Узнав, что в усадьбе Семеновское-Отрада намечается субботник, я решила съездить. Вообще-то субботники я ненавижу со школы. У нас в деревне их тоже устраивают, и я не раз хотела пойти, но никак не могла себя заставить: противно было собирать чужую грязь, которая после каждых выходных скапливается у реки несмотря на предупредительные фотографии перечеркнутых поросят, развешанные на деревьях кем-то из соседей специально для загаживающих берег недоумков. Тем не менее, я решила поехать — хотелось посмотреть орловскую усадьбу, в которую иначе, чем на субботник, организованный областным отделением Всероссийского общества охраны памятников искусства и культуры, не попасть — Отрада находится на закрытой территории санатория ФСБ, хотя формально ему и не принадлежит.
Владимир, младший из пяти братьев Орловых, в отличие от предприимчивых Григория, Алексея и Федора, с помощью которых Екатерина II стала императрицей, и основательного Ивана, заменившего всем пятