными мусульманскими платками.
Татарский костюм — поистине уникальное явление. В нем причудливым образом Восток приобретает почти европейские формы. Вот, например, дизайнер-самоучка Лилия Галимуллина создала свой бренд Lusi из детских воспоминаний о татарских сказках и мифах и национальных костюмах, в которые они с мамой наряжались на праздники. Но, скорее всего, вы вряд ли заподозрите ее в использовании национальных кодов, ну разве что налобные украшения запросто можно носить как ожерелья, да еще на боку лонгслива или на тончайшем переднике из шелковой органзы вышит традиционный татарский тюльпан. Все очень деликатно, не в лоб.
Поразительно, что дизайнеры, чья карьера изначально была построена на изучении национального костюма и его воспроизведении, сегодня востребованы как никогда раньше. Прекрасный пример — Мадина Саральп из Нальчика, которая много лет шила традиционные черкесские свадебные наряды. Они так идеально вписались в современный контекст, что сегодня их заказывают невесты (и не только невесты) со всех концов страны.
По законам жанра здесь положено сделать прогноз на будущее. К сожалению, национальное становится слишком модной темой. Так что прогноза не будет, потому что — опять же, по законам жанра — он должен быть оптимистичным.
Материал написан в рамках РБК х VOYAH Fashion November — проекта РБК о российской индустрии моды при поддержке VOYAH, бренда инновационных гибридных автомобилей класса премиум.
Реклама, ООО «Моторинвест»
