Художник Татьяна Андреева: «Меня интересует волновая природа всего»
В работах представительницы оп-арта художника Татьяны Андреевой сходятся математика и интуиция. За последние два года ее «экспериментальные геометрии» были представлены на выставках «Квадрат и Пространство. «От Малевича до ГЭС-2» в «ГЭС-2», «Наука и Искусство» в Институте Гетти в Лос-Анджелесе и «Строя социалистические пространства» в Музее декоративных искусств в Берлине. О грядущем проекте, концертах классической музыки и отражениях Плещеева озера — эта беседа.
Вы происходите из интересной семьи. Ваш отец Борис — ученый и политический диссидент, а мать — Анна Андреева, дизайнер тканей и ведущая художница фабрики «Красная роза» им. Розы Люксембург: разрабатывала дизайн известного на всю страну текстиля, вплоть до советского подарка английской королеве — платка в честь полета Юрия Гагарина в космос. В Третьяковской галерее на выставке «Лаборатория Будущего. Кинетическое искусство в России» были представлены работы из серии «Электрификация» и подписаны двумя именами — вашим и вашей мамы. Вам действительно удавалось работать вместе?
Никогда. Мы очень разные и по характеру, и в работе. С одной стороны, мы все обсуждали всей семьей, потому что жили в очень маленьком пространстве. С другой, я могла взять что-то из работ, которые мама забраковала, и доделать, потому что знала, как. И наоборот, мама «докручивала» что-то из моего. Многие работы даже невозможно понять, кто начал, кто подхватил, а кто закончил. Чертил даже мой папа, и потом мой муж — он тоже был ученым.
Мама любила жизнь и динамику: маленькая шестиметровая кухня, на которую приходят голодные дети, то есть мы с двоюродными братьями. Мама сидит за единственным нашим столом — везде бумаги, краски, по ней и по ее работам ходит кошка, оставляя следы, и мама умиляется: «Я сделаю из этого цветочек, какой ритм!». Папа, стоя в дверях, угоманивал нас — не мешайте, мама работает. А она ему отвечала: «Мне нравится, когда вокруг жизнь». Мне же для работы нужна полная тишина, поэтому я любила ездить в мамину мастерскую, которую ей выделил МОСХ, на Щелковскую. Там, на последних этажах, было спокойно. Я все долго продумываю, больше работаю внутри, прежде чем что-то выдать. По характеру я больше похожа на отца.
Ваш отец был математиком?
Да, при этом увлекался горными лыжами, яхтами, теннисом, и мы очень любили с ним ходить в походы, спускаться на байдарках по полноводным рекам — Енисею и Лене. Мы всегда очень спокойно относились к антуражу — даже мама, которая происходила из очень обеспеченной семьи. У них был особняк в Тамбовской губернии, с уникальной инкрустированной мебелью из карельской березы, роялем, библиотекой, фотолабораторией, картинами, весь увешанный старинными иконами с лампадами, — ее отец был священник, дед — купец 1-й гильдии. Я много слышала рассказов про этот роскошный дом. Но ничего более прекрасного, чем палатка на берегу реки, для меня до сих пор не существует. Мои первые художественные импульсы в подростковом возрасте заключались именно в том, чтобы запечатлеть красоту природы. Родители не хотели, чтобы я была художником — это работа без зарплаты. Я все детство занималась спортом — большим теннисом, плаванием. Скорость, солнце, воду люблю с тех пор. И математика у меня шла более чем хорошо — поэтому семья хотела, чтобы я пошла по папиным стопам.
И все же вы стали художником. В какой-то момент попали в мастерские Гриши Брускина?
Я три года поступала в художественный институт. И вот, в очередной раз меня туда не приняли. Я ужасно расстроилась. Ехала домой и случайно познакомилась в метро со студентам Строгановки. Среди них был Брускин, сам просто студент на тот момент, — но он собирал группы и давал уроки. Посмотрев мое портфолио, отрезал: «Выкидывайте это все и забудьте». Это, наверное, были какие-то реалистические наброски подруг. У Брускина были невероятные альбомы — Поля Сезанна, Жоржа Брака. Он объяснял про главенство композиции, как углы построить, задавал высокую планку.
А ваша мама давала вам какие-то наставления на тему искусства?
Она, скорее, учила меня принципиальным моментам. Например, что мое искусство не может всем нравиться. Всегда говорила: «Танечка, ты делай, твое дело — выскажи то, что ты хочешь, а там разберутся». Еще одним учителем был сосед по мастерской, книжный график Геннадий Калиновский. Он как раз больше технических профессиональных советов давал. Ему очень нравилось мое искусство — четкое, выверенное, очищенное. Он приговаривал, что самый главный период творчества — это когда все думают, что художник ничего не делает, просто думает. Пока не найдешь эту отточенную ноту, нельзя начинать делать.
А где и как вы работаете сейчас?
Я работаю всегда. В основном на любимой даче на высоком берегу Плещеева озера. Это в Переславле-Залесском, 150 километров от Москвы. Под нами огромное невероятное озеро, мы пристроили просторную веранду с окнами в пол и видом на водную гладь — там я и работаю. Солнце встает и целый день идет через окна моей мастерской, а вода отбрасывает, как зеркало, свет на наш дом, представляете? Я наблюдаю и фиксирую все восходы и закаты. В Москву приезжаю исключительно на концерты классической музыки и на выставки — в нашу небольшую квартиру на Маяковской — это старый дом 1920-х годов с окнами во двор — мне важна тишина, и я люблю быть одна.
