Один из самых пронзительных его хитов мог стать проходной песней Фрэнка Синатры. В записи принял бы участие живой симфонический оркестр: струнная группа рвет душу сентиментальным старушкам, а медные духовые придают композиции умиротворяющий вечерний блеск, скрепляют музыкальные строчки подобно застывшей сосновой смоле. И поверх всего этого главный лирический баритон земного шара выпевает:
I don't know whether to laugh or cry
I don't know whether to live or die
На слове live он сделает интонационный акцент: на мельчайшую долю секунды передержит ноту с ударной гласной — трюк будет выполнен с такой расчетливой точностью и одновременно легкостью, изяществом, что никто ничего не заметит, но каждый, даже самый скептически настроенный слушатель почувствует предательское жжение под нижними веками, а потом, некоторое время спустя, когда магия рассеется, будет с пристыженной неловкостью вспоминать ту внезапную эмоциональную вспышку, недоумевая, что же в действительности послужило ее причиной.
Но песня забылась бы, потерялась среди прочих — тех, что так и не стали великими и которых сейчас почти никто не помнит, как это случилось не с одним и не с двумя исполненными Синатрой шедеврами. Дело в том, что песня She’s Out of My Life была для него недостаточно классной. Недостаточно земной.
Вероятно, именно это почувствовал музыкальный продюсер Куинси Джонс, решив в итоге отдать потенциальный шлягер не мистеру Фрэнсису Альберту, а популярному в Штатах двадцатилетнему цветному мальчишке, с которым в 1978 договорился о записи альбома.
She’s Out of My Life стала одной из вершин вокального мастерства в последующей карьере молодого исполнителя, о котором после выхода пластинки Off the Wall заговорил весь мир. Его звали Майкл Джексон.
Майкл Джексон — человек без истории. Каждый, кто захочет прочесть его биографию или узнать какие-то потаенные подробности частной жизни, рано или поздно неизбежно придет к пониманию, что обладание теми или иными фактами ровным счетом ничего не дает, не добавляет красок или теней образу, вроде бы лежащему на поверхности.
У него не было как таковых секретов, а те, что могут представлять хоть какой-то дополнительный, стыдный интерес, так и не покинули пределов его черепной коробки. Все, что действительно стоит о нем знать — это не те или иные события, не декларация его пристрастий, не публичные и приватные проявления определенных черт характера, которых он, впрочем, никогда не скрывал и не стеснялся; иногда это влекло за собой весьма болезненные последствия.
Чего, например, стоило ему невинное, как показали время и унизительные экспертизы, заявление, сделанное в начале нулевых, что он спит в одной кровати с тринадцатилетним мальчиком. Или история, когда после гастролей в Москву он разрыдался на российской границе, поняв, что ему не дадут вывезти за пределы страны антикварную саблю — семейную реликвию одного из охранников Ельцина, которую тот вручил артисту, сопроводив подарок связанными с ним родовыми легендами. Или, например, тот факт, что во время каждого из 8 или 10 дублей, потребовавшихся для записи She’s Out of My Life, Джексон не мог сдержать слез на последних аккордах, и в версии, вошедшей в альбом, звукорежиссеру так и не удалось вырезать всхлипы, которых, впрочем, не слышно, если специально не обращать на них внимания.
Все эти случаи, с одной стороны, могут на непродолжительное время растревожить чувственный аппетит того, кто их читает или слышит, а с другой, ничего не оставляют за собой, выветриваются из головы, как что-то, по большому счету, незначительное, как ненужные байки и сплетни.
Причина тому очень простая, однако достаточно трудно облечь ее в хоть сколько-нибудь подходящие слова. Дело в том, что Майкл Джексон, которого мы знали по песням и клипам, всю жизнь был именно тем самым Майклом Джексоном. В каждую мелодию, в каждое новое па он в буквальном смысле вкладывал все, что представлял из себя, ничего не оставляя за скобками или за кадром. Его песни — единственная правда о нем самом, в которую многие на самом деле не вникают, не пытаются вникнуть, предполагая, что там, за публичной картинкой, скрывается что-то еще, нечто будоражащее, иное. Тогда как дар Майкла Джексона публике заключался в предельной, финальной, исчерпывающей честности известных на весь мир шести альбомов. Узнать его ближе, узнать о нем что-то, сверх этой меры, невозможно. Ближе попросту некуда. Никакие факты биографии ничего больше не дадут.
