«Я выступаю не против Херста, я выступаю против художественной мафии, которая создает херстов»
У художника Михаила Шемякина нет российского гражданства. 42 года назад его выслали из СССР, и он, прожив десять лет в Париже, уехал в Нью-Йорк, откуда спустя 30 лет снова перебрался во Францию, чтобы быть поближе к России. Сейчас он живет под Парижем в замке «Шамуссо». «Американский гражданин, французский житель, но прежде всего российский художник, служащий российскому искусству», — так говорит он сам о себе. Свою энергию он тратит на проекты, которые связаны с Россией.
В марте в Иркутске открылась выставка ваших работ из частной коллекции, но вы до последнего момента были даже не в курсе. Как так получилось?
В провинции много моих графических работ и скульптур, которые экспонируются без моего ведома. Хотя у меня есть идея сделать выставки в тех местах, где моих работ раньше никогда не видели. К примеру, в Воркуте или Магадане.
Вы создали и возглавляете фонд, который поддерживает молодых художников из таких российских глубинок. Какие качества вы развиваете в молодых талантах? На какие средства существует фонд?
Я всегда верил в Россию и хочу, чтобы мои исследования и мое творчество стали ее достоянием. Фонд создан для реализации культурных, образовательных и благотворительных программ, чтобы помочь развиться тому огромному творческому потенциалу, каким всегда была богата Россия. У нас нет финансовой поддержки со стороны государства, почти не помогают спонсоры. Когда дело доходит до денег на искусство, выясняется, что Россия — одна из беднейших стран мира. Все делаем сами, проводим выставки в самом центре Санкт-Петербурга в помещении, которое подарил мне президент Владимир Путин под мастерскую.
Много талантливых художников живет в России?
В глубинке очень. Вот взять Ханты-Мансийск, у меня там постоянно были проекты, я общался с людьми, видел их работы. Так вот там действительно хватает талантов. Приезжают люди из глубинки — они очень хотят получить какие-то знания, поработать в моей уникальной библиотеке. Это замечательные ребята, они впитывают все как губка. Поэтому самые большие надежды я возлагаю на провинцию. Москва для таких умов уже давно не подходит. В столице в основном идет борьба на тех уровнях, когда ты уже не думаешь, что и как ты делаешь. Работаешь исключительно на моду или по заказу: происходит много отрицательных явлений, свойственных западному миру, а вот толковые достижения Запада почему-то застревают по дороге к нам.
Вы прошли сквозь культуры разных стран, пожили и в СССР, и во Франции, и в Штатах, и в России. Как изменилась за это время культурная ситуация в нашей стране?
Сегодня положение современного искусства довольно сложное. Особенно для страны, которая 70 лет была оторвана от мировой арены. Приведу такой пример. Крупнейший коллекционер современного искусства Чарльз Саатчи очень часто выставляет свои вещи в Эрмитаже. Порой такие выставки вызывают отнюдь не слезы радости у сотрудников и посетителей. Ведь русский зритель не подготовлен к потоку современных казусов и метаморфоз. Он воспитан на другом искусстве. В мире делается много интересного, а то, что привозится сюда, зачастую это не те художники, которые должны помочь развитию российского художественного сознания. Сегодня все заполнено инсталляциями, минимализмом, концептом. Тот же Эрмитаж в первую очередь должен представлять в своем музее классику и знакомить с ней зрителей, а не ошарашивать выходками молодых художников. Сейчас и многие русские хотят доказать, что, мол, и мы не лыком шиты, умеем и голяком поскакать, и в галереях курить и испражняться. Нынче это модно и авангардно!
То есть вы не считаете искусством то, что может только шокировать?
Я не против современных художников. Есть такой Херст, один из самых богатых ныне живущих художников, который режет туши, помещает их в стеклянные аквариумы, заполненные формалином. Ну, режешь — и режь себе на здоровье, но не выдавай это за высочайшее достижение искусства. Я выступаю не против Херста. Я выступаю против чудовищной художественной мафии, которая создает херстов. А Россия, как ни прискорбно, перенимает все самое худшее, что сейчас происходит на Западе. Мы теряем самое главное — профессионализм и ту школу, которой можно было гордиться. Умирают старые художники, а новые учителя — довольно слабые.
