Без трэша и безумия: каким стал фестиваль Сергея Курехина SKIF
Артур Гранд о поющих волосах, электронном Малере и всем остальном, что было в Александринском театреНедавно я впервые побывал на фестивале Сергея Курехина SKIF, который прошел в Петербурге на Новой сцене Александринского театра. Незадолго до этого прочитал книгу-биографию, посвященную лидеру «Поп-механики». Тотальные перформансы Капитана (главным из которых являлась его собственная жизнь) прочно обосновались в моем личном пейзаже, и на фестиваль я ехал, думая о том, увижу ли на нем хотя бы искры курехинского безумия.
Отполированная до буржуазного блеска Новая сцена Александринки сначала вызвала некоторое недоумение — никакого гиньоля в виде, скажем, разгуливающих коров по сцене здесь невозможно представить. С другой стороны, Курехин любил вызовы и, думаю, обрадовался бы возможности в столь стерильном пространстве дать волю своей неумной фантазии и, как он с друзьями это называл, «дать говна».
В двух залах проходили концерты, а в фойе зрители наблюдали за перформансом и показом моделей. Хотя слово «перформанс», пожалуй, слишком громкое для того действа, что довелось увидеть. Две девушки и двое мужчин откалывали откровенную дурку под незатейливую музыку. Возможно, в этом и было что-то от «Поп-механики», но что именно, я распознать не смог. Молодые и невозмутимые модели ходили по как-бы-подиуму в как-бы-чем-то-странном. В общем, организаторы создавали антураж как могли, пытаясь разбавить цивильное пространство дикими красками.
На фестивале я, прежде всего, хотел увидеть выступление шведской пианистки и солистки Анны фон Хауссвольф, восходящей звезды мировой независимой сцены.
В Россию Анна фон Хауссвольф приехала впервые и привезла с собой столько прекрасного безумия, что сам Курехин прыгал бы от радости, глядя на то, как эта миниатюрная девушка со своими музыкантами превращает зал в глухую таинственную чащу скандинавского леса. Кажется, во время исполнения песен Анна становится духом, антропоморфным существом, феей и вакханкой одновременно, ее глубокий голос переходит в крик, одинокий вопль, мистическую вибрацию, и песня уже превращается в заклинание, доносящееся из темноты чащобы. Пальцы разбегаются по клавишам, вокал разламывает воздух, но вот то, что вытворяют волосы Анны, едва ли поддается описанию. А они именно что вытворяют — струятся, поют, рычат, пламенеют, вздымаются, играют на электрооргане и гитаре. Их можно смело назвать полноправным участником группы. Помню, похожее ощущение на меня произвели огненно-рыжие волосы Агриппины Стекловой в роли Нины Заречной в спектакле Юрия Бутусова «Чайка».
Когда композиции заканчивались, Анна смеющимся и милым голосом говорила «spasibo», а зрители, вынырнувшие из леса на тихую опушку, хлопали и свистели. Я тоже хлопал и свистел, но почему-то мне казалось, что эти привычные атрибуты симпатии по отношению к артисту на этот раз излишни. Хотелось замереть, замолчать, ибо мы не смотрели на что-то, но стали свидетелями чего-то — трансформации, (раз)воплощения, чуда, называйте, как хотите.
На сцену артисты выходят, маскируясь или воплощая свою личность и иной образ, то есть в качестве перформера, как сказал бы Ежи Гротовский. Почти все выбирают первый вариант — так привычнее, безопаснее, хотя и в этом искусстве нужно постараться, чтобы достигнуть серьезных высот. Второй путь сложен, мало изучен, артист легко может подставиться и попросту «сгореть», если недостаточно натренирован. Это случилось с Иэном Кертисом. Анна фон Хауусфольф —подлинный перформер. И то, с какой легкостью она переходит с «Песен из могилы» на представление участников своей группы, с воя волчицы на обаятельное «spasibo», подсказывает, что еще долго она будет превращать залы и площадки в мистические леса.
Густым эмбиентом наполнили малый зал австрийский композитор и гитарист Кристиан Феннеш и берлинский видеохудожник Лиллеван. Проект «Mahler Live Remixed» — это переосмысление симфоний Густава Малера при помощи компьютерных звуков, живой электрогитары и психоделической видеоинсталляции. Глядя на это выступление, я вспомнил, как несколько лет назад смотрел в Питере балет Джона Ноймаейра «Смерть в Венеции», явившийся словно бы продолжением спиритуального вечернего ландшафта северной столицы. Малер в постановке не прозвучал, но сама она была хореографическим эмбиентом, тихим потрясением, вдруг отзеркалившимся в гипнотической музыке и растекающихся визуальных образах Феннеша и Лиллевана.
Мой питерский коллега в тот вечер познакомил меня с берлинским художником. Лиллеван оказался милейшим и общительным человеком, моментально обратившем свое внимание на мою футболку, на которой трижды написано слово «anarchy» (у берлинца на подобные вещи глаз наметан). Я ведь тоже готовился к фестивалю и, смею думать, этой троекратной «анархией» привнес толику субверсивности в пышное пространство Александринки. Может, и нет, скорее всего, нет, но, по крайней мере, на взгляд Лиллевана, так привнес.
После выступления Анны-фон-волосы-Хауссвольф слушать мне уже особенно никого не хотелось, хотя фестиваль шел всю ночь. Перед выходом я успел «зацепить» венгерскую шаман-хардкор группу VHK. Выглядели они столь безумно, что органично вписались бы в любые курехинские перформансы.
Раньше SKIF проходил в полуразваленном кинотеатре «Прибой», что создавало особую трэш-атмосферу. Нынче иные времена, отчаянный угар в Александринском театре вряд ли сложно помыслить, а вот сделать качественный фестиваль независимой музыки — очень даже возможно. Съежившись от порыва ветра, я выходил в питерскую ночь, думая, что, вероятно, это примета времени — неуютное искусство в уютном пространстве. В Москве в ультрасовременном Электротеатре процветает театральный авангард, в Новом пространстве Театра Наций проходят неожиданные и мощные перформансы и инсталляции. Фестиваль Курехина покинул «Прибой» и обживается в новом интерьере. Трэш редуцирован до независимых художественных практик, курехинские безумия до легкого помешательства, но в наше «высокодуховное» время — это уже много.