Париж 1920-х глазами куратора выставки «Пикассо & Хохлова»
Париж как праздник, который действительно всегда с тобой
Париж 1920-х годов — время нескончаемого праздника. Вся фантазия города уходит на развлечения: без конца нужно придумывать темы для новых балов, которые проходят и в салонах меценатов, и в небольших кабаре. Бал на крыше, черный, бумажный, африканский. Люди как будто живут одним днем — даже костюмы теперь создают из вырезанной бумаги. Все кажется эфемерным, и все находятся в постоянной погоне за ускользающим впечатлением.
Индустрия моды во Франции раскручена не меньше, чем арт-рынок, и работает, как огромная мельница удовольствий и роскоши: над нарядами трудятся сотни модельеров и огромное количество швей. Поэтому сохранилось так много платьев того времени, от великих модельеров до безымянных: их действительно создавалось очень много.
Ольга Хохлова высоко ценила Шанель и одевалась в ведущих домах — вполне могла позволить себе покупать наряды и у Lanvin. Пуаре она не особенно жаловала: предпочитала не свободный крой ниспадающей формы, а более стройно скроенный силуэт. Возможно, у нее была пара нарядов и от Madame Agnès.
Сам Пикассо в это время стал одеваться по-другому. Ему теперь нужно выходить в свет вместе с Ольгой, он начинает носить костюмы-тройки, оставляет свою знаменитую блузу. Ольга дала возможность Пикассо почувствовать себя мужчиной остепенившимся, с семьей и ребенком, постоянным надежным заработком, с домом-тылом, который поддерживает человека в жизни. Все это в духе времени.
Безумные 1920-е — период обеспеченности, когда все жили сегодняшним днем и мечтали только о том, чтобы счастье продлилось завтра — а дальше уже не заглядывали. Это была пора наивности, а Пикассо оказался мудрее своего времени. Он как раз переживал кризис среднего возраста: подвел первые итоги своей жизни и осознал, что смертен.
О нравах и моде на искусство
С легкой руки патриотов авангард объявляют чуждым, немецким, строгим, жестким, отверженным. И покупают, и продают его, как правило, не французы, а немцы. Именно поэтому авангард терпит поражение во время Первой мировой войны вместе с Германией.
Теперь традицию объявляют символом свободы, вариативности, легкости, всеприемлющей новой общностью, которая выглядит очень актуально. Но французская манера заключается и в том, чтобы создавать ее заново и в конце концов нарушать. Традиция оказывается маской Арлекина, изменчивой, практически театральной историей. Ты можешь примерить любую традицию — как маску: первобытную, средневековую, ренессансную, Черной Африки, Сезанна, народного искусства, примитива, Анри Руссо. Все традиции уравнены в своих правах, становясь необъятным полем.
Как это проявляется в повседневной жизни? На разных уровнях — от новой культуры оформления интерьера, которая включает эту историю, связанную с традицией. Так появляется новая форма ар-деко, так или иначе связанная с жонглированием традицией и новой интерпретацией ее форм.
Новые нравы, новая музыка, новые возможности: вот чем оборачивается поклонение традиции во Франции. Парадоксальным образом это время сочетает в себе и национальную гордость, и интернациональность — в форме экспорта французской культуры. Париж стремительно возвращает себе положение центра искусства, одного из мировых центров культуры. Он снова стягивает в себя энергетические линии из Англии, Америки, Скандинавии, Италии, Испании, стран Европы, других регионов. В Париж едут все — и даже чилийцы, бразильцы, североафриканцы. И это тоже многогранная традиция, которая собирает все народы в одной точке, центре латинской традиционной культуры. И Пикассо, испанец с русской женой, находящийся в лоне латинской культуры, оказывается в Париже абсолютно органичен. Он здесь естественный персонаж, это желанное для всех развитие событий.
