Герои, 16 мая 2018, 13:00

Максим Диденко: «Я бреду по стопам Серебренникова и не стесняюсь этого»

Максим Диденко выпустил очередную премьеру — спектакль «Текст» в Театре имени Ермоловой, поставленный по одноименному роману Дмитрия Глуховского. По случаю «РБК Стиль» встретился с режиссером.
Читать в полной версии
Фото: Георгий Кардава

За последние несколько лет выходец из петербургского театра Антона Адасинского Derevo, больше известного в Европе, чем в России, стал одним из главных ньюсмейкеров российского театра. Каждая его премьера оказывается громкой, а критики шутят: Диденко знает, как протанцевать любой текст. Однако недавно в кулуарах стали поговаривать, что режиссер уходит из театра. 

Мы решили выяснить, насколько правдивы слухи, а заодно поговорить про Москву и Петербург, новый проект «Asmodeus» и причины такой плотности премьер. Ну и еще спросить, каково это, когда у тебя играет Олег Меньшиков.

В одном из недавних интервью вы рассказывали, как прочитали «Текст», а после написали Глуховскому в фейсбуке. Для тех, кто следит за вашим творчеством, это как минимум неожиданно. Вы работали с классикой, с киноавангардом и почти не работали с новыми текстами. Это ваш первый подобный опыт?

Ну не совсем так. Ведь, например, пьесу «Беги, Алиса, беги» (одноименный спектакль в Театре на Таганке — предыдущая премьера Диденко. — «РБК Стиль») написал Валерий Печейкин. И несмотря на юбилейный повод (80-летие со дня рождения Владимира Высоцкого. — «РБК Стиль») и достаточно древнее произведение Льюиса Кэрролла в основе, это пьеса, написанная полгода назад.

Фото: Георгий Кардава

Но все равно для «Беги, Алиса, беги» отправной точкой был классический первоисточник. Плюс рефлексия на тему советского прошлого.

Ну вот Митя (Глуховский. — «РБК Стиль») как-то сказал, что «Текст» отсылает нас к множеству первоисточников. Например, к «Преступлению и наказанию» Достоевского. Хотя это, конечно, абсолютно независимое, самостоятельное произведение. Но вообще, мне кажется, в современном мире любое произведение, которое возникает, так или иначе отсылает нас к вещам, которые в прошлом уже были созданы. Все равно наша культура вырастает из руин уже минувших цивилизаций. Так или иначе, все мы растем из чего-то разрушенного, умершего, написанного кем-то, потерявшего актуальность. И мы будто актуализируем то, что уже было.

Я правильно понимаю, Дмитрий Глуховский не знал модного режиссера Диденко, ему просто написал...

Некий чувак. Да.

Но и вы же не знали никакого Глуховского.

Ну я уже знал! Я уже прочитал «Текст», и мне он дико понравился, поэтому я был, так сказать, в большей степени замотивирован.

Насколько вам важно мнение критиков? Если, условно, литературный критик написал про книгу, будете читать?

Так вышло, что сколько-то лет назад я отсоединился от литературного процесса, происходящего в России. Я вообще этим не интересовался, жил в каком-то пузыре театра. И когда ты 10 лет вообще никак не участвуешь в процессе, чтобы туда занырнуть, нужен проводник. Для меня такой проводник — Галина Юзефович. Во всяком случае, это касается русской литературы. Мне стало очень интересно, я ощутил, что это вообще важно — наблюдать, что происходит в смежных жанрах искусства.

Фото: Георгий Кардава

Вы говорите, что 10 лет были внутри театрального пузыря. Но ведь многие занимающиеся театром, если не все, живут внутри сообщества и по сторонам практически не смотрят. У вас есть объяснение, почему так происходит, почему театр съедает примерно все?

Объяснения нет. Но мне кажется, это слабая сторона русского театра: он на самом деле ужасающе консервативен и закрыт от нового, свежего и интересного. И в этом смысле Кирилл Семенович (Серебренников. — «РБК Стиль») стал менять замкнутость. Он сделал театр открытым. Сделал «Гоголь-центр» местом, куда люди могут приходить в любое время суток. И он развернул свое внимание и в сторону современной литературы, в сторону кино. Собственно, он первый в России сделал на основе кино спектакль (спектакли «Гоголь-центра» по киносценариям. — «РБК Стиль»), поставил спектакль по современному роману, я имею в виду «Отморозков» Прилепина. Он стал этим интересоваться и, мне кажется, изменил в этом плане театр. В каком-то смысле я бреду по стопам Серебренникова и не стесняюсь этого. Мне кажется крутым, что такое возможно. И не круто, что сейчас театр обратно консервируется во что-то так называемое «традиционное».