Это не ширма, за которой ничего нет, а отсутствие ширмы. Именно так мы пытаемся вести себя с любимыми людьми. Мы стремимся, чтобы у нас не оставалось от них секретов. Посвящаем их во все свои, чаще всего не самые удачные, идеи, рассказываем о самых невероятных и несбыточных планах, проговариваем все, что есть у нас за душой. Во всяком случае, стараемся жить именно так, или хотя бы говорим себе, что стараемся. Для Майкла Джексона таким человеком были лично вы. И еще сотни миллионов людей.
Почти каждый из нынешнего поколения тридцатилетних в детстве обливался слезами, когда смотрел «Освободите Вилли» и «Освободите Вилли-2». Это одна из безусловных единиц нашего общего прошлого, того, что есть у нас по умолчанию. Даже если лично вы, например, не смотрели, у вас есть как минимум один друг, который точно видел. Это своего рода культурный компост (ничего уничижительного в этом слове, кстати, нет), на котором мы выросли. И это еще как минимум две песни Майкла Джексона, ставшие саундтреком тех фильмов, а значит, частью нашего общего ДНК: Will You Be There из первой части и Childhood из второй. А альбомы Thriller и Bad — это молодость наших родителей, и не один и не двое из нас были зачаты под эти песни. Его историей стали мы, а он — нашей.
Вот о чем еще, пожалуй, непременно стоит помнить. Майкл Джексон был нашим современником. С одной стороны, это очевидно, с другой, уже сейчас кажется не вполне реальным фактом. Он постепенно превращается в воспоминание, и, несмотря на невероятные конспиративные теории фанатов, согласно которым король по-прежнему жив, его больше с нами нет. Даже если предположить, что свидетельства очевидцев, видевших его после официального известия о смерти то в Испании, то на Среднем Западе, — правда, мы не узнаем всей этой правды до конца. Он больше не появится. Сознательно или нет, но он ушел навсегда.
Тем важнее держать в голове: пока мы его помним — кто-то видел записи концертов по телевизору, кто-то смотрел выступления и клипы в интернете, но все это происходило одновременно с настоящими концертами, с выходом его новых пластинок и видео; наконец, кто-то действительно видел его на сцене, — так вот пока мы обладаем этой памятью о годах, когда Майкл Джексон был неоспоримо жив, у нас есть фантастическая возможность существовать не только в настоящем, но и в прошедшем незавершенном времени. Пока определенные воспоминания, наши персональные воспоминания, расцветают в памяти звуками, ощущениями и запахами, пока для каждого из нас они хоть что-то значат, хоть что-то нам дают — они действительно живы. И значит прошлое — не в прошлом, а по-прежнему является частью настоящего и во многом его определяет.
Нас меняют города, в которых мы побывали, люди, с которыми познакомились, и песни, которые когда-то слышали. Они снова и снова формируют, меняют наши личности; они не уходят в прошлое, вообще никуда не деваются. Тот облачный день в Москве или в Нью-Йорке, или в Пекине; та песня, слушая которую ты почему-то не смог сдержать слез; тот старик с гигантским обручальным кольцом на длинном, как колышек для палатки, пальце. Каждая такая встреча, каждая такая секунда, — если она не забывается, — неизменно остается в настоящем.
И хотя бы в этом смысле Майкл Джексон — жив. Пока мы его действительно помним, пока его песни для нас — нечто большее, чем просто красивые или зажигательные мелодии, пока фигура из прошлого остается фигурой из нашего прошлого, пока она часть нас самих — она с нами. Да, это временное бессмертие. Но хотя бы в такой форме мы можем подарить его другому.
А теперь — музыка.
