Призрак бродит по Европе — призрак четырехдневной рабочей недели, безусловного базового дохода и децентрализованного интернета. Бродит и сталкивается с конкурирующими духами: одни обещают ограничить миграцию и защитить рабочие места, вторые пекутся о морально-нравственном облике западной цивилизации, третьи манят ностальгическим «будет как при бабушке»: сыто, безопасно, одинаково — подразумевая в первую очередь расово-религиозный состав населения.
Другими словами, о дефиците образов будущего говорить как будто не приходится: технократическая утопия или застывшее где-то в 1980-х (любимая эпоха современных кинематографистов) время, когда не было крупных войн и разрушительных кризисов и все смотрели дома уютный сай-фай, — на рынке явно куда больше сценариев вероятного завтра, но эти два сейчас пользуются особенным спросом. И что-то подсказывает, что все будет совсем не так — или, по крайней мере, не совсем так, как расписывают биохакеры с биткоин-кошельками (куда они, кстати, подевались?) и реконструкторы, которые молятся нескольким консервативным богам сразу.
Объединяющее всех ощущение можно выразить формулой «это долго не продлится»; все замерли в ожидании следующего акта, и те, кто посообразительнее, уже спустились с галерки и караулят место в партере — вдруг у кого не выдержат нервы. Что-то такое грядет, и в отсутствие программок мудрецы гадают исключительно по колыханиям занавеса — продавая свои предположения как экспертизу, капитализируя бессонные ночи в университете, неоплачиваемые стажировки и несколько выхваченных из чужих книг концепций. Короче говоря, ведут себя как типичные профессионалы — торговцы «объективным» мнением, «строго научной» интерпретацией фактов и просвещенной «рациональностью».
Именно с этой транснациональной кастой хорошо оплачиваемых прохвостов и воюет в «Любителе» философ-популяризатор Энди Мерифилд. В России он известен как автор биографии авангардного мыслителя Ги Дебора, за год до мая 1968-го написавшего трактат-мем «Общество спектакля», и это знание формирует определенные ожидания от книги — как оказалось, не совсем беспочвенные.
«Любитель» — это такая леворадикальная речевка со сносками и цитатами из престижных авторов-бунтарей (от Достоевского до Арендт); автор как-никак принадлежит к университетской культуре и — при декларируемом равнодушии к авторитетам и условностям — все равно следит за тем, чтобы его идеи не слишком уж отрывались от земли. В самом кратком изложении они сводятся к следующему: в отличие от профессионала, который до такой степени отчуждает интеллектуальную продукцию, что готов обслуживать противоположные интересы, любитель не различает себя и свое дело; он «более живой», искренний и — раз нет никакого внутреннего конфликта — по-настоящему счастливый.
Внутреннего, может, и нет — но, безусловно, есть внешний: по Мерифилду, экспертам свойственно организовывать закрытые от посторонних сообщества, вырабатывать непрозрачный язык описаний, всячески маскировать финансовую ангажированность своих занятий — и лишать «непосвященных» права голоса: так, глава жилищного департамента Нью-Йорка Роджер Старр презрительно пикировался в прессе с «домохозяйкой» — великой урбанисткой-любительницей Джейн Джекобс, которая еще в конце 1950-х заряжала «Это наш город».
Долг интеллектуала, как считает Мерифилд, — в том, чтобы не пытаться любой ценой конвертировать культурный капитал в денежный; смотреть на окружающий мир с критической дистанции; тревожить общество, а не, польстившись на хлебное место, убаюкивать его. В том, чтобы, по-солженицынски говоря, жить не по лжи, использовать исследовательскую аппаратуру для действительно полезных штудий, а не сдавать ее внаем каким-то другим — враждебным благу сограждан — силам.
Идеал, сказать прямо, труднодостижимый. Справедливо ополчаясь на неповоротливую, абсолютно непроницаемую бюрократию, Мерифилд не указывает, что делать честным служащим низшего звена — не хитрованам неолибералам, которым лишь бы сэкономить (а потом все равно украсть), а обычным людям, у которых нет берущего за душу хобби; которым комфортно и так — чтобы каждый день с 9:00 до 18:00, дача и непременные 28 дней отпуска. Прославляя праздное, не зацикленное на заработке любительство, Мерифилд не чувствует, как его подводит язык, как в ход идут совершенно забубенные клише. «Не вписываться в стандарт», «жить шире и интереснее» — капитализм блестяще умеет присваивать любую освободительную риторику, одомашнивать самый радикальный бунт против себя, и кому, как не дебороведу, об этом не знать. Левая мысль всегда производила мощные утопии, но описанное в «Любителе» теневое ЕС не выглядит таким уж заманчивым и хорошо продуманным надгосударственным образованием; не Город Солнца, а тоскливая интерпретация существующей модели: «европейская агора с делегатами-любителями» — в этот момент храп с задних рядов достигает сцены, и, что уж там, поделом.
Между тем гипотеза Мерифилда о том, что одним из главных сюжетов будущего станет соотношение работы и досуга, кажется очень точной. Смешение приватного и делового, дома и офиса, дружеских и «серьезных» чатов сейчас выглядит неизбежностью с весьма радикальными — психологическими главным образом — последствиями. Тот, кто сформулирует идею нового, без крайностей, баланса, «постуспеха», жизни-праздника вместо жизни-соревнования, и будет владеть умами в ближайшее время. Мерифилд уже в шорт-листе — теперь хочется послушать остальных.
