Александр Роднянский — о «Кинотавре» и повторении чужих успехов
Константин Богомолов — о критиках, известности и Табакове
Журналист Роман Супер — о том, как он снимал фильм-биографию Децла
Илья Найшуллер — о музыке, кино, экологии и о том, почему он — супер
Михаил Идов: «В России сильный голод по хорошим идеям»
Валерия Гай Германика вот уже десять лет умудряется постоянно меняться — и оставаться одинаково актуальной. Пусть времена рок-н-ролльной славы отмеченного в Каннах «Все умрут, а я останусь» и сериала «Школа» позади. В прошлом и самые громкие скандалы. Но никуда не делось ее творческое упрямство и созидательный нарциссизм. В ней одинаково гармонично сочетаются радикальное кино и консервативные взгляды. Так же, как съемка рекламных роликов собачьего корма и фильмов по сценарию Юрия Арабова. Последний — гипнотически-мистический триллер с элементами русской эзотерики «Мысленный волк» — как раз выходит на днях в прокат. О чем Валерия и рассказала «РБК Стиль». А заодно о вынужденном шаге стать самой себе продюсером. Работе с Юлией Высоцкой. Детских страхах. Материнстве. Мечте о Каннском кинофестивале. И абсурде нашей жизни, который в самой Валерии уживается так же складно, как сельский рейв, Анубис и воскрешение в «Мысленном волке».
— Начнем с хорошего. Мне кажется, у вас замечательный фильм.
— Слава богу, мы старались для вас.
— Как он появился на свет?
— У меня была простая идея, которую, как всегда, усложнил сценарист. Мне рассказали реальную историю, которая случилась с моей сестрой. Она шла ночью с подругой через лес, а за ними шел волк. Они три часа шли и боялись его, но они его не видели, потому что он шел по краю леса. Я так восхитилась этой историей, это ведь жизненный путь человека, это прекрасно. Надо срочно отразить в кинематографе. А дальше я долго искала сценариста, потому что никто не понимал, что это такое, когда ты волка не видишь, а он идет за тобой. Обращалась к известным сценаристам, которые образы могут создавать, но они мне писали про какое-то кладбище.
— В первоначальной идее, о которой вы сценаристам рассказывали, уже была эта конструкция про мать и дочь?
— Нет, нет. Я предельно ясно ему (сценаристу Юрию Арабову. — «РБК Стиль») изложила: мне надо, чтобы у меня две девушки шли из населенного пункта на хутор. Долго, до утра. А за ними шел волк. И я хочу сделать экзистенциальную драму с элементами метафизики, чтобы каждую секунду мы переживали их страх. Они не могут даже пописать отойти. Ни остановиться, ни побежать. Они его чувствуют, но они даже не могут обернуться, чтобы посмотреть на него, настолько это страшно, когда за тобой ночью идет волк. Такая была идея. Я ему объяснила, он сказал, что все понял, и вернулся со сценарием. Там уже ребенок появился, все так началось усложняться. Мы начали снимать. Потом зашли в какой-то тупик с этим проектом. Я сказала, что не буду больше этим заниматься, потому что в моем личном пространстве появилось много лишних людей, которые влезли туда. Мне в душу. Ну, а потом все наладилось, с божьей помощью. Фильм совсем ко мне перешел (Германика впервые выступила на своем фильме в роли генерального продюсера. — «РБК Стиль»). Я его немного переснимала, «улучшайзинг» делала.
— Как давно вам сестра рассказала эту историю? В «Да и да» за героиней тоже идет стая волков.
— Это моя тема вообще — всякая зооморфная история. Я же на сказках воспитывалась, на книжках. И вообще такой животновод. Я вдруг услышала эту историю, и у меня глаза раскрылись. Читала про жизнь монахов, они тоже описывают это состояние, когда ты идешь и ничего не понимаешь. Я ассоциировала их со слепым, который попал в темную комнату: он натыкается, как ему кажется, на дверь или стол, но это все ошибочно. Действительно крутой образ. Были бы у меня деньги, был бы у меня сценарист, я бы сейчас ого-го!
— Арабов вполне себе ого-го сценарист.
— Да. Но мне было тяжеловато с его идеологией. Я решила — пусть его диалоги живут своей жизнью, с ними ничего не сделаешь. Их никак не проимпровизируешь. То есть у меня же все построено на психофизике. Я всегда снимала кино, полностью построенное на психофизике актеров. Когда все работает вместе: движение, звуки, слова. И когда у тебя одно состояние, а у актера какое-то новое и ему еще надо сложный текст прочесть, это приводит к катастрофе. Все становится такое ненастоящее. Мы с этим боролись. В итоге мне нравится, как они сыграли.
