Иван Ургант: «Нам повезло, мы живем в одной из самых смешных стран»

Читать в полной версии

«Ургант Иван Андреевич» — предупреждает табличка в фирменных цветах Первого канала. Дверь рядом с ней ведет в кабинет с видом на Останкинский пруд. За минуту его хозяин выдает несколько шуток, успевает по просьбе фотографа присесть на собственный стол, схватить пинг-понговые ракетки и повертеть в руках простую ручку так, что получается с десяток удачных кадров. Кажется, он не останавливается никогда. О его умении отделываться от серьезных вопросов ироничными комментариями давно знают не только журналисты, при этом Ургант все же умеет быть вполне серьезным. Например, когда речь заходит об MTV, русском юморе или сыре сулугуни.

— Мы сейчас наблюдали за съемкой программы, у вас в гостях была Ирина Горбачева, и вы говорили — а вернее шутили — про юбилей Иры, 30 лет. Формальный повод нашей встречи — тоже ваша круглая красивая дата.

— Очень формальный!

— Да, но все-таки повод. Для начала хотим вас немного поспрашивать о прошлом.

— Я только о нем и думаю. Настоящее все меньше меня интересует, живу, как говорится, на виртуальном облаке собственных воспоминаний.

— Недавно вышел фильм Юрия Дудя про MTV. Вас там нет как героя, но есть Тутта Ларсен, которая говорит, что MTV в свое время вас проглядел и должным образом не оценил. Вы сами, когда вспоминаете тот период, о чем думаете?

— Я помню, с какой злостью приехал обратно в Петербург с проб на MTV, мне казалось, что они ничего не понимают, и в ожидании ответа думал: «Чертовы москвичи, как они там зажрались в этой Москве». Однако ответ последовал, и начались бесконечные прямые эфиры с раннего утра — такого количества работы в этом формате у меня не было ни до, ни после. Мне было около 23 лет, и люди писали на пейджеры канала: что это за помятый дядя сидит у вас на первом плане? Надо сказать, что я запрыгнул в этот поезд, когда он уже ехал по кольцевой, и у истоков MTV, что уж там говорить, не стоял. Как писал Довлатов: «Я видел тех, кто видел Ленина». Для меня это были магические буквы — MTV. Помню, как в 1995 году окончил школу и первый раз выехал за границу, в Израиль, и записывал там на видеокассету своей прабабушки клипы. В общем, я абсолютное дитя продукта с самого момента его появления и горячо ценю культуру музыкального видео и музыкальных каналов. Музыка тогда играла колоссальную роль, мне кажется, сейчас такую играет уже YouTube.

— Есть такой довольно пафосный жанр — письмо самому себе. Мы вас, конечно, не будем просить его написать, но все же спросим: вы себе 23-летнему, Ивану Урганту с MTV, что бы сегодня посоветовали?

— Ваня, не сиди на холодном, занимайся физической культурой. Срочно покупай доллары.

— Кстати, мы пересмотрели практически все ваши интервью, и серьезнее всего вы были, пожалуй, с Владимиром Познером. В остальных случаях по большей части отшучивались...

— Старался соответствовать, чтобы не выглядеть принцессой Турандот на фоне Сталина. Ты приходишь к Владимиру Владимировичу, все от тебя начинают ждать какой-то внутренней мудрости и звонкости фраз. Как стервятники кружатся журналисты, чтобы растащить потом разговор на цитаты. И конечно, попадаюсь на эту удочку, хочется ведь соответствовать и казаться гораздо умнее, чем ты есть.

— Вы в том интервью назвали Познера своим камертоном. Кроме него у вас еще есть внутренние и внешние ориентиры?

— Владимир Владимирович для меня уже просто родной человек, что тут говорить. У меня есть камертон — это моя мама, она всегда остается примером наибольшей суммы всех положительных качеств, которые могут встретиться в человеке. И вообще, когда я что-то делаю, я думаю, как бы отнеслась к этому мама. Поэтому, вставая ночью к холодильнику и открывая большой кусок сыра сулугуни, думаю: ну вот что бы сказала мать, если бы увидела меня стоящим в трусах возле холодильника с большим куском сыра?

— Ну и что бы сказал Познер, конечно.

— Познера я стараюсь ночью в трусах себе не представлять.

— А вы когда-нибудь пытались представить себя в его возрасте?

