Опера — это весело? Какие постановки заставляли публику смеяться
Среднестатистическая картина, до сих пор всплывающая в голове у среднестатистического образованного человека при слове «опера», — статная дама, истошно вопящая высокую ноту на непонятном ни одному человеческому уху языке. Такое, надо сказать, тоже бывает, особенно в операх XX века. Выдающаяся русская певица Елена Образцова, например, вспоминала о совместной работе с другой большой русской певицей Тамарой Милашкиной над оперой Прокофьева «Семен Котко». По вокальным канонам спеть фразу «Висит как кукла на суку, резиновая кукла, страшная кукла» с правильным произношением в высокой тесситуре невозможно, так что вместо «резиновой куклы» зритель слышал «резиновую каклу» в максимально неподходящий этому плохому каламбуру трагический момент. Ведь Любка, героиня Милашкиной, видит своего жениха на виселице и сходит с ума. Смешно? Безумно.
Работать в оперном театре без чувства юмора очень трудно. Тяготы репетиционного процесса порой можно выдержать, только прибегая к острому словцу. Биргит Нильссон — лучшая Турандот второй половины XX века — в своей книге воспоминаний оставила нам множество очаровательных колкостей. Во время репетиции «Кольца нибелунга» с великим и ужасным Гербертом фон Караяном у певицы порвалось жемчужное ожерелье. Маэстро, руководивший на тот момент Венской оперой и не без основания считавший лучшим оперным театром в мире тот, которым верховодит сам, скривился в усмешке: «Не куплено ли это "великолепное" ожерелье на гонорары из Ла Скала?» На что Нильссон в свойственной ей манере ответила: «Нет, эта подделка куплена на ваши жалкие венские гонорары». Толк в них Нильссон знала — главным пунктом в контрактах величаво-спокойной шведки была простая фраза: «Максимально возможный гонорар». Позднее певица вспоминала: «Изольда сделала меня известной. Турандот — богатой». Больше 15 лет она владела монополией на кровавую китайскую принцессу, убивающую не только желающих добиться ее мужчин, но также голосовые связки исполняющих ее певиц и находящихся рядом с ней теноров.
Франко Корелли (не менее великий тенор, чем Биргит Нильссон — сопрано) так же 15 лет владел монополией на Калафа — того самого принца, который растопил сердце Турандот. Оба певца обладали блестящим верхним регистром, поэтому, когда в «Турандот» два голоса сливались в унисон на верхнем до, сверхзадачей каждого из них становилось подать это до максимально эффектно. В одном из спектаклей Нильссон продержала его дольше, чем ее партнер, и оскорбленный в лучших чувствах тенор-невротик Корелли собрался покинуть театр, не дожидаясь третьего акта. Генеральный менеджер Метрополитен-оперы Рудольф Бинг предложил хитрый план мести: укусить Нильссон за ухо во время любовного дуэта в следующем действии. Тенор настолько пришел в восторг от подобной затеи, что рассказал о ней певице. На этой оптимистичной ноте они помирились и спели вместе еще множество выдающихся партий. Смешно? Безумно.
Конечно, веселых сочинений в пересчете на все 400-летнее наследие этого странного, но соблазнительного жанра не так уж много. Тем не менее пару произведений с настоящим хеппи-эндом назвать надо. «Ариадна на Наксосе» Рихарда Штрауса — отличный пример всей той суматохи, которая творится при сочинении и на репетициях новой оперы. Молодой композитор мечтает об идеальной трагической опере, но юношеский максимализм разбивается о требования Примадонны и Тенора самых эффектных арий, естественно, для себя любимых, а затем о прихоть заказчика: трагическую оперу надлежит играть вместе с представлением итальянских комедиантов.
Дописывание оперных номеров за неделю, день или даже за час до премьеры — вещь вполне обыденная. Гуляющий по Сети мем «Если вас тревожит ваша прокрастинация, помните: Моцарт написал увертюру к "Дон Жуану" утром в день премьеры» вполне документален. Еще хлеще была история с оперой Сэмюэля Барбера «Антоний и Клеопатра». Именно этой постановкой собирались открыть новое здание Метрополитен-оперы в Линкольн-центре. Однако Франко Дзеффирелли, режиссер и сценограф спектакля, не рассчитал вес декораций, и машинерия, призванная обеспечить все это визуальное пиршество, отказала. Поэтому композитору пришлось писать новую музыку лишь для того, чтобы декорации успели поменять вручную. Происходило все это прямо в зрительном зале: Барбер писал ноты и сразу отдавал не высохшие от чернил листы партитуры в оркестровую яму дирижеру Томасу Шипперсу, чтобы оркестр успел прочесть ее. Смешно? Безумно.
Другой счастливый финал ждет молодую влюбленную пару — дочь золотых дел мастера Погнера Еву и рыцаря Вальтера фон Штольцинга — в комической опере Рихарда Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры». Несмотря на комизм, она задается вполне фундаментальным вопросом: «Что есть (немецкое) искусство?» Но пусть неизбежное философствование байройтского гения вас не пугает: если вы готовы провести около шести часов в театре (а именно столько идет опера, включая антракты), то будете вознаграждены по-настоящему доброй и отчасти простодушной музыкой, понятным сюжетом, в котором действуют исключительно адекватные люди, не собирающиеся стреляться, делать харакири или казнить кого-то заживо в кипятке (а именно такой финал в опере Фроманталя Галеви «Иудейка»). Можно посмеяться над незадачливым писарем Бекмессером, в пении которого столько ошибок, что башмачник и большой поэт-мейстерзингер Ганс Сакс, отстукивая молоточком их количество, успел починить пару ботинок. Последняя опера Джузеппе Верди «Фальстаф» и вовсе оканчивается зажигательной фугой «Все в мире — это шутка!». Великому итальянскому композитору в день премьеры было уже 80 лет, но он не потерял способности улыбаться миру. Давайте не потеряем и мы. Хотя бы в оперном театре.