— Получился немного абсурдистский театр в кадре — с отстраненными репликами, отстраненными лицами.
— Это слова Арабова, по-другому сказать их никак нельзя. Можно посмотреть, как Сокуров с его сценариями работает... отстраненно. Я его фильмы вижу через несколько линз, просто засыпаю, ничего не понимаю. А бывает, Арабова снимают в лоб, очень гротескно, получается совсем китч, как в театре. Диалоги — это определенные условия работы, тебе их задали, и ты в них существуешь. Я очень хотела снимать кино и пошла на эти условия. Не думала, что мне придется о чем-то жалеть. Когда ты чего-то очень сильно хочешь, ты же не думаешь о последствиях — это такой животный инстинкт.
— И все же абсурд — ваша территория?
— Как для документалиста — да. В реальной жизни больше драмы, абсурда, комедии. Если вспомнить фильм «Девочки», который я снимала лет в 18, там в одном моменте сидит героиня на лестнице и произносит фразу: «Моя жизнь грустна и ужасна». Так люди ржали в зале! На самом трагическом моменте ее жизни, когда она хотела умереть. Так из простой жизни рождается поэтический абсурд. В кино гораздо сложнее его повторить. В литературе легче. Там больше свободы, и, может, более умные люди этим занимаются.
— Насколько охотно актеры шли на этот абсурд? Юлия Высоцкая, например. Ей было интересно?
— Актерам все интересно. С Высоцкой у нас вообще получился эксклюзив. Никто больше не смог снять Юлю Высоцкую, кроме меня и Кончаловского. Недавно об этом говорила с Федором Бондарчуком, он тоже хотел ее снимать, но не получилось.
— Как надо себя вести, чтобы Юля Высоцкая снялась у тебя в кино?
— Мне кажется, должен быть баланс на счету. (Смеется.) Да шучу-шучу. Они тоже там с мужем какими-то серьезными вещами занимаются. Я еще не спрашивала у нее, не уточняла, что именно ей было интересно. Но раз пришла, значит, все окей.
— Были пробы или вы сразу поняли, что она подходит на эту роль?
— Мне так сразу в голову не придет снимать Юлю Высоцкую. Она очень закрытый человек, отстраненный от общего потока. Мы все время вспоминали про нее, разговаривали: ну да, Юля, а что, она разве согласится? Я в этом возрастном сегменте уже всех актрис пересмотрела. Некоторые, когда посмотрят фильм, вздохнут с облегчением: как хорошо, что мы туда не попали. В конце в шорт-листе у меня осталось две артистки — Юля и еще одна. Одна начала чудить и не попала к нам, а с Юлей мы договорились и начали снимать.
— В фильме очень важна тема страха. А у вас как со страхами обстоят дела? Вы владеете ими или они владеют вами?
— Лично я, как Лера? Раньше я много боялась, не могла из дома выйти, а когда доходила до двери, делала так: «Ууухх». (Показывает, будто смахивает пот со лба.) Я человек творческий и очень впечатлительный. У меня заболит что-то, я себе сразу придумываю последние стадии всего, чего только можно, иду к врачу, говорю «спасайте». Но это не совсем страх, это больше недоверие к богу. Люди иногда говорят «судьба», «доверься судьбе», «доверяй вселенной». Такие немножко для менеджеров истории. (Смеется.) У меня когда настает недоверие к богу, я ему просто учусь доверять. Все равно у всех конец один: болезнь, смерть. Смерть — приобретение. Это только начало. И ничего страшного тут нет. Другого выхода нет: либо ты боишься, либо учишься доверять богу. Ну, а кто-то вселенной учится доверять.
— Какие конкретные вещи, которых вы боялись, а теперь не боитесь?
— Очень много, не знаю. От самых тупых до каких-то глобальных. Я боялась идти на сцену, я до сих пор боюсь, меня колбасит от этого.
— Саму себя не боялись?
— Я не знаю, что это значит. Саму себя бояться, это типа пугаться своего отражения в зеркале?
— Когда теряется контроль над эмоциями.