— Это вообще невозможно. Мы недавно были на его дне рождения, 84 года. Ну огурец, понимаете. Просто огурец! Физически я уже даже сейчас проигрываю Познеру по некоторым кондициям, а в его возрасте явно не буду настолько подвижен. Но хотелось бы соответствовать ему хотя бы ясностью мысли. Мне кажется, это самое важное, когда люди, невзирая на внешние проявления возраста, имеют способность достаточно свежо реагировать на те или иные события.

— Да вообще-то в вашем случае тоже никто не верит, что вам 40 исполняется.

— Я полагаю, что никаким образом специально этого не добиться, хотя теперь я понимаю наконец, для кого Гете писал «Фауста». Начинаешь задумываться, потому что время летит быстро и с этим ничего не сделаешь. Я же разговариваю не только с Поз­нером, у меня есть моя бабушка, которой 89 лет и которая мне говорит: «Ваня, я не понимаю, как пролетела жизнь. Она пролетела молниеносно, невозможно быстро это произошло». Поэтому нужно максимально много создавать себе дел и событий, чем больше у тебя нового, интересного, непознанного рядом, тем больше ощущение времени растягивается, а не сжимается.

— «Вечернему Урганту» исполняется шесть лет. Для подобных шоу в Америке привычный срок — это и 20, и 30 лет. Шесть лет — это для России много?

— У нас шестилетками меряются не только программы, но и президентские сроки. Мне сложно сказать — ощущение, что все началось вчера. С кем ни поговоришь: «Да ладно, уже шесть лет?! Да ты что, издеваешься?» Это хорошо, у тебя нет ощущения: блин, как давно это все.

— У зрителей, вероятно, такое же ощущение?

— Как только оно у них станет другим, тут же закроется программа, со скрипом и скрежетом, и хлопнет дверь, и свалится с петель. У нас в этом смысле очень слабые петли на Первом канале. Поэтому если кто-то у меня спрашивает, чего не хватает на Первом, я отвечаю: хорошей петли.

— С другой стороны, на любой работе, особенно творческой, бывают периоды, когда кажется, что попал в колею. Как бороться с этой усталостью?

— Надо просто отдыхать. Взять и отдохнуть. У нас, спасибо руководству канала — все думал, как их поблагодарить, а тут вот как раз наше интервью, — есть периоды, когда мы не выходим в эфир. Ты успеваешь за это время соскучиться по работе, по коллегам, по тому, что ты делаешь. И потом жизнь вокруг меняется, все меняется, ты можешь что-то менять сам, учитывать те обстоятельства, в которых находишься, конечно, тогда будет меняться программа и тогда за этим будет вполне себе забавно наблюдать.

— Вас часто спрашивают про отношения с собственной популярностью, обычно вы от таких вопросов довольно ловко уворачиваетесь…

— Понимаете, я пока не дошел до того удивительного возраста и состояния души, когда можно будет спокойно, с удовольствием и смаком это обсуждать. Мол, спасибо, ребята, за интересные вопросы, но что-то я не вижу вопроса про мою популярность, а ведь я так его жду. Пока я в такой ситуации не нахожусь. Но Владимир Владимирович меня спрашивал: «Почему, как вы думаете, Иван, к вам благосклонно относятся зрители?» Я, естественно, уйдя с эфира, тут же понял, что все мои реплики были неправильными, мучился, что же я это не сказал, то не сказал. Но у меня есть один ответ на ваш вопрос: я очень люблю своих зрителей. И вообще людей люблю. И я надеюсь, они это чувствуют. Как только перестанут, меня тут же утопят в Останкинском пруду.

— А вот ваш непубличный образ — все-таки какой он? С этим все совершенно непонятно, вы человек достаточно закрытый.

— Это худощавый поджарый молодой человек в узких велосипедных шортах, который взбирается с велосипедом под мышкой на гору, чтобы потом с нее скатиться.

— Хорошо, зададим вопрос иначе. Когда вы сталкиваетесь со своим зрителем в обычной жизни, что происходит? Как это все выглядит?

— Чаще всего мне говорят какие-то приятные слова, связанные в той или иной степени с тем, что я делаю. Реже бросаются проклятиями. Вообще, когда к тебе подходят люди и за что-то благодарят, что же в этом такого отталкивающего? Я, правда, ­не понимаю, что они потом с этими фотографиями делают, видимо, в социальные сети выкладывают. Я на этих снимках получаюсь хуже, чем люди, ­которые меня фотографируют, но об этом они, конечно, не думают. Когда я недавно был в Грузии — как раз на дне рождения Владимира Владимировича Поз­нера, — выяснилось, что там стали смотреть российское телевидение. Это было заметно по тому, как люди реагировали на меня.