А часто ли подделывают ваши работы?
Фальшивок появляется много, включая скульптуры. Раньше, конечно, этот поток был больше — уже были судебные процессы. Однажды в Красноярске шла персональная выставка, состоящая из трех десятков «моих» работ, из которых на деле ни одна не была моей. В прошлом году я был в гостях у Юрия Лужкова, он пригласил нас с супругой посетить его виллу в Испании. Он показал мне целую стену, завешанную моими работами. Посередине висит фальшивая картина. Я, конечно, работу забрал, так что теперь придется взамен какой-то оригинал везти.
Как в нашей стране возродить традиции, заложенные на рубеже XIX-XX веков меценатами «золотого века» российской благотворительности — Третьяковыми, Морозовыми, Щукиными? Что должен делать бизнес?
Наш фонд — это отчасти способ помочь российской нации вернуться к своим истокам, к спонсорству, меценатству. Всем страждущим, конечно, не поможешь. Но можно помочь хоть кому-то и побудить к тому же других людей своим примером.
А бизнес, по моему мнению, должен служить России своими деньгами. В Америке, например, чуть ли не 40 млрд в год тратится на искусство, это все деньги меценатов. Россия еще очень и очень далека от этого. Вместо того чтобы помогать своей стране, бизнес вывозит деньги, купается в какой-то немыслимой, карикатурной роскоши и зачастую создает отрицательный образ русских для всего мира. В то время когда в России очень мало хороших музеев, а в провинции так вообще почти ничего и не осталось. За те же миллионы, которые русские олигархи оставляют на аукционах Sotheby’s за модных художников, раскрученных художественной мафией, можно купить десятки работ великих мастеров XV, XVI веков. Вот я уже на протяжении 15 лет уговариваю Министерство культуры вкладывать деньги в эти феноменальные работы старых мастеров, которые сегодня можно приобрести за сравнительно небольшие деньги. Ведь у нас даже в Эрмитаже или Русском музее не хватает в колоде важных карт — в 1920-е годы ушли на Запад многие шедевры, некоторых мастеров у нас просто нет. Что уж тут говорить о провинциальных музеях? И когда я вижу в каталоге выставленный на продажу рисунок Гойи за 50 тыс. евро, я думаю, что скольким юным художникам России он бы помог в овладении подлинным мастерством. Представляете, как не хватает таких работ в глубинке?! Молодые художники, которые не могут себе позволить приезжать в московские или питерские музеи, смогли бы у себя где-нибудь за Уралом наглядно учиться на работах великих классиков. Без сомнения, это стало бы прорывом в российской культуре. Надо пополнять провинциальные музеи работами старых и новых мастеров. Надо создавать новые музеи. Имена людей, принимающих участие в этом нужном для России деле, будут всегда в памяти потомков.
Не могу не спросить вас о вашем друге Владимире Высоцком. Какая судьба его ждала бы в современной России?
Не хочется повторяться, говоря о Высоцком. Почитайте мою книгу «Две судьбы» — так называется знаменитая песня Высоцкого, которую он написал после одной из ночных бесед со мной. Там есть ответы на многие вопросы. В книге расшифрованы вещи, которые, кроме нас двоих, не знал больше никто. Ведь Володя тогда многое конспирировал, использовал язык Эзопа.
Понятно, что Высоцкого сейчас очень не хватает! Я уверен, что он бы много снимался в кино, был бы востребован. Не исключено, что с его характером, при его абсолютной неподкупности и, как он пел в одной песне, «мне выбора, по счастью, не дано», его жизнь находилась бы в серьезной опасности. Потому что наверняка, если бы он сегодня пел, он обличал бы кого-то довольно сурово. На сегодняшний день, я думаю, единственный продолжатель дела Высоцкого — это Юра Шевчук, человек, которого я очень высоко ценю и уважаю. И главное, не я один. Шевчука, как и Володю Высоцкого, полюбил народ, а это дорогого стоит.