— Это просто значит, что ты истеричка. Что тут бояться, тут просто надо работать с фактами и препараты принимать. Нет, у меня были какие-то детские страхи. Страх темноты или в лифте застрять. Я еще боялась на червяков наступать, мне было противно. Когда их много весной, они ковром лежат. Это просто жопа! Боялась, что у меня собака умрет. Ты боишься каких-то естественных вещей. Испытать эмоцию горя, потери. Сейчас я адаптировалась, мне стало поспокойнее. Пришло какое-то принятие мира. Хотя бывает по-разному. Ко мне подруга приехала на «Кинотавр», так она сказала, что больше никуда со мной не поедет, потому что она пережила стресс. (Смеется.) Говорит, еще никогда не видела, чтобы человек от страха засыпал в ресторане, через пять минут просыпался, потел, бежал в туалет.
А я просто нервничала, как волк, на которого поднялся весь псарный двор, примерно так себя чувствовала. Надо быть терминатором, чтобы сохранить самообладание в такой ситуации.
— Что вас заставило нервничать? Зрители, критики, режиссеры?
— Просто я так чувствую себя. Причин нет, мне просто тяжеловато, когда много людей, много эмоций. Человек мимо тебя проходит, и ты чувствуешь его жизнь, его судьбу. Не знаю, я очень чутко к этому отношусь и это все «ту мач». Спокойно, когда ты в своем пространстве, в зоне комфорта; неспокойно, когда из нее выходишь.
— Что входит в эту зону комфорта?
— Я чувствую себя безопасно у себя дома, в машине, а в остальных местах нет.
— Сейчас как себя чувствуете?
— Нормально. Опасности ничего для меня не представляет.
— Где-то читал, что вы в детстве, юношестве хотели быть рок-звездой. Это желание еще актуально или вы, наоборот, хотите, чтобы вас все оставили в покое?
— Рок-звездой я была во время сериала «Школа» и как настоящая рок-звезда ничего не смогла монетизировать. Только все просрала удачненько и везде нагадила, где могла. Сейчас рок-звездой приходится быть несмотря на свое физическое состояние, настроение. Тебе не хочется быть рок-звездой, а надо. Тебя тошнит, ты хочешь спать, а тебе надо на сцену идти выступать, чудить. Неохота. Я хочу делать глубокомысленные вещи сейчас. А рок-звезды — это про эмоции, про все внешнее.
— Но без эмоций Германика тоже не Германика.
— Да. Мне не хватило в «Волке» эмоционального, там слишком много философии, мысли. И сейчас я эти эмоции добираю. Опять сняла документальное кино после долгого перерыва, чтобы перезагрузиться. Взяла камеру и осталась наедине с жизнью.
— Про что фильм?
— Про все. Я ближний круг снимала. Про мою дочь старшую. Очень интересная личность, кстати.
— Какое-то время вы плохо относились к документалистам. Говорили, что они лезут в частную жизнь, показывают настоящую боль, непридуманную.
— Да, но когда я это кино увидела в голове, оно было очень поэтичным. Там не было социалки. Я его снимала в Италии, в Греции, на море. Я увидела в этом какую-то красоту жизни. Там и абсурда много: про человека, про время, про то, как оно замедляется и ускоряется.
— Какой-то Терренс Малик по описанию.
— Да-да, правильно. Я не видела фильм последний его, я почитала рецензии в «Искусстве кино» и поняла, что это мне близко и интересно. Еще два проекта сейчас делаю. Там уже больше крови, больше мяса.
— То есть от драмы далеко не уходите?
— Нет. Но в документальном фильме тоже есть драма. Я очень поэтично начала воспринимать мир, начала в этом копаться, хотела открыть новые возможности для себя. Я бы сейчас и «Волка» по-другому сняла. Пересняла бы его весь, но у меня не было доступа к актрисе. Я такой перфекционист, что могла сжечь и начать все заново, но мне объяснили, что сейчас нельзя сжигать, уже не то время. «Лера, ты же не е****шка».
— Сейчас можно нажать кнопочку «Delete» и в корзинку все.
— У меня просто Минкульт есть в проекте, так что не получится. Теперь я независимое кино снимаю, там уже, если захочу, нажму любую кнопочку.
— Как вам ваша новая роль генерального продюсера собственного фильма?
— Прекрасно, мне комфортно и замечательного, я чувствую себя лучше.
— Сможете и дальше оставаться независимым автором? Снимать, например, на телефон?
