Из чего сделан «Дом, который построил Джек» Ларса фон Триера
Сюжет и структура
Приблизительные 1970-е, усредненные США. Инженер Джек (Мэтт Диллон) много лет кряду строит и сносит свой дом у озера — за это время он успел задушить, застрелить, зарезать и забить до смерти более 60 ни в чем не повинных американцев. Ему явно подыгрывают высшие силы: дождь в нужный момент смывает следы крови, крики жертв повисают в ночи без ответа, а разини-полицейские никак не поспевают за Мистером Изощренным — под таким прозвищем Джека знают криминальные репортеры. О деталях нескольких убийств-«инцидентов» мы узнаем из до поры до времени закадрового диалога главного героя с пожилым чувствительным мужчиной Верджем. Того не пронять отсылками к мировой классике и жуткой истории XX века: довольно скоро зритель понимает, при каких обстоятельствах Джек познакомился с Верджем — и куда они направляются.
Рекламируя «Нимфоманку», Триер утверждал, что изобрел новый жанр — «дигрессионизм», в котором побочные линии значат не меньше, чем магистральные. В действительности подобным образом свои книги сочиняли такие писатели-новаторы, как Лоренс Стерн и Марсель Пруст. На их формальные открытия Триер нанизал и классицистический конфликт разума и чувств, и темы обожаемого им маркиза де Сада, и (самое главное) собственные страхи и страсти.
«Дом…» — работа в том же направлении: подобно Селигману и Джо в «Нимфоманке», Джек и Вердж ведут разговор обо всем на свете — от гончих псов до концлагерей. Точнее, говорят они только об одном, зато сокровенном: как связаны эстетика и этика; дозволено ли художнику преступать нравственные законы; можно ли, вслед за писателем Томасом де Квинси, назвать убийство одним из изящных искусств? Философские рассуждения сопровождают броские иллюстрации — чтобы и самый непонятливый зритель раскусил авторские аллегории и оценил сравнения.
Культурно-исторический пласт
Как и «Нимфоманку», «Дом…» можно назвать фильмом-энциклопедией, но подбор фактов в ней будет сильно отличаться от типичного тома в серии «Хочу все знать». На этот раз Триера занимают принципы архитектуры и лично Альберт Шпеер, композитор Гленн Гульд, странная связь между Гёте и Бухенвальдом, эстетика тоталитаризма, Данте, Вергилий и Уильям Блейк, поженивший в своей визионерской поэме Рай и Ад. Все они подсвечивают заветную идею маньяка Джека: каждый художник ищет собственный материал — и не его вина в том, что вместо красок и глины он работает с трупами. Концепция крикливая и рассчитанная больше на реакцию организаторов Каннского кинофестиваля, в 2011-м изгнавших Триера после неудачной реплики о Гитлере, чем на серьезное обсуждение. Все-таки, чтобы оценить красоту сваленных в кучу мертвецов, выложенных в ряд ворон или массового убийства одной пулей, нужно иметь очень специальный, довольно патологический вкус — и художественным его точно не назовешь.
Триеровские амбиции, однако, не исчерпываются цитатной игрой и перемигиванием с недругами — ему интересно воссоздавать классические образцы, переносить живопись на пленку. Так, ближе к концу герои обнаруживают себя на картине Эжена Делакруа «Ладья Данте»: китчевые цвета и наигранность поз создают довольно абсурдное впечатление и здорово сбивают пафос эффектного эпилога — может быть, единственной части фильма, которую Триер попытался сделать всерьез.
Автоцитаты
А вот этого за Триером прежде не водилось: в «Доме…» есть целая нарезка из «Королевства», «Антихриста» и других проектов режиссера — перемешанная с военной хроникой, анимацией и документальными фильмами о животных. Свидетельствует ли это о том, что эго Триера достигло размеров планеты Меланхолия, которая не сегодня завтра врежется в Землю? Или, напротив, это показатель абсолютного душевного здоровья режиссера, верный индикатор его самоиронии? Похоже, ни то ни другое: цитируя себя, Триер прощается, в последний раз объезжает родные угодья, волоча за собой прошлые победы и удачи. «Все, что мог, ты уже совершил, — Создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил?» — Триер точно не читал Некрасова, но эти строки, конечно, лучше всего характеризуют его нынешнее состояние. Обозреватели с мстительным удовольствием описывают дрожащие руки режиссера и его нетвердую, плутающую речь: теперь понятно, почему автор «Догвилля» переключился на обработку алмазов.
Ультранасилие
«Фильм, с которого убежали 100 человек в Каннах» — именно эту фразу, хочется верить, поместят на обложку «Дома…», когда он выйдет на цифровых носителях. Первые зрители нашли картину запредельно жестокой к людям и птицам, но это, пожалуй, преувеличение: ни один утенок на съемках не пострадал и ни в одну из так называемых невыносимых сцен (сафари в заброшенном лесу, отрезание груди) совершенно невозможно поверить — Триер позаботился о том, чтобы они выглядели максимально неправдоподобно, чтобы торчал реквизит. Его, как всегда, заботят более сложные, чем отвращение, эмоции: до какого предела можно сопереживать безусловному злодею; растрогают ли нас его слезы и его отчаянная попытка изменить свою участь? Скептики назовут это очередной недобросовестной манипуляцией, но 62-летнему Триеру не привыкать: в финале он снова оставляет публику в расстроенных чувствах, и это, кажется, самое продуктивное состояние после встречи с таким амбициозным кино — пусть даже не вполне состоятельным и ровным.
Мизогиния
Вообще-то Джек убивает, не различая полов, но Триер подробно показывает нам только инциденты с женщинами — а когда дело доходит до чисто мужской гекатомбы, то в двери вдруг начинает ломиться полиция. Триер не видит в этом проблемы (Джек говорит, что с женщинами как-то сподручнее), но это слишком выпуклая закономерность, чтобы ее проигнорировать. Может быть — тут приходится оперировать гипотезами, — Триер нарочно заостряет гендерные противоречия между жертвами и убийцей, показывая, какой бывает маскулинность в ее абсолютном проявлении и как она поддерживается равнодушным обществом, но что-то противится этому феминистскому истолкованию, что-то — не сходится. Триеровские героини в «Доме…» слишком безропотны и уязвимы, слишком парализованы страхом, слишком в конечном счете карикатурны — ну какие у них были шансы против художника с ножом. И вот за это особенно обидно: Триер, как мало кто сегодня, умеет создавать мощные, независимые, прорывающие экран женские образы — но пожалел хотя бы один для своей финальной (продолжаем приучать себя к этой тяжелой мысли) картины.
Что все это значит
Со стороны «Дом…» выглядит даже более личной, чем «Нимфоманка», историей. Как и Джек, Триер много думает о природе своих способностей, мучительно выясняет, кто он в искусстве — дюжинный инженер или великий архитектор, — и находит подтверждение обеим версиям. Таков и его итоговый (еще одно страшное слово) фильм, который снят выскочкой и гением, жуликом и очень большим автором. Это абрис шедевра, который должен был стать триеровской «Божественной комедией»; должен был — но все-таки не стал.
«Дом…» — картина о поражении, о том, что масштаб не оправдывает вектор, и есть такие мосты, которые нельзя перейти, даже если считаешь себя исключительным. Все, на что может рассчитывать художник — и тут уже неважно, настоящий он или фальшивый, — это частный выбор и то, что за ним следует. Великий режиссер Триер отправил великого грешника Джека в адское пламя. Урок «Дома…» — в том, что однажды наступит время, когда эпитеты потеряют всякий смысл; когда останутся одни существительные. Кажется, оно называется Страшный суд.