Вы чувствуете разницу между российским и европейским театром именно в этой закрытости или, возможно, в чем-то еще?

Понимаете, чтобы чувствовать разницу между российским и европейским театром, нужно как-то в европейский театр погрузиться, а я сейчас совсем в него не погружен. Гораздо больше был погружен, пока работал в театре «Дерево»: мы ездили по фестивалям, я жил в Дрездене. Это было уже 9 лет назад. Сейчас читаю книгу Марины Давыдовой «Культура Zero», она очень познавательная, но все равно не дает, да и не может дать чувственного опыта. Очень интересно читать о событиях, которые где-то происходят, но ты же в них не принимаешь участия. А того, что приезжает в Россию, очень мало, и это не всегда понятно вне контекста.

Фото: Георгий Кардава

За европейский театр в Москве традиционно отвечают фестивали «Территория» и «NET». У вас есть время ходить на них, вы же очень много спектаклей выпускаете?

Времени нет. Особенно когда живу в Москве.

А в Петербурге?

В Петербурге чуть свободнее, а Москва — город, который занимает тебя абсолютно, тотально, забирает все твое время.

Кстати, где больше нравится жить — там или тут? И где ставить?

Мне нравится в Москве и жить, и ставить. И вообще быть в Москве. На данный момент это так.

А между московским и питерским театром вы как-то формулировали разницу для себя? Между московским и петербуржским зрителем?

Петербуржский зритель более консервативный. Москва переполнена деятельными людьми, быстрыми. Они быстро думают, быстро принимают решение. А Петербург — место неспешных людей, «замедленных». Это касается и театра, и того, как там принимают решения, как там вообще все происходит, — все очень размеренно. Люди могут год ставить спектакль. Однажды я договаривался с директором одного театра о постановке, и он мне сказал: «Сейчас не могу точно сказать, приходи через год». То есть на таких дистанциях люди существуют достаточно спокойно. А я так совсем не могу. 

А почему, на ваш взгляд, в Петербурге так много независимых андеграундных проектов, но чаще всего это такое русское бедное. А в Москве много коммерческих историй разной степени успешности. Почему здесь про деньги, а там — про андеграунд?

Потому что все деньги России стекаются в Москву, это ни для кого не секрет.

Но почему здесь почти нет своих независимых подвалов? Есть Театр.doc, есть Сева Лисовский, но этих историй не так много.

Мне кажется, это очень логично. Если все деньги и все люди едут Москву, то, соответственно, здесь они есть и здесь делают коммерческие проекты. И здесь эти проекты делать удобно, потому что это определенная энергия, так или иначе диктующая свои правила. А андеграунду удобнее в Петербурге — там отличная архитектура, мало денег, все разрушается, куча фриков. Все фрики едут в Питер.

Фото: Георгий Кардава

То есть в свое время, когда отправились в Питер, вы были фриком?

Я был ужасающим фриком! У меня был красный ирокез. Я жил на бывшей оружейной фабрике, в сквоте. Петербург — то место, где андеграунд растет как грибы. Оно прекрасно для андеграунда, прекрасно.

А что случилось? Почему из человека, живущего в сквоте, вы превратились в мейнстримного, в хорошем смысле, режиссера?

Я женился. Женитьба остепеняет, как правило. Возникает внутренняя стабильность, желание какой-то осмысленности.

То есть сквот с женой не соотносится?

В моем случае — нет.

А как это случилось? Вы остепенились, поэтому появились проекты в Москве? Тот же коммерчески успешный «Черный русский»? Или захотели чего-то респектабельного, а не сидеть в подвале в Петербурге?