— Почему на телефон-то? Я себе камеру купила, всякие штуки к ней, которые положены. У меня вообще картинка бомбическая. Туда бы еще графику. Нет, можно снимать и игровое кино, но в какой-то момент тебе все равно понадобится помощь государства, потому что так осуществляется круговорот бабла в природе. Мы создали собственную компанию, которая пока производит только мои проекты на деньги, которые у нас есть в виде стартового капитала, а дальше посмотрим. У нас есть проект, который мы можем предложить на госфинансирование с чистой совестью, что мы и сделаем обязательно. А есть проекты, которые ты можешь делать только на частные деньги, чтобы тебе потом не предъявили. Надо, чтобы все было в гармонии, сбалансированно.
— А то, что у вас фильмы редко выходят, — это потому, что система поддержки авторского кино не сбалансирована или вам надо было созреть, что-то в себе изменить?
— Я работала на телевидении много; это все время забывают, когда говорят, что я сняла три фильма. Потом я долго не могла найти сценариста. Если бы у нас было много сценаристов, как Сандрик (Александр Родионов. — «РБК Стиль»), было бы проще, все бы фонтанировали идеями и несли свои сценарии. То, что мне предлагали, я не могла делать. Все эти современные диалоги. Я не знаю, как это снимать.
— В тот момент, когда были «Все умрут, а я останусь», Канны и много внимания, можно было не уходить на телек. Найти сценариста американского, сделать быстрый фильм, пока внимание не остыло.
— Меня никто морально не готовил к успеху, никто не рассказывал, как это будет. У меня не было на тот момент идей никаких, я не знала, что хочу снимать. В тот момент я думала, что очень нужна своей стране. Очень спокойно относилась к бизнес-встречам. Я не задумывалась, что нужно делать карьеру и что нужно делать ее где-то в Европе. Мысль о монетизации пришла ко мне гораздо позже. У меня не было ни агента, ничего. Я думала, что приеду в Москву и буду очень востребована, но так не случилось. После Канн я сидела год без работы, пока мне не предложили снимать сериал «Школа». Я не понимала, почему у меня нет никаких предложений, но в то же время не могла ничего предложить сама. Я не знала, что пока ты делаешь один фильм, тебе уже надо думать о другом. Я пришла в кино и училась прямо здесь и сейчас. Снимала игровой фильм первый раз в жизни — и первый раз в жизни училась это делать. Это для меня было как институт.
— В Каннах должны были люди подходить, что-то предлагать.
— Я только сейчас наладила контакты с зарубежными коллегами. Год уже мы ведем переговоры с крупным американским агентством. А тогда я не знала, что этим надо заниматься, относилась к этому, как подросток.
— «Мысленный волк» помог сейчас наладить связи с заграницей?
— Связи с заграницей я до «Волка» начала налаживать, когда поняла, что мне здесь стало очень трудно. Я не могу самореализоваться, потому что не занималась продюсированием своих фильмов. А когда вышел «Волк», они посмотрели его и сразу же позвонили по видеосвязи. Выражали свои восторги. Для меня это много значило. Они посмотрели все мои фильмы, их это восхитило. Это крупные серьезные агенты, не шарамыжники какие-нибудь. Им нравится индивидуальность, им нравится, когда у автора свой стиль, они хотят туда увозить людей, как они это делают во всех сферах. Им нравится самобытность, они ценят твой почерк, то, что у нас не ценят сейчас. Все хочется стереть, сейчас есть такой тренд. Когда мои артисты молодые ходили на кастинги, им даже говорили: не надо играть, как у Германики. Это пугает их, отвращает. Люди думали, что «Школа» — документальный проект, потому что актеры были достоверны.
— Тогда почему премьера «Волка» была на «Кинотавре», а не где-нибудь за границей, где бы почувствовали индивидуальность?
— У меня до этого были разговоры только с Каннами. Я очень ждала их решения, и когда мне отказали, для меня это был такой удар. Я понимаю, что у меня фильм короткий, и это проблема. Мы долго с иностранными дистрибьюторами обсуждали, что сложно работать с фильмом, который идет час. Люди тратят деньги на билет и хотят смотреть хотя бы полтора часа. Где-то культурный код им непонятен. Они не понимают, не знают, что это такое. Что там воскрешение, молитва, что человек входит в новое пространство ромашкового русского рая, входит туда и перерождается. Люди это честно не понимают. Для них это связка «мать-дочь», социальная история с элементам хоррора. Я это переживала долго, потому что думала, что транслирую всем понятные вещи, но на самом деле это не так.
Когда пришел отказ, я была уже на серьезном месяце беременности, и у меня пошло кровотечение. Ко мне приезжали врачи, говорили: вам надо в клинику неврозов, вы сейчас умрете. А я им: нет, нет, я сейчас полежу и все пройдет. В итоге все равно забрали в больницу. На тот момент для меня жизнь кончилась, это же была детская мечта.
