«Дядя Ваня» по-японски: зачем смотреть фильм «Сядь за руль моей машины»
Сборник писателя Харуки Мураками «Мужчины без женщин» начинается с рассказа «Сядь за руль моей машины». Одноименный фильм режиссера Рюсукэ Хамагути начинается с женщины. Это Ото, сценарист и жена режиссера Юсукэ, без которой ему и предстоит остаться. Их дом, на первый взгляд, — полная чаша: беседа в предрассветный час после часа любви, концерты Моцарта на виниловых пластинках, взаимное внимание к работе друг друга. Жена ходит на спектакли мужа, муж пересказывает придуманные женой истории (зачем — сюжет еще покажет). Но если присмотреться, чаша эта оказывается не без сколов. Юсукэ знает, что Ото его любит, как знает и то, что она ему изменяет. Одну из таких сцен измены зритель будет наблюдать вместе с ним, а после так же молчаливо выйдет с героем за дверь. Япония — родина искусства кинцуги, которым Юсукэ, кажется, овладел сполна. Склеить то, чему был нанесен урон, он умеет, то, что идеал в изъянах, знает. А его золото (кинцуги переводится как «золотая заплатка») как раз молчание и есть. Но внезапно, без предпосылок и предупреждений, жена умирает, а чаша эта разбивается так, что не склеить.
Все это — пролог к основному действию, за время которого успевает произойти много чего еще. Юсукэ появляется на театральной сцене в беккетовском «Ожидании Годо», попадает в аварию и после случайно узнает, что может ослепнуть на один глаз, смотрит видео с хищными миногами, знакомится с коллегой жены и слушает, слушает, слушает чеховского «Дядю Ваню». За эти 40 экспозиционных минут мы узнаем, что у Юсукэ есть парочка авторских приемов. Артисты (сам он тоже в этом числе) в его спектаклях следуют тексту не на одном языке, а на разных, вполне вербально демонстрируя, как часто люди слушают, но не слышат, не понимают друг друга. Свою же роль Юсукэ учит в машине, где крутится в магнитофоне записанная женой кассета с текстом.
Эта красная машина соединит пролог с основным действием, прошлое с настоящим, внутреннее — с внешним. На ней режиссер поедет в Хиросиму, где международный театральный фестиваль заказал ему постановку сцен из деревенской жизни — «Дядю Ваню». Пьеса Чехова, которая в рассказе Мураками упоминалась вскользь, в фильме обретает объем и вес, становясь еще одним зеркалом, отражающим и поглощающим одновременно.
Щемящие чувства, коими полнится грудь постановщика Юсукэ, персонажам русского писателя знакомы хорошо. Их то тихое, то вполне громкое отчаяние окажется созвучно не только режиссеру. Добравшись до Хиросимы, он узнает, что по правилам фестиваля должен доверить руль своей машины шоферу, что в планы не входило: отель подальше от города, театра и людей нужен был для того, чтобы оставаться с Чеховым наедине, теперь же этот час пути проходит при свидетелях. Девушка по имени Мисаки — профессиональный водитель и молчаливый наблюдатель. Находиться в замкнутом пространстве с едва знакомым человеком — занятие не из простых. В машине не так, возможно, сложно, как в лифте, когда не знаешь, куда деть руки, ноги, взгляд, но все-таки. Впрочем, эти двое о себе любят поговорить едва ли, предпочитая оставлять все где-то внутри. Сближение однако неизбежно. Слишком много у Мисаки и ее пассажира скопилось тихой боли. Он репетирует, она ждет, актеры читают текст. Следуя лишь одному ему известному плану, Юсукэ снова собрал за одним столом людей, говорящих на разных языках, а порой и не говорящих вовсе, чтобы день за днем, час за часом произносить то, что написал Чехов. Реплика, стук кулаком по столу, реплика, стук: никаких объяснений, только «Спасибо, на сегодня достаточно» как итог дня. Неизбывная тоска русской жизни и героев «Дяди Вани» действует на собравшихся по-разному. Кто-то этим полнится, кто-то оказывается опустошен, кому-то и вовсе не нужен текст, чтобы что-то почувствовать, ведь жизнь драмой может быть охвачена не меньше, чем пьеса.
Как и его герой при работе над спектаклем, режиссер фильма Рюсукэ Хамагути никуда не спешит. Все, что было намечено историей Мураками, здесь множится и расцветает. Разворачивающийся сюжет порой чем-то напоминает медитацию или спокойное с виду море. Однако что стоит за молчанием или сдержанностью воды, что происходит под толщей идиллического пейзажа, присутствующего здесь зримо и незримо одновременно. Присущая японскому менталитету сдержанность не оказывается синонимом равнодушия, а тема трагического прошлого, с каждой поездкой на красной машине раскрывающаяся все больше, магнитом тянет к себе и тему надежды. Одна лишь короткая фраза «Все будет хорошо», произнесенная на покрытых снегом развалинах прошлого, стоит десятка разговоров, но все-таки молчать — не значит спасаться и спасать.
Хамагути не скрывает, что этот сюжет требует от своего зрителя высокой степени концентрации. Зритель (пока преимущественно фестивальный) восторгов тоже не таит. С Каннского фестиваля фильм увез награду за лучший сценарий и еще два приза в придачу (приз ФИПРЕССИ и приз экуменического жюри), обзавелся статуэтками BAFTA и «Золотого глобуса» как лучший фильм на иностранном языке и получил четыре номинации на «Оскар». Красота, которая здесь то разлита широким росчерком кисти, то кроется в деталях, оказывается и внутренней, и внешней. «Дядя Ваня» доберется до сцены и станет оглушительно беззвучным в финале, ну, а Юсукэ, кажется, свой голос по-настоящему обретет.