Человек, который не должен был умереть. Памяти Карла Лагерфельда
Карл Лагерфельд не умрет никогда. Такое попросту невозможно. Это сомнительное в рамках привычной человеческой логики утверждение долгое время казалось абсолютной истиной. Конечно, все умирают — мы это знаем. Но некоторые просто не могут — слишком многое на них завязано. И слишком много они в случае смерти унесут с собой. Поэтому, когда Карл Лагерфельд не вышел на поклон в финале последнего показа Chanel, все взволновались — но не то чтобы очень активно.
Конечно, дизайнеру было уже много лет. Так много, что его бесконечный путь в моде теряется будто в начале прошлого века. У кого-то были заранее подготовлены и материалы-некрологи на этот случай, чтобы после объявления о кончине выстрелить первыми. Свой план на случай не таких уж непредвиденных обстоятельств был, очевидно, и у руководства Chanel. Имя преемницы незаменимого дизайнера, Виржини Виар назвали через несколько часов после того, как публично объявили о его смерти, — а значит, и решение это было взвешенным, давно принятым. Может быть, ее готовил к этому и сам Лагерфельд, который всегда был реалистом: она долгое время была его правой рукой. И все-таки он казался, без преувеличений, вечным.
Он был в глазах многих не совсем даже и человеком — константой. Постоянной составляющей мира моды, без которой этот мир был бы категорически невозможен. Вытянешь этот черно-белый кирпичик из основания — и все посыпется. При этом был, конечно, человеком совершенно другой эпохи. И дело не только в датах, которые, если их произнести вслух, моментально повергают в растерянность.
1954-й — молодой Карл выигрывает конкурс International Woolmark Prize. (В соседней номинации победу одерживает Ив Сен-Лоран.) Потом три года работает у Пьера Бальмена, домом чьего имени сегодня управляет Оливье Рустен — сияющий молодой человек, словно прошедший в реальную жизнь через фильтр Facetune. В 1958-м переходит в Jean Patou — кто-нибудь без диплома историка моды еще помнит, что это был за дом?
Жан Пату, конечно, не забыт, но не так знаком современной публике. Однако все знают Коко Шанель, Ива Сен-Лорана, Кристобаля Баленсиагу — других героев тех времен, когда мода была недоступна, оставалась сказкой. Миром идеальных женщин и мужчин, в котором клиентки выбирали свой дом и своего кутюрье раз и навсегда и мечтали быть похороненными именно в их платьях. Все эти люди, лица с книжных обложек из серий «История моды» — герои скорее мифологические, чем реальные. Какими на самом деле были их жизни, с уверенностью сегодня не скажешь. Карл Лагерфельд, один из последних героев этого времени, в миф начал превращаться еще при жизни. А теперь, прямо у нас на глазах, окончательно перешел черту.
Но вернемся к хронологии. Итак, на дворе 60-е. Вокруг дети цветов, зреет Вудсток. Лагерфельд приходит работать в Chloé. И заодно в Fendi — с семьей Вентурини-Фенди он не расстанется, как мы теперь знаем, практически до самой смерти. Даже последняя коллекция итальянского дома делалась в соавторстве с ним.
Начало 80-х — Карл Лагерфельд приходит в Chanel. И работает там без малого 36 лет — можно ли представить такой срок сотрудничества с брендом в резюме кого-то из более юных его коллег? Во времена, когда креативные директора в модных домах меняются каждые 2–3 года, а долгосрочных контрактов больше просто нет?
С трудом вписываются в современную реальность и другие черты Карла Лагерфельда, ставшие знаковыми. Убийственная трудоспособность — сложно представить себе другого человека, который на том же уровне смог бы работать над столькими проектами. Как минимум шесть коллекций в год для одного только Chanel, как минимум четыре, если считать еще и недавно добавившийся кутюр, для Fendi. Плюс собственный бренд Karl Lagerfeld, плюс капсульные коллекции с самыми разными героями, от кошки Шупетт до телохранителя Себастьяна Жондо, плюс собственные съемки в качестве фотографа — это далеко не полный список, но и без дополнений впечатляющий.
Добавим к этому абсолютную безжалостность к самому себе. Она в наши дни, когда в почете забота о себе, внутренний комфорт и психотерапия, совершенно радикальна — не меньше, чем известные высказывания дизайнера о русских мужчинах и прочем, прочем. Пока мир проникается нежностью и сочувствием к Рафу Симонсу, дизайнеру холодной эстетики, но трепетной души, посмотрев документальный фильм «Dior и я», Лагерфельд непоколебим. «Я устал, я ухожу, большие дома высасывают из творческих людей все соки», — история не для него. Карл Лагерфельд никогда не жалуется. Карл Лагерфельд никогда не устает. Такой ритм — и в целом собственное несовершенство, невозможность достичь той планки, которую сам изначально для себя поставил, — только подстегивает Карла Лагерфельда. Он, в конце концов, со скидкой на возраст, мог бы в принципе забыть о социальных сетях, модном контексте, погрузившись исключительно в рисование эскизов, — но не сделал этого, а более чем освоил тонкое искусство создания из ничего инфоповодов и работу с ними онлайн.
Он считает (и как, скажите, перейти в случае с таким человеком на глаголы прошедшего времени?), что жалобы — для слабаков, а выживает сильнейший. Эта его жесткость — по нынешним меркам жестокость — направлена на всех вокруг. На недостаточно, на его взгляд, красивых, на полных, на не готовых к особенностям работы в сфере и не умеющих защищать границы — чтобы заслужить одобрение Лагерфельда, нужно доказать, что у тебя есть воля. Например, в рывке к планке его собственных стандартов.
В образе дизайнера вообще было не так много человечного — даже человеческого. Он говорил: «Я — как машина», и свой образ построил словно на этой основе. Он не афишировал никаких своих связей — достоверно известно только про одну, случившуюся или не случившуюся давным-давно. Его образ — черный костюм, черные очки, белая рубашка, убранные в хвост белые волосы — известен каждому. Какие бы глаза ни прятались за его темными очками, публике он их, как и свои эмоции, не показывал, оставаясь строгим и порой резким, никогда не сентиментальным. Если речь, конечно, не заходила о его кошке Шупетт, которую он, похоже, любил ужасно — ну а как можно ее не любить?
На вопрос журналиста французского Numéro, с кем кайзер предпочел бы оказаться на необитаемом острове — с Вирджилом Абло, Симоном Портом Жакмюсом или Джонатаном Андерсоном, — тот ответил, что для начала убьет себя. Это было последнее интервью Карла Лагерфельда — других больше не будет. Он умер, хотя это и выглядело решительно невозможным, а с ним, как бы банально это ни звучало, ушла эпоха. Эпоха, в которой было «красивое» и «некрасивое», и они не смешивались, а любая попытка связать «низкое» и «высокое» оборачивалась скандалом. В которой мода была про классическое искусство, а не про концептуальное. В которой дизайнер мог быть и был далекой и недосягаемой фигурой, и нельзя было подписаться на него в Instagram, чтобы разглядывать его селфи. В которой показы не транслировались через приложения для знакомств, а резкие высказывания, которые могли кого-то обидеть, были проблемой того, кто обиделся, а не того, кто их себе позволил. Эпоха со своими достоинствами и недостатками, которую, как и все уходящее, не вернуть.