— Выиграть Каннский фестиваль?
— Смотря с каким проектом. Если я буду знать, что точно для «пальмы» сняла, то, конечно, захочу чего-то большего. Я, короче, как Ди Каприо с «Оскаром».
— У того было большое количество попыток, надо еще фильмов десять снять, чтобы с ним сравняться.
— Может, я быстрее справлюсь, у меня еще мало попыток было.
— Откуда такие переживания по поводу «Мысленного волка»? «Да и да» ведь тоже не был в Каннах.
— «Да и да» занималась не я. И тот фильм готовы были взять на другой международный крупный фестиваль. Меня позвал к себе в кабинет Федор (Бондарчук. — «РБК Стиль»), он был продюсером и сказал, что выбрал ММКФ. Я тогда подергалась, понервничала и все. А сейчас по-другому. Я раньше не была сама продюсером, а теперь мне труднее самой себе простить, если я туплю. В каких-то местах ты переплачиваешь до хрена просто, особенно когда люди видят, что ты первый раз этим занимаешься и ничего не знаешь. Хорошо, что на этом фильме так случилось. Я все ошибки свои прошла, проанализировала. Понимаю теперь, что и как делать дальше.
— Весь этот неудачный опыт не отбил любовь к самому кино? Вы еще испытываете к нему сильные чувства?
— Я уже несколько раз проходила стадию разочарования в кино, вообще в том, что я делаю. Я даже приходила к духовнику и говорила, что бросаю, я это делать больше не буду. Можете, как хотите, жить без меня, думаю, никто не пострадает.
— А он что?
— Он говорил «нет, что за глупость вообще».
— Духовник смотрит ваши фильмы?
— Я ему показала «Мысленного волка» и он сказал, что надо переставить начало и конец. Мне и раньше намекали на это люди, но стеснялись сказать, а он сразу сказал. Я звоню на монтаж: «Ну-ка, переставьте!»
— У вас духовник-киноман.
— Он по образованию режиссер просто. (Смеется.) Я переставила, и фильм стал лучше, потому что в сценарии Арабова так и было изначально. Мы переставили, потому что режиссер монтажа боролся со мной, а я потом все вернула обратно, как было. На какой вопрос я отвечала?
В какой-то момент тебе все равно понадобится помощь государства, потому что так осуществляется круговорот бабла в природе.
— Про нежность к кино.
— Ну, конечно, с этим сложно. Даже «Кинотавр». Я там была последний раз 12 лет назад, это другой фестиваль. Мы совершенно по-другому пили, по-другому люди встречались. Другие были фильмы, и все было по-другому. Я тогда кино воспринимала как первую любовь, романтично. Надо вернуться к этому ощущению. Неважно, что происходит. Мне американские коллеги говорят: нам нравится, что ты одержима, ты абсолютно одержимый человек, и нам такие нужны, это круто.
— Одержимость никуда не делась?
— Нет, просто я поняла, что неважно, что происходит вокруг. Мне бог дал возможность самой делать это. Я снимаю кино и не прошу ни у кого: дайте мне на то, дайте мне на это. И это счастье. Ты делаешь кристаллизованное свое искусство, которое только и хочешь делать.
— Как бы вы ни говорили про символы и рай, но в «Мысленном волке» и правда очень важны отношения между матерью и дочерью. Вот вы какая мама?
— Не знаю. Это настолько субъективно. Мне кажется, я адекватная. На этот вопрос я, правда, не могу ответить, это надо у детей спрашивать. Они скажут: «Самая лучшая у нас мама». Я однажды у младшей дочки спросила: «Ты бы хотела жить в другой семье?» (Смеется.) Ну я подумала, мало ли ей не нравится. Она сказала: «Нет, нет, я только с вами».
— Вас материнство как меняло?
— Материнство меня никак не меняло. Я к этому отношусь как к естественному процессу. На меня смотрят: «О, героиня!» Я говорю: «Вы чо, совсем? Где героиня-то? Я еще ничего не сделала, у меня еще нет большой "пальмы". Какая я героиня? Ну ты ваще, третий ребенок уже!» А для меня это нормальный процесс, мне это вообще не мешает.
— Зато как у многодетной матери будет бесплатная парковка в Москве.
— Для меня многодетная мать — это пять детей, а три это правда не многодетная мать и не героиня, я так не считаю.
— Все впереди еще.
— Я надеюсь. По всем вопросам.