Происходит взросление. Растут дети, ну я не знаю. Меняется взгляд на жизнь. Это нормальный, мне кажется, процесс, очень органичный в моем случае. Просто какое-то количество времени я провел в андеграунде, у меня был задача сформулировать свой режиссерский язык. И чтобы это реализовывать, нужны были какие-то ресурсы и возможности. В Петербурге для меня этих возможностей гораздо меньше, чем в Москве. Петербург — абсолютно консервативный город, не принимает вообще ничего нового. Сидеть в подвале? Подвальное пространство я освоил, понял, и мне захотелось сделать что-то более масштабное. Это как параллельный процесс развития художественного языка, мысли, и это все абсолютно связано с «бытийными» вещами. Дети ходят в школу, детские сады, надо их кормить. Жизнь, да? Я не вижу в этом никакого противоречия.

Петербуржский зритель более консервативный. Москва переполнена деятельными и быстрыми людьми

Думаю, не я первая задаю этот вопрос. Чем объясняются интенсивность работы и такая частота премьер — вы быстрый человек, на вас сейчас мода или вы не отказываетесь от предложений в силу каких-то причин? Творческая жадность, в конце концов?

Для меня это какое-то время было органично, да и продолжает оставаться, на самом деле. Я люблю свою работу, мне интересно то, чем занимаюсь. Успеваю столько делать, потому что это достаточно логично для меня. Не вижу в этом ничего удивительного.

А как вы успеваете погружаться в материал, быть с ним какое-то время? Есть ли у вас промежутки между материалами?

Сегодня есть вещи, которые мы планируем сделать в 2020 году. Уже сейчас я в каком-то смысле с этим материалом работаю: думаю о нем, он во мне живет. Нельзя сказать, что я работаю два или три месяца. Есть книги, которые я прочитал в 16 лет, а теперь они во мне живут, и я с ним так или иначе внутренне сосуществую. «Конармию» прочитал лет в двадцать, а поставил, когда мне было 34.

На сколько лет вперед вы расписываете график?

Года на два.

Сколько длится постановочный период?

Где-то два месяца непосредственной работы с актерами.

А с командой? Например, с Иваном Кушниром (композитор Иван Кушнир — постоянный соавтор Максима Диденко. — «РБК Стиль») насколько заранее вы начинаете работать?

За полгода. Иногда за год, иногда за два. Точнее так: у меня есть намерение к определенному моменту сделать определенную вещь, и я букирую соавторов, говорю, что вот тогда-то мы делаем то-то.

Кстати, как поняли, что Иван — ваш человек? Я не помню ни одного вашего спектакля без Ивана.

А такие есть! Мы с Иваном сейчас взяли паузу. Мы работали очень плотно пять лет, и я почувствовал, что начинаю повторяться. Из-за того что у нас уже выработался определенный стиль работы, появилось некое однообразие в совместном результате. Вот мы и взяли небольшую паузу. На годик, наверное.

Фото: Георгий Кардава

Вы, наверное, не только соратники, но и друзья?

Конечно. С людьми, с кем работаю, я дружу.

Но вы же не можете взять паузу в отношениях с другом. А с композитором Кушниром можете? Нет творческой ревности?

Ну да, у нас нет паузы, у нас все отлично. Иван работает с другими режиссерами. И ревности вроде нет.​

После одного из последних интервью в сообществе стали обсуждать уход Максима Диденко из театра. Это пиар-ход?

Ну скажем так. Я действительно пребывал в достаточно мрачных настроениях, особенно в связи с происходящим с Кириллом Семеновичем. И я хочу сделать небольшую паузу — во всяком случае, в Москве.

Небольшую?

Хотя бы на сезон. В Москве точно сделаю. К следующему сезону ничего не поставлю. А так, вряд ли, конечно, уйду из театра. 

Вы планировали паузу, обсуждали с кем-то?

Это не значит, что я не буду заниматься театром и не поставлю ни одного спектакля. Просто не поставлю ни одного спектакля в Москве.

А не в Москве — это где: в Европе или в провинции?

Пусть это останется тайной.

Давайте поговорим про ваш проект «Asmodeus». 

Это интернет-проект, который вы можете посмотреть на телефоне, такой интернет-сериал. ​

Как это будет функционировать — надо ставить в Москве новые серии, работать с актерами? 

Не обязательно это делать в Москве. Если делаете лайфстрим, вы можете это делать из любой точки мира. И смотреть его из любой точки мира. Мы сделали свою платформу, на которой можно покупать билеты и все это смотреть в телефоне. 

Не боитесь, что новый формат превратится в ситком?