О том, какую роль в Париже играл Пикассо
Пикассо и Хохлова — люди, которые определяют художественную повестку дня. Пикассо в это время становится самым знаменитым художником мира. К нему прикованы все взгляды. Он — не выходец из мира «старых денег», но его сейчас окружают именно эти люди. До Первой мировой войны его покровители — скорее, молодые предприниматели, экспериментаторы, люди не очень состоятельные, но жертвующие последним, чтобы обрести какое-то произведение Пикассо. До войны он художник-затворник, человек, хранящий в тайне свои находки, которые можно увидеть только через посредничество арт-дилера Даниэля Анри Канвейлера.
У Пикассо появляются большие покровители. Это и граф Этьен де Бомон, лощеный аристократ, устраивающий роскошные празднества, балы, а заодно и коллекционер. Пикассо теперь друг и близкий человек аристократов. Новое искусство интересует и обеспеченную буржуазию, и благородные семейства, которые прежде не обращали внимания на новое искусство, заказывали портреты традиционным салонным художникам. Сейчас новое искусство становится модным, его коллекционируют, пускают в дома те, кто не мог подумать об этом лет семь назад.
Пикассо был умным и независимым человеком — он редко отвергал людей, но если вдруг начинал кого-то продвигать, то делал это совершенно парадоксально. До Хохловой у него был роман с Ирен Лагю, довольно посредственной художницей, но страсть ослепляет Пикассо, и он начинает выставлять ее наряду с собой. С сюрреалистами выходит иначе: они стремятся завоевать его внимание, заискивают перед ним, включают его в свои трактаты, стараются привлечь на свою сторону как знаменитость, великого человека своего времени. И, участвуя в их проектах, он, скорее, делает им одолжение: он мог позволить себе быть абсолютно независимым.
Арт-рынок в 1920-е годы переживает невероятный взлет. Он становится ареной и спекуляций, и рискованных вложений. Идет постоянная охота за новыми художниками, Пикассо стоит столько, что его купить уже невозможно. Еще в эпоху Канвейлера он жил достаточно свободно, получал хороший доход. Но теперь одна картина Пикассо стоит как половина годового дохода средней семьи, 1500 франков.
Как была устроена жизнь в доме Пикассо — Хохловой
Пикассо совсем не бедствовал и вполне мог позволить себе жить в свободном графике, но работал очень интенсивно. Его мастерская закрывалась на ключ, и работал он в поте лица целыми днями — так было и до, и после Первой мировой. В доме Пикассо есть целый этаж, куда он не любит пускать посторонних, где царствует его великолепно организованный творческий хаос и он проводит столько времени, сколько считает нужным.
В это время у них появляется много прислуги: горничная, помощник по хозяйству, няня. Ольга осталась хранителем дореволюционной традиции: она даже писала по старой орфографии, и ее быт был организован так, как если бы не случилось гражданской войны. Она идеальная находка для этой эпохи, жаждущей вернуться в довоенное время, и она сильно не похожа на новых своих сограждан: тех, кто приезжал во Францию уже из советской России.
Их дом был довольно старым и сохранился до сих пор. В нем сильно пахло мастерской, красками, растворителями. Ольге принадлежал отдельный этаж, где она устраивала салон, — и туда приходил, например, Жан Кокто.
В это время у Пикассо появляется новый арт-дилер: Поль Розенберг. Фактически это человек, который его создал. Он выставляет Пикассо в своей галерее на фешенебельной улице Боэси, 21, где расположен крупнейший центр торговли старым искусством — и новым. Здесь обосновываются самые актуальные арт-дилеры 20-х годов. На соседнюю улицу он селит и Пикассо, которому создает тепличные условия. Пикассо с удовольствием живет в этой золотой клетке, но когда между ним и Ольгой нарастает конфликт, в его работах мы можем увидеть новые формы — деформированные, мучительные. Сначала это деформация окружающего мира, затем новое прочтение классической традиции через фигуру минотавра — традиция драматичная, кровавая, страшная, жертвенная со всех сторон.
В этой истории любви нет ни выигравших, ни проигравших: проигрывает Ольга, ее соперница Мари-Терез и сам Пикассо. Только Поль Розенберг остается верным художнику: он не отвергает его новую манеру, с удовольствием и успехом продает и его сюрреалистические работы, и вещи 30-х годов, прослеживающие меняющуюся манеру художника. До 1940 года вместе с Полем Розенбергом они работают вместе.