Раньше это были просто фотографии — лето, юность, Свердловск. Люди, взятые в кадр, еще не умели позировать, поэтому лучше всего получались застигнутыми врасплох в естественной среде обитания: например, со спины, на «Плотинке» (плотина Городского пруда, в екатеринбургском просторечии — «Плотинка»), у каменного парапета с выглядывающими из-за него любопытными фонарями. На заднем туманном плане чернеет чугунная фига — она же «разорванные оковы пролетариата», или «уральский стальной узел», одно из двух, одна из двух. Две фиги, обрамляющие «Плотинку», появились в центре Свердловска в 1980-х, когда по всем городским ДК выступал «Наутилус Помпилиус» и на сцене тоже хватало черного: подведенные глаза Бутусова и Умецкого, галифе, скованные одной цепью!
Да, раньше это были просто фотографии, напечатанные из экономии на четвертушке от стандартного размера, а проявленная пленка хранилась в баночке, подписанной сверху, как варенье: «Свердловск, лето 1989 г.». Сейчас это сразу и отпечаток эпохи, и шанс разглядеть в тех старых снимках знакомых людей — тех, кого сейчас нет рядом. Тот умер, эти уехали, а та изменилась до такой степени, что не узнаешь: рваные джинсы, белые кеды, звезда ботокса во лбу. Так хочется видеть ее прежнюю — в короткой самошитой юбке, с поясом-резинкой на двух кнопках (пояс, естественно, красный). Туфли на каблуках-рюмочках, скорее всего, куплены на «Туче» — великом и ужасном Шувакише, гранд-барахолке всея Урала. Или взяты в свадебном салоне «на справку», ведь лето — пора свадеб, брат скоро женится, а в «Товарах для новобрачных» можно отовариться всей семьей, если невеста не жадная.
Отсканированные старые фото, проявленные в ванных комнатах под невинно-красным фонарем, отпечатанные на глянцевой бумаге, целыми стаями всплывают, как в корытцах для проявки, в группах и пабликах- — и я всматриваюсь в каждую с надеждой увидеть случайно пойманных объективом отца, брата, одноклассника Диму и того мальчика, в которого так неудачно влюбилась в десятом классе. Надеюсь увидеть моих немолодых друзей юными.
Наш Оперный театр — тогда еще зеленый — стоит прямо напротив университета, а между ними — памятник Свердлову в кустах бешеной сирени. На фоне Свердлова снимается семейство — пузатый папа с усами, невзрачная мама, две дочки в гольфах. Прохожие, мазнувшие тот кадр, будто бы малярной кистью. Ни переснять, ни уничтожить — если какой-нибудь голубь влетал в сюжетное поле, он оставался в нем навсегда.
Сквер у Пассажа, уличные художники, скрипач — нет уже ни сквера, ни того Пассажа, надеюсь, хоть скрипач жив. На снимке всё на местах: образцовый, идеальный слепок лета 1989 года. Сколько раз мы бродили здесь с моей лучшей подругой. Ищу ее на фото, не нахожу, но замечаю, что все женщины, запечатленные камерой, все до единой — в платьях.
Июль, позади абитура, я поступила, подруга — нет, но мы едем вместе в большое самостоятельное путешествие: Ленинград — Иваново — Москва.
Вчера мы гуляли с ней вдвоем по городу, целых полчаса гуляли, пока подругу не вызвали звонком к больной родственнице, да и меня ждал взрослый сын. Лето в Екатеринбурге ничем не отличается от лета в Свердловске — теплые и холодные дни чередуются наобум, здесь нет ни системы, ни правил. Подруга пришла на встречу в пальто из тонкой шерсти, я еще издали заприметила его — подумала: нет, не может быть!
Может, может!
— Сколько ж ему лет?
— Больше тридцати.
Это пальто я привезла из первой заграничной поездки. Испания. Мадрид — Толедо, семь дней, постарайся привезти что-нибудь практичное! Оно поразило воображение тем, что было сшито без всякого подклада и доходило мне чуть ли не до пят. С подругой мы то и дело менялись вещами по юной нищете — и мадридское пальто перекочевало в конце концов к ней в гардероб.
— А теперь оно снова вошло в моду, видишь?
Я щупаю ткань.
Нам с подругой и помимо пальто есть о чем вспомнить. Например, людей с фотоаппаратами. Это благодаря им я теперь всматриваюсь в архивные фото групп «Типичный Екатеринбург» и «Старый добрый Свердловск», тщетно отыскиваю тех, кто так и не попал в кадр.
И вдруг на одном снимке вижу себя.
Это определенно я — или кто-то очень похожий, деливший со мной то лето, город и музыку, гремевшую из всех окон, ведь модны были не только пояса-резинки, модным было выставить магнитофон в открытое окно, чтобы вся округа наслаждалась Бутусовым или Цоем.
Нет, это все-таки не я, та девушка, попавшая в кадр на «Плотинке». Она пониже ростом и коренастее, к тому же в те годы я носила очень длинные волосы, да и маленькой сумочки у меня не было: был портфель, вмещавший в себя три бутылки вина.
Нет, это все-таки я: почему-то мне помнится, что я стояла однажды на «Плотинке» именно так, вглядываясь в серенький уральский июль и прижимая правую руку к щеке, как будто репетировала фантастическую для того времени сцену разговора по мобильнику.
Я так долго разглядывала этот снимок, что стало казаться: если я окликну ту девушку, она повернется и фото оживет! Весь тот день оживет, я увижу ее лицо или свое отражение в зеркале.
Недавно близкий друг рассказал мне, как встретил однажды в кафе мальчишку, похожего на него в юности. Так был похож, что страшно стало: и лицо, и жесты, и даже голос! Друг не мог глаз от него оторвать, мальчик даже занервничал — подумал, поди, что педофил сидит рядом и чуть не плачет от умиления. (А вот в 1989 году далеко не каждого сентиментального человека подозревали в педофилии.)
— Так ты бы подошел к нему! — сказала я, увлеченная сюжетом. — Сказал бы, как в кино, мол, я — это ты в будущем. И дал бы несколько ценных советов.
Сама же думала: а что бы я посоветовала той девушке на «Плотинке», если бы она каким-то чудом обернулась, посмотрела в камеру, посмотрела бы мне в глаза?
Посоветовала бы все-таки поехать через несколько лет в Америку, как бы кто меня от этого ни отговаривал? Но тогда у меня не было бы таких прекрасных детей.
Посоветовала бы бежать подальше от человека, который разобьет мне сердце? Но тогда я не стала бы писателем.
Посоветовала бы еще сильнее беречь своих близких? Но насколько я помню ту девушку, она не слушала и не принимала чужих советов, ценила мнение немногих, а не верила вообще никому.
И смотрит она, конечно же, не на элегантное здание Уральского горного училища (ныне колледжа), а в свое непонятное будущее, где все произойдет именно так, как должно произойти. У меня впереди целое лето, у нее — целая жизнь. Но лето, скажу я вам, это тоже неплохо. Даже уральское.
Особенно — уральское!