Это и будет сериал. Мы уже его превратили в сериал.

Фото: Георгий Кардава

С театральным духом?

Дух? Театральный дух выветрится, надеюсь. Телефон же никак не может пахнуть. Если его только намазать кремом или надушить духами.

Вспоминаю «За стеклом» и «Дом-2», прошу прощения за пошлое сравнение.

Абсолютно верное сравнение.

И вам не страшно ступать на территорию, вызывающую такие ассоциации?

Страшно. Но наше шоу посвящено борьбе со страхами, поэтому все логично. 

Так вы еще и педалируете эту тему?

Не специально. Но так уж сложилась жизнь, приходится этот страх преодолевать. В России так страшно жить, что приходится какие-то терапевтические меры принимать.

Почему страшно?

Не знаю, как-то все вокруг сгущается.

Но сгущаться начало не вчера.

Казаки скачут на конях, машут нагайками.

Ваше шоу для онлайна — не способ спрятаться от реальности?

Возможно. Можно сказать, это и процесс побега, конечно. Но неизвестно, в какую сторону этот побег осуществляется — от или к. Стороны могут быть очень разные. Обычно, когда от чего-то убегаешь, оно тебя догоняет.​

Вы ставили на Таганке, сейчас — в Театре Ермоловой. Оба театра — с громким именем в прошлом, но в стадии некого перезапуска. Такой толпы, как на премьере «Беги, Алиса, беги», на Таганке давно не было. Чувствуете себя каким-то кризисным менеджером?

Если говорить о Театре на Таганке, то кризисный менеджер там прежде всего Ира Апексимова, это факт. Она привлекает новую, свежую силу, она очень круто ведет дела. И толпа — прежде всего ее заслуга, а я в данном случае только следствие ее невероятной инициативы и таланта. Что касается Театра Ермоловой, у меня от него абсолютно позитивные ощущения. Считаю, Олег Евгеньевич (Меньшиков. — «РБК Стиль») очень неплохо руководит театром и артисты в прекрасной форме. Я не ожидал этого. Плюс очень вменяемые службы. Я действительно доволен, но не считаю, что я там сильно кого-то меняю.

А есть ощущение: боже, у меня играет Меньшиков?

Есть. Мне нравится очень. Он, кстати, отличный человек и руководитель. Если возникает вопрос, прихожу к нему, он все решает мгновенно. Наши диалоги длятся одну-две минуты. Ну максимум три.

Свой театр вы определяете как музыкальный или как физический?

Никак не определяю. Просто беру материал и делаю спектакль, вообще не задумываясь на тему, как его определять. Традиционно музыка играет большую, даже колоссальную роль во всех моих работах. И с этой точки зрения мой театр можно назвать музыкальным. Но с точки зрения критиков и людей, которые занимаются театральными премиями и всей такой штукой... В общем, им так не кажется. Но мне абсолютно все равно, что они на эту тему думают.

Обычно, когда от чего-то убегаешь, оно тебя догоняет

 Кстати, читаете, что про вас пишут критики?

Конечно, почитываю, интересно же.​ Это как в зеркало смотришься по утрам, так и критиков читаешь.

По утрам настроение не портится?

Бывает, и портится, когда пишут неприятное.

Есть ли работа, которую вы бы сейчас не стали делать или о которой жалеете?

Я должен был поставить в «Гоголь-центре» «Норму» Сорокина. Мы уже почти договорились. Валера Печейкин написал инсценировку, Галя Солодовникова придумала сценографию, но в связи с известным событием все это разрушилось. И, наверное, никогда и не случится.

А из того, что сделали, хотели бы что-то переделать?

Да я вообще об этом не думаю. Очень жаль, что «Земля» в Александринском театре прошла раз десять и была снята по каким-то совершенно непонятным причинам. Спектакль очень мало был сыгран, его никуда не свозили, кроме «Золотой маски». Мне кажется, он был погублен. Это как-то неталантливо. Если бы спектакль был уже кислый и мертвый — было бы понятно. А так как он все-таки был живой, как-то очень странно. Но в этом смысле Петербург — болото, в котором тонут мои работы. Впрочем, в «Приюте комедианта» сейчас идет мое «Собачье сердце», так бодро идет. А за «Землю» обидно. Но ничего, наделаем новых!