— Вас, кстати, сегодня фотографировали грузины.

— Да, домой прихожу, и там грузины. Окружен я этой Грузией.

— А есть у народной любви своя цена?

— Вы имеете в виду, не хочется ли мне уйти в сосновый бор и там с кукушками пересвистываться? Мне кажется, это вещь такая крайне относительная — народная любовь. Она быстро приходит и быстро уходит. Я всегда себя готовлю к худшему, но чтобы я сидел и думал: какую же мне цену приходится платить за узнаваемость, как бы мне хотелось выйти в чем мать родила и выгулять кошку в парке — такого нет. Плюсов гораздо больше, особенно в нашей стране, где по знакомству совершаются такие вещи, которые в других и по приказу ООН не совершаются.

— Вернемся к разговору о юморе. Вы ведь смотрите, конечно, шоу американских коллег. Кто вам сегодня нравится больше всего?

— Конечно, посматриваю, что там у них происходит. Чтобы никого не обидеть, хочется назвать кого-то из классиков жанра. А то, знаете, откроют они ваше издание, чтобы прочитать про меня, а там… Если серьезно, здорово, что их много и все они разные. Я прекрасно понимаю, насколько мы не похожи с Дэвидом Леттерманом, но для себя всегда выделял именно его. Крайне симпатичен мне Джимми Фэллон, особенно то, как он пытается сдержаться, чтобы не засмеяться, и никак не может. А с Джимми Киммелом мы ­даже переписывались. Ну, вернее, он мне дал свой ­адрес, я написал ему письмо, и оно ушло в никуда. Я слежу за всеми программами, некий абсолют для меня — это Эллен Дедженерес, она очень ­здорово сочетает серьезное и несерьезное, никогда не понимаешь, она сейчас иронизирует или нет. Кто еще? Конечно, наш друг Стивен Кольбер — суперзвезда политической журналистики, желчи и иронии. Мы с ним знакомы, он был у нас в программе. Кольбер мне тоже очень симпатичен и близок.

— Современный русский юмор — какой он? Куда все движется?

— Он развивается, и в этом смысле нам помогает интернет. Нам есть чем гордиться. Мы смешные, у нас много смешного в жизни. Нам повезло, мы живем в одной из самых смешных стран среди самых смешных людей, которые отказываются верить, что они смешные. И слишком серьезно к себе относятся. У нас все есть для юмора, чтобы мы могли шутить. И появляются молодые люди, которые развивают стендап. Если десять лет назад я говорил: «Нет, ребята, у нас не может быть стендапа, это не наша культура», то сейчас понятно, что людей в этом жанре огромное число, и в их глазах ощущается интеллект и обеспокоенность теми же вещами, которыми обеспокоены и мы. Их задача — посмеяться над ними и нас посмешить.

— Если говорить про заготовленный сценарий и импровизацию, есть какие-то доли того и другого, соотношение которых вам комфортно?

— Чем больше импровизации — тем лучше. Если ты можешь много говорить, импровизировать и не останавливаться, значит все сложилось, работает так, как должно работать, тебя ничто не останавливает, тебе ничто не мешает.

— Когда в «Вечерний Ургант» приходил Юрий Дудь, вы у него спрашивали, кого он хочет увидеть у себя в гостях. Вы кого хотели бы заполучить в программу?

— Тех, кто еще к нам не приходил. Хотя я очень люблю, когда приходят гости, которых я уже знаю, понимаю, как себя вести, и они тоже знают, что все будет хорошо, и спокойны.

— А почему, кстати, вас в программе Дудя до сих пор не было?

— Вы же понимаете, этот вопрос стоит задавать не мне. Я с огромным удовольствием пойду на разговор к Юрию и вообще считаю его самым ярким явлением из того, что появилось. Он вселяет надежду и радость за тех людей, которым чуть меньше лет, чем мне.

— Вообще есть ощущение, что все ожило вокруг. Про «Парфенон» Леонида Парфенова тоже много говорят сейчас.

— Вот, кстати! Я ужасно соскучился по Леониду Парфенову и тому жанру, в котором он непревзойденный мастер. И наконец-то появилась возможность снова за этим его мастерством наблюдать.

