«Чудовища должны быть эротичными»
Главные роли в новой экранизации старой сказки исполнили Леа Сейду и Венсан Кассель. Перед российской премьерой режиссер Кристоф Ганс побывал в Москве и рассказал Марине Латышевой о том, почему его вариант открывает новые грани знаменитой книги Габриэль-Сюзанн де Вильнев.
Вам известно, что «Красавица и чудовище» — одна из любимых сказок в психологии? Ее трактуют и как столкновения девушки с мужским началом в самой себе и вовне (образ отца и любимого мужчины), и как иллюстрацию «комплекса невесты», желания изменить любимого.
Рациональное зерно во всем этом есть. Сказки можно рассматривать и поверхностно, если мы говорим о детях. Но в то же время взрослые тоже читают сказки — и читают их иначе. «Красавица и чудовище» для меня не только метаморфоза принца, который превратился в чудовище, а затем снова стал человеком. Это еще и изменения в душе совсем юной героини, эдакой папиной дочки, в каком-то смысле влюбленной в отца, которая однажды встретила мужчину и пробудилась для любви к нему. У меня в фильме это ее пробуждение происходит тогда, когда она спит: девушка смотрит сны и узнает печальную историю чудовища и его королевы, то есть другой женщины. Мы ведь сценарий писали вместе с Сандрой Во-Ан, а она — автор двух книг по подростковой психологии. В общем, мне не хотелось, чтобы это была линейная история, хотелось, чтобы в ней было много смыслов.
Премьера фильма "Красавица и чудовище" на Берлинском кинофестивале
Какая из сказок ваша любимая?
Больше всего мне нравится «Русалочка». Хотя на самом деле это, конечно, авторская сказка Ганса Христиана Андерсена. Но «Красавицу и чудовище» я тоже очень люблю. А когда планировал фильм, то метался между ней и «Спящей красавицей». Потому кое-какие элементы из сказки о Спящей красавице в фильм вошли. Как раз те, в которых героиня Леа Сейду спит.
Слышали о планах американской адаптации сказки, которую должен делать Гильермо дель Торо?
Да, слышал. Но он все никак не реализует этот проект. У них там все очень дорого. Мой фильм — он в рамках Европы считается крупным производством, но по масштабам Америки совсем небольшой.
Я к тому, что ваш вариант, хоть он волнующий и красивый, — не страшный. В этом смысле на дель Торо вся надежда. Ведь старые сказки были очень пугающими — до того как нам их пересказали Шарль Перро, братья Гримм и другие писатели, которые щадили нервы.
Мне хотелось остаться в эстетике британских фильмов 1940-х годов, таких как «Черный нарцисс» или «Красные башмачки». И потом, для меня чудовище — это скорее сверхчеловек, чем нечто ниже человека. Потому герой в моем варианте получился романтичный и соблазнительный. Действительно, фильм вышел скорее светлым, чем ужасным. Но, в конце концов, я же снял в свое время «Сайлент Хилл», а уж там ужасов хватает.
В вашем творчестве наблюдается целая плеяда монстров. Можно вспомнить и «Братство волка», и ваш пока так и не состоявшийся ремейк «Фантомаса». Кстати, что с ним?
Боюсь, ничего с этим проектом не выйдет. У меня не получается договориться с продюсерами. Они хотят вернуться к изначальной идее комедии, а я с таким подходом не согласен. Я планировал кино, в котором действуют одни подлецы, в котором нет супергероя, есть только супернегодяи. Так что следующим проектом, наверное, станет адаптация «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна.
Это тоже будет история монстра?
Конечно! Рыбки, моряки — это все очень страшно.
Капитан Немо?
О да, Немо — настоящий монстр! Так как я его понимаю. То есть прекрасный монстр. Я принадлежу к тем людям, которые считают, что чудовища должны быть привлекательны, эротичны. В ужасе непременно нужен эротизм, иначе вообще не страшно. У меня литературный подход к ужастикам, я ведь из того поколения, которое в свое время начиталось книг типа «Дракулы». Могу смотреть кино про какие-то кошмарные пытки или что-то в этом роде, но, по большому счету, мне это неинтересно. Знаете, некоторые «Сайлент Хилл» считают недостаточно ужасным — дескать, не хватает там чего-то более вещественного, материалистичного. Может быть, люди, которые просто ждут мгновенного эффекта от воздействия на их чувства. Я же считаю, что к страху должно что-то привести, из него что-то должно следовать. Нечто должно поселиться в голове, словно воспоминания о плохом сне. Такого эффекта и хочется добиться: зритель, сидя в кресле, должен забыть, что он в кинотеатре, перед экраном, и решить, что ему все это снится.