Один день Михаила Юрьевича: каким получился «Лермонтов» Бакура Бакурадзе

Читать в полной версии

Прохладным ранним утром усатый человек в бешмете приказывает седлать коня, он отправляется на долгую одиночную прогулку — лишь бы ни с кем не встретиться, ускользнуть. На календаре 15 июля 1841-го. Место действия — Пятигорск. Всадника зовут Михаил Юрьевич Лермонтов. Вечером ему стреляться, в его жизни такое второй раз. Причина мизерная. Оскорбленный отставник Николай Мартынов устал бороться с гневом. Или даже не с гневом, а с раздражением. Ну, в самом деле, сколько можно ребячиться, обзывать доброго приятеля, да к тому же литератора Мартышкой, да еще при дамах. Это, знаете ли, господин Лермонтов, совершенно неприемлемо.

И все же конфликт пустячный. Авось рассосется. Завтра всем ехать на воды, вот и места уже зарезервированы (правда, не штабс-капитаном Лермонтовым, как было условлено), и билеты выкуплены за десять рублей. Секунданты с обеих сторон надеются: кто — на здравомыслие оскорбленного, кто — на извинения обидчика. К финальной точке маршрута, где намечена смертельная дуэль со сближением, даже везут пару бутылок примирительного шампанского — все лучше стрелять пробками, чем пулями. Но в зрительном зале, конечно, знают: все будет как будет. Как описал лермонтовский секундант князь Васильчиков.

При этом назвать фильм Бакура Бакурадзе буквально историческим язык, конечно, не повернется. Школьника на эту картину не потащишь. Да, с архивами поработали, но работа эта не то что смыла с классика бронзу и патину, а помогла описать и показать его так, словно патина на него еще вовсе не наросла. Из самого фильма узнать о величии автора, написавшего за почти что век до модернизма образцовый модернистский роман, практически ничего невозможно. Даже скромная сцена поэтической идентификации — чтение Лермонтовым стихотворения «Ночевала тучка золотая» — могла бы стать комическим эпизодом, если бы не трагические обстоятельства. Герой Бакурадзе, кажется, более всего озабочен тем, чтобы стихи его жили привольной жизнью. Он их не декламирует, а выдыхает. Так же неловко, как и свои шутки. Ночевала тучка и умчалась рано.

Играет поэта человек мимолетно сегодняшний. Из стендап-бара. Выросший в Перу и рекомендованный режиссеру по случаю Лизой Янковской Илья Озолин. Попадание с Озолиным золотое. Его нездешняя — для отечественной, да и не только отечественной, кинореальности — природа запускает драматургию словно сама по себе. Этот Лермонтов — инопланетянин под прикрытием мундира, молодой старичок, усталый и пронзительно несмешной шутник. Лермонтов обыкновенно — удобная культурная маска: еще один русский гений, убитый веком сразу после Пушкина. Но в данном случае этот посмертный слепок национальной памяти, что присутствует неизбежно в голове зрителя, елозит по живому лицу современника, героя нашего времени. И от этого уже ощутимо больно.

Впрочем, это, наверное, можно сказать про весь актерский состав. Даже про относительно хорошо знакомых зрителю интернет-платформ актеров вроде Андрея Максимова. Совсем недавно завершилась «Москва слезам не верит» Жоры Крыжовникова и Ольги Долматовской, в которой у Максимова внушительная душераздирающая роль ролевика, превратившегося по воле времени в глубоко пьющего юриста. В «Лермонтове» Максимов — граф Бенкендорф, расслабленный аристократ на отдыхе, который заправляется шампанским с шести утра. Помнится, графу Толстому рекомендовали лечить насморк тем же манером. Понятное обыкновение.

Что предлагает своим актерам режиссер? Они проводят время в бесконечном смол-токе, прогулках, паузах, лишь бы избавиться от чувства, что где-то рядом маячит что-то или кто-то поважнее тебя. Неясно, что именно. Участь, история, призрак дружбы или знания будущего (Лермонтов возьмет и обмолвится, что видел сон о людях через 200 лет, те же проблемы, те же разговоры, скука смертная). Но вот есть что-то настоящее, от чего непременно отводишь взгляд. Может, это зритель в кинозале или камера, которая ведет своего героя, порой как конвоир (есть в фильме фирменные для кино Бакурадзе планы затылков), а порой как некая божественная сила, понимающая толк в меланхолии и прощающая ее не только слабому, но и сильному человеку.

Оператор-постановщик Павел Фоминцев удачно предъявляет в этом фильме дар пейзажиста — пейзаж доступен во всем его спектре: от романтического до открыточного. Было бы странно не извлечь преимуществ из ландшафта — и вот мчатся кони, золотит лесную листву солнце, сгущаются предсмертные сумерки. Осень в кадре, пожалуй, тоже антиисторична, как и дамская ленточка для волос, прихваченная Лермонтовым к последнему барьеру. Зато и то, и другое драматургично. Этому фильму особо не нужно слов. Смотрим и слушаем кожей. Работают температуры в кадре, как в печоринском описании состояния после дуэли с Грушницким: «Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели».

Важно сказать, что сейчас время такое: чтобы общаться про «здесь и сейчас», приходится не только слушать кожей, но и разговаривать на каком-то особом языке. «Лермонтов» с успехом это делает. Он весь о «здесь и сейчас»: о смертельной меланхолии, об упрямстве сделанного выбора, о бесплодном поиске настоящего, о возможности и невозможности быть собой, но показывает события почти двухсотлетней давности. Название «Лермонтов» заставляет смотрящего поерзать. Дело не только в замахе на байопик (хотя какая тут жизнь, тут «до смерти четыре шага»), но и в том, что Лермонтова как такового на экране почти что нет. Вместо знакомого по школьному учебнику автора есть сложносочиненный человек, который живет где-то неподалеку. Может, сидит рядом с вами в кинозале. Он готов отвечать за слова, платить свою цену и принимать каждый свой день если не как последний, то хотя бы как неповторимый. Что же нужно от жизни этому человеку? Что его тревожит? И где пролегает граница, после которой он уже не готов длить себя, выживая любой ценой?

Это странная история. Как выстрел в финале дуэли, который обязательно сделает за тебя секундант. Весь фильм ждешь, как история пойдет по другому пути, может, даже возьмет ревизионистский тарантиновский маршрут. Что порох отмокнет или пуля выкатится — «Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!» — где-то в бесконечной вселенной, пожалуй, выпал бы нам другой жребий. В рамках кино эта возможность побега организована так: есть последний эпизод, флэшбек, который возвращает поэту жизнь со всей ее несуразностью. Финал с дождем, игрой на бильярде, шуточками-прибауточками. Стоит его дождаться, чтобы увидеть, как Лермонтов покидает кадр через окно. До времени жив-здоров.