— У нас недавно был разговор с Алексеем Германом — младшим, и в этом интервью к выходу «Довлатова» он сказал, что одни из самых выдающихся проб на роль Сергея Довлатова были у вас…

— Знаете, спустя какое-то время после проб он мне прислал письмо с примерно таким содержанием. Это был первый человек, который хоть что-то мне написал после проб. Обычно люди просто исчезают. Я подумал, что Алексей — человек интеллигентный, из очень хорошей семьи, с чувством такта. Как же тонко и красиво — взял и написал письмо. Да, пускай это ложь, но все равно ему захотелось меня как-то успокоить, подбодрить. А потом я прочитал похожие вещи на страницах некоторых изданий, из чего сделал вывод, что либо Алексей стал врать широко, либо в его словах есть доля правды. Мне это очень приятно. Говорю без кокетства, но я действительно не представлял себе, что могу играть Довлатова, которого обожаю. Честно говоря, есть у меня такое качество: на пробах от страха могу изобразить что-то похожее на то, что ищет режиссер. Потом на деле приходится доказывать, а уже нечем.

— Какие у вас взаимоотношения с кинематографом на сегодняшний день?

— У меня лежит на почте сценарий «Елок-7», это все на данный момент. У нас отношения деловые, партнерские, мы в многолетнем браке. Я не принадлежу к тем людям, которые большую часть жизни занимаются чем-то развлекательным и смешным, но ждут серьезной роли, чтобы раскрыть свой глубокий драматический потенциал. Меня, кстати, изматывает съемочный процесс, чем старше становлюсь, тем меньше он мне нравится. Но надеюсь, что когда-нибудь случится такое, что меня страстно увлечет сценарий и я смогу наслаждаться каждой минутой съемок. В «Вечернем Урганте» я люблю абсолютно каждый момент. Я себя долго ловил на мысли, что мне нравится больше всего, когда я снимаюсь в кино. И понял, что это фраза «Спасибо, поаплодируем Ивану Андреевичу за его участие в фильме». И ты бежишь в свой вагончик и уезжаешь.

— Мы знаем, что вы довольно часто общаетесь с Гришей Ургантом. Как у него дела?

— Редкие концерты, мысли о том, когда же будет новый альбом. Пока вы помните это имя, всегда есть шанс, что он снова появится на сцене.

— Сложно вообще находить время на музыку?

— Я стараюсь хотя бы раз в день играть на одном музыкальном инструменте. Вот и сейчас себя с трудом сдерживаю, чтобы не побежать, не взять гитару и не побренькать на ней.

— Вопрос про деньги.

— Конечно, вы же из РБК.

— Сколько зарабатываете, спрашивать не будем — для этого, в конце концов, есть Юрий Дудь, — а вот на что тратите, поинтересуемся.

— Я люблю тратить. Люблю путешествия — в январе были с моей женой Наташей в Японии, остались под невероятным впечатлением.

Вот вам, кстати, и пример моих неожиданных трат. Мы вернулись из Японии, и я немедленно решил заняться тем, чем давно хотел: беговыми лыжами. На случай перехода границы ты же должен владеть техникой. И вот я поехал в магазин, купил самые дорогие лыжи, самую дорогую форму, самые дорогие ботинки и лыжные палки. Пришел на лыжню, сразу ­поехал, ужасно обрадовался и даже не заметил, как тут же упал. Ко мне подбегают друзья и тренер. «Все нормально», — говорю я, размахивая лыжной палкой. И понимаю, что это никакая не палка, а ее обломок. При первом же падении через секунду я сломал лыжную палку стоимостью 20 тыс. рублей. И в этот момент я понял, насколько глупо выгляжу. Есть такой рассказ у О. Генри — «Бабье лето Джонсона Сухого Лога». Про то, что не стоит лезть туда, куда тебе не надо. Но меня это не остановит.

— А вы любите считать деньги? Ну вот провели корпоратив, пришла эсэмэска о поступлении денег на счет, и вы в уме эту цифру смакуете.

— Я не то чтобы не люблю их считать, я просто не умею это делать. Но, в общем-то, приятно, когда ты тратишь деньги и особо их не считаешь. Не в смысле разбрасываешь направо и налево, а когда есть возможность не очень подробно и тщательно следить за каждой копейкой. Окружают меня люди, которым я доверяю, и эти люди, по крайней мере по пустякам, меня стараются не обманывать. А если еще и немного осталось — о-о-о, приятненько. Но надо с умом тратить, не просто так. Не просто поехал и купил 2 кг икры — это не радует, что в этом такого. А вот если 3 кг икры — это уже совсем другой разговор.