Мы никогда не знаем точно, чем окажется памятным прожитый год. Невозможно предположить, что станет важнее для будущего: речь президента, рок-композиция или кардинальная смена длины юбок. Но иногда появляется стойкое ощущение — именно сейчас формируется будущее. К концу нынешнего года стало казаться, что сексуальный ритуал меняется на наших глазах и прежним уже не будет.
В новом романе Пелевина iPhuck10 изображен тоталитарно устроенный мир, в котором дело дошло до практически полной отмены секса в «человеческом» виде. Причем «отменили» его вроде бы из самых политкорректных, феминистских и вообще прогрессивных соображений. Так как при реальном сексе гарантировать полную нетравмированность участников невозможно, его в законодательном порядке решено поменять на секс виртуальный, тем более что вопросы деторождения давно уже решены научными способами. У компьютерных секс-программ чувств, которые можно потревожить, как считается, нет, поэтому люди могут с ними резвиться как хотят.
Пелевин, разумеется, не первый писатель, делающий «зарегулированный» секс частью тоталитарного будущего. В «Мы» Евгения Замятина сексом можно заниматься только в определенное время и получив соответствующий билет. В «Дивном новом мире» Олдоса Хаксли детей опять же производят в пробирках, а взрослые просто обязаны иметь беспорядочную половую жизнь, постоянный, способный породить любовь секс с кем-то одним считается извращением. В «Рассказе служанки» Маргарет Этвуд секс превращается в полурелигиозный ритуал.
Это как-то сбивает с толку. Секс по спущенным сверху правилам в литературе и воссоздающем ее кинематографе всегда означает приход чего-то страшного, деспотического, расчеловечивающего. Свобода не потеряна окончательно, пока государство или общественный контроль не залезли к нам в постель. Потому что эта самая постель — чуть ли не последнее место, где мы можем даже при фашизме оставаться самими собой (еще одна — самая знаменитая — антиутопия, «1984» Джорджа Оруэлла, построена отчасти вокруг этого понимания). А тоталитарной власти люди, хоть на время принадлежащие самим себе, становящиеся свободными, не нужны. Потому что они должны постоянно принадлежать ей.
А сегодня вроде бы те, кто ратует за эту самую «зарегулированность» вплоть до предварительного письменного согласия на секс, представляют как раз ту часть человечества, которая считается (да по большому счету и является) прогрессивной и демократической. А охают и ахают по поводу утери романтики, спонтанности и вообще бури и натиска, наоборот, консерваторы и шовинисты — сторонники Трампа с его отвратительными репликами про то, за какие места надо хватать женщин, и большинство жителей нашей части суши с присущим им (то есть нам) культом так называемого нормального мужика, который сначала смотрит звериным взглядом, а потом без всякого предупреждения властно хватает, впивается в губы и далее по списку. Воспитан этот, мужик, правда, не на чем-то посконном и провинциальном, а на голливудской продукции предыдущих десятилетий. Так что, выходит, только ты научился так же картинно, как Майкл Дуглас или Джек Николсон, срывать с девушки блузку, как сменщики этих парней объявляют, что пора переучиваться.
Это непонятный и потому неприятный момент. Момент растерянности. Для тех, кто живет в России, мне кажется, особенно. Примыкая к тем, кто высмеивает жертв Харви Вайнштейна и издевается над западной «антидомогательской кампанией», ты оказываешься среди типов, оперирующих определениями «сама виновата», «мужчина агрессивен по природе, а что естественно, то и хорошо» и прочей вредной чушью, с которой нельзя быть заодно даже опосредованно. Занимая же прогрессивную позицию, предлагающую считать секс предметом обсуждений и договоренностей, ты, во-первых, выступаешь за то самое регулирование, а во-вторых, предаешь свои романтические (а вернее, эротические) мечты, полные всех этих сдираний рубашек и прочих киноштампов.
В недавно переведенной у нас прекрасной книге Curiositas известный интеллектуал Альберто Мангель (он, кстати, в молодости был чтецом у Борхеса) пишет, что главной ценностью размышлений являются не ответы, а вопросы, ведь именно удачно поставленный, увлекающий за собой вопрос, а не стерильный как бы окончательный ответ подталкивает человека на пути к пониманию.
Эта вроде бы банальная вещь (даже в школе нас учат, что литература «ставит вопросы») почему-то дается нам с трудом. Но действительно, если заставить себя задаться вопросами, все станет гораздо яснее.
Вопросы могут быть, например, такими.
Уверены ли мы, что секс без «бури и натиска», секс по оговоренным правилам, секс, который поэтому не может быть ни для кого причиной травмы, неэротичен? Тут мне недавно сказали, что в дурацком фильме «50 оттенков серого» единственная эротичная сцена — это когда герои сидят за столом и договариваются о правилах секса. Все остальное не работает.
И, кстати, о кино. Разве ваш секс в жизни и вправду похож на все эти страстные сцены из фильмов? Лет десять назад один глянцевый журнал провел эксперимент: читателей попросили воспроизвести самые «иконографические» любовные киноэпизоды — секс на рояле из «Красотки», секс в волнах прибоя из «Отныне и во веки веков» — и описать ощущения. В итоге редакция была засыпана сообщениями о самых разных телесных повреждениях и физических травмах.
А чем отличается тоталитарная слежка за сексом, описанная в антиутопиях и смехотворно воспроизведенная, например, в предложениях депутата Мизулиной о наборе «допустимых поз», от не всегда, может, изящных попыток общества обезопасить людей от возможной травмы? Может быть, тем, что во главе здесь не подавляющая и контролирующая функция государства, а стремление дать фору тому, кто слабее? Или тем, что нам предлагают не набор правил, а предмет для обсуждения? Обсуждения, язык для которого еще не найден, — в России так и подавно.
Эти давно назревавшие, но окончательно сформулированные в этом году вопросы будут, несомненно, формировать будущее. Сказать, как именно, мы не можем. Конечно, хочется расслабленно надеяться на утопическое благоразумие и решимость понять друг друга. Но история обычно склоняется к антиутопическим сюжетам.
