Сестра по серьгам: Пегги Гуггенхайм и ее украшения
Мария Сидельникова о галеристке и коллекционере, которой несвойственно было любить что-то одноАмериканская галеристка и коллекционер Пегги Гуггенхайм была из тех женщин, которых невозможно не заметить. И дело не в красоте. Ее-то как раз и не было. В наследство от богатейшего отца, промышленника Бенджамина Гуггенхайма, который потонул вместе с «Титаником», девушка получила не только несколько миллионов, а в пересчете на текущий курс — несколько десятков миллионов долларов, но и дородный еврейский нос. Пегги даже пыталась сделать что-то вроде пластической операции, сулила врачу золотые горы, только пусть он перекроит ненавистную «картошку» в поэтичный носик с вздернутым кончиком, но медицина начала XX века оказалась бессильна. Американский экспрессионист Теодорос Стамос говорил, что это и не нос вовсе, а какой-то баклажан. Его коллега Чарльз Селинджер, вспоминая их первую встречу, признавался, что запомнил только его — обгоревший на солнце, красный, большой, как нарыв: «Сложно себе представить, чтобы кто-то захотел оказаться с ней в одной постели!» Но как только дело доходило — нет, не до постели, хотя там побывали многие художники — до покупки картин, оба, естественно, забывали обо всех недостатках внешности своей щедрой коллекционерши.
Она же о них не забывала ни на минуту, в чем неоднократно признавалась в мемуарах. Свои комплексы Гуггенхайм маскировала броскими нарядами, но главным образом при помощи громоздких, под стать крупным чертам ее лица, украшений. Она их обожала и коллекционировала с той же ненасытностью, что и искусство. А неуверенность в себе искореняла сексуальной раскрепощенностью: мужчинам никогда не отказывала, поэтому, вопреки тому, что говорил Селинджер, любовники в ее постели не переводились. Сама Пегги насчитала их около 400. Чаще они оказывались художниками, почти всегда — из ее коллекции, и, зная страсть своей жрицы к бижутерии, они одаривали ее авторскими украшениями. В венецианском палаццо Пегги Гуггенхайм выделила им одну из стен в спальне: с одной стороны — картины, с другой — серьги. Те, кто подсчитывал, говорят, что их там не меньше сотни. Причем не только высокохудожественных, но и винтажных, некогда принадлежавших Марии-Антуанетте или Саре Бернар, и безымянных, купленных на базаре где-нибудь в Каире или Марокко.
Манеру Пегги украшать себя поддерживал первый муж и отец ее двоих детей французский скульптор и поэт Лоуренс Вэйл — завсегдатай легендарной «Ротонды» на Монпарнасе, где богемный Париж 20-х годов питал мозг и набивал животы. Здесь-то 23-летняя американка и подловила Вэйла. Он ввел ее в местный артистический круг, одевал в лучших дизайнерских ателье Левого берега, а украшения делал сам. Даже при разводе Пегги получила от уже бывшего мужа не проклятия, а новую пару длинных монументальных серег. Она подарила ему свитер, который сама же и связала. Легенда гласит, что развод они долго оплакивали в одном из кафе на Сен-Жермене.
Свою первую галерею Пегги Гуггенхайм откроет не в Париже, а в Лондоне в 1938 году по совету Марселя Дюшана. Отец реди-мейда был ее наставником, ведь сама она поначалу не могла отличить абстракционизм от сюрреализма. Опять же по совету Дюшана Guggenheim Jeune Пегги открыла выставкой Жана Кокто — и не прогадала. По ту сторону Ла-Манша автора «Крови поэта» хорошо знали и любили. Примечательно, что журналистам на вернисаже приглянулись не только опусы Кокто, но и серьги молодой галеристки: о шести медных, перекрученных между собой кольцах в ушах Гуггенхайм не написал только ленивый. Дюшан и Кокто познакомят юную коллекционершу с Жаном Арпом — с его скульптуры и начнется страстный роман Пегги Гуггенхайм с модернизмом. Кандинский, Колдер, Мур, Певзнер, Бранкузи — за провоз скульптур самых актуальных тогда (да и сейчас) художников она билась не на шутку с британскими таможенниками.
Guggenheim Jeune довольно быстро заработала себе имя в Лондоне. Впрочем, журналисты не упускали момента намекнуть, что по выставкам можно угадывать не только последние веяния в художественной Европе, но и перемены в бурной личной жизни хозяйки галереи. Вот только висели сюрреалистичные поэтические картинки Роланда Пенроуза, и хоп, на их месте уже визуальные абстракции Ива Танги с амебами на облаках. От романа с американским сюрреалистом у Пегги осталось не только с десяток его картин, но и ее самые знаменитые серьги. С Танги она познакомилась в период своего увлечения Сэмюэлем Беккетом. У одного жена, другой — со своей странной дружбой. Рассказывали, что однажды воркующим голубкам Пегги и Иву пришлось на всех скоростях упархивать от разъяренной жены художника, которая застукала их в парижском кафе и запустила в свою обидчицу тремя кусками жареной рыбы.
Страсти кипели, Танги чувствовал, что Гуггенхайм ведет двойную игру, но мирился с присутствием Беккета. Мало того что она покупала его картины, так он еще и был в нее совершенно искренне влюблен. В знак этой любви Ив Танги подарил Пегги Гуггенхайм зажигалку с эротическим рисунком, которую она по беспечности забудет в лондонском такси, и пару прекрасных серег с его узнаваемыми лунными пейзажами. В 1942 году на открытии своей галереи The Art of this Century на Манхэттене Гуггенхайм позировала фотографам на фоне картин Марка Ротко и Джексона Поллока, тогда еще совсем молодых, неизвестных художников, и нарочито крутила головой, чтобы показать разные серьги в ушах. Одна серьга была той самой, что сделал для нее Ив Танги, вторая — знаменитый проволочный мобиль, подарок любимого друга Александра Колдера. «Я единственная женщина в мире, которая носит эти огромные серьги-мобили», — не без кокетства объявляла галеристка. Придумку свою Гуггенхайм объясняла концептуально: разные серьги — символ ее беспристрастности в искусстве, ее одинаковая приверженность сюрреализму и абстракционизму, которые и составляют основу ее коллекции. Любить что-то одно — это не для Пегги Гуггенхайм.