Очень яркая страница вашей биографии — проект для Центрального дома туризма в 1974 году «Четыре комнаты тотального дизайна». Будучи 20-летней студенткой, вы прошли государственную комиссию и придумали концепцию проекта, который опережал свое время. Потом по ряду причин, включая идеологические, он не был осуществлен. Расскажите, как он начинался?
Экспериментальный проект «Четыре комнаты тотального дизайна» был моей дипломной работой. Надвигалась Олимпиада, и мне интересно было ею заниматься с точки зрения переосмысления искусства и пространства. Динамическиий орнамент переходил с обоев на линолеум, кресла, шезлонги и являлся частью сложной оптическо-геометрической системы, образуя своего рода Gesamtkunstwerk (нем. «объединённое произведение искусства» — прим.ред.). Кроме того, к проекту прилагался дизайн винилового дождевика того же паттерна, что создавало эффект человеческой фигуры, растворяющейся в пространстве. Темы мимикрии, взаимопроникновения, динамики, реорганизации внутреннего и внешнего не случайны: дизайн комнат у меня шел под кодовым названием «магниты».
Во время сессии проект заметила комиссия архитекторов МОСКОМ Архитектуры СССР, им понравился именно системный «средовой» подход. Они искали проект для иконы советского модернизма — строящегося комплекса на Ленинском Проспекте. Он должен был стать визитной карточкой Олимпиады-80. Сейчас сложно представить, что такой радикальный проект был одобрен архитектурным советом.
Есть мысли реализовать «Четыре комнаты тотального дизайна» сегодня?
Отдельные «модули» часто просят на музейные выставки. Открою секрет, мы планируем реализовать его целиком в галерее Алины Пинской. Я очень увлечена этим проектом — и это хороший признак для меня. Если я не увлечена — значит, ерунда какая-то. Сейчас перевожу «Четыре комнаты» в принципиально иные материалы: холст и акрил, в также в объёмные скульптуры. Эти материалы считаются более монументальными и долговечными. Хотя я всегда очень любила и люблю бумагу. На мой взгляд, это самый близкий человеку, интимный носитель первых идей. «Четыре комнаты» разрабатывался мной как проект—исследование перехода из темноты в дневной свет и обратно. В основе — идея просвечивающего, открывающегося неба. Как зафиксировать момент рассвета? Как передать ощущение сумерек? Как записать состояние между «еще не рассвело, ещё не стемнело»? Каждый модуль — это кадр, индекс, отпечатывающий время состояния природы. Каждому кадру соответствует точная дата, часы, минуты, написанные карандашом на обратной стороне. Можно сказать, что оптический эксперимент с тоном и цветовым градиентом превратился в формулу ускользающего времени. Помимо многочисленных расчетов на миллиметровке и кальке сохранились изначальные эскизы — ландшафтные зарисовки, с текстом — небо/земля, с минутами 5.45 утра или 6.03 вечера. Как в 70-х, так и сейчас, для меня крайне важен контраст четкой математической формулы и рассеющегося, неуловимого света. Иногда в работах присутствует металлический пигмент, усиливающий эффект «видимого-невидимого».
Чем вы увлечены сейчас, о чем ваш новый проект?
Тема у меня всегда одна. Меня интересует волновая природа всего. Изучаю физику, которая доказывает, что все волновое — и наши визуальные впечатления, и наши ощущения. У зрения, слуха, тактильности — свой диапазон. Еще интересуют время, скорость и музыка. Для меня стал откровением, даже ударом каким-то немецкий композитор Йоханнес Крайдлер, которого я услышала на концерте в Доме Культуры «ГЭС-2» этой весной. Я бы очень хотела с ним познакомиться и вместе сделать проект, который я задумала. Там обязательно будет про движение в поездах, а прежде всего, этот ритм. Мне интересно, что обычно мы идем по выставке и смотрим на работы, мы двигаемся, а они — нет. А если мы едем на поезде или велосипеде, и работы, наоборот, проносятся мимо нас? Эти артерии, которые соединяют город или пространство, — это потрясающее выставочное пространство. Вижу в нем много возможностей для себя как для художника. Кинетизм нас к этому и подводил.
Мы сейчас с вами смотрим папку с вашим ресерчем к новому проекту, это впечатляет — тут и растения, и физика, и математические формулы, и увеличенные фотографии пикселей на экране смартфона. Где еще ищете вдохновение?
Помимо изучения физических и математических законов в искусстве, огромное влияние на меня оказали старинное народное искусство и древняя иконопись. Я долго изучала ее каноны, системы пробелов, световых лучей, бороздки. Как ни странно, для меня также важны моменты, подсмотренные просто на улице. Например, бензин на асфальте — у меня даже есть несколько работ, посвященных бензиновым лужам. Меня всегда волновало, как зафиксировать неуловимое состояние неба — сумерки, рассвет, полдень. В 70-х у меня была тетрадка, где я подробно фиксировала неуловимые, исчезающие состояния, например, куски небосвода — такие форточки в небо с точными датами и временем суток. Я до сих пор веду «дневник кусков неба», а теперь к нему прибавился еще и «дневник ряби на озере». В институте у меня была невероятная жажда до книг. Все деньги, которые мне давали на одежду, я тратила на книги: философские трактаты, биографии художников, знаменитых людей. Тогда я набирала. А сейчас хочется выдать. Меня волнует, чтобы я успела сделать то, что я хочу, и выразила свою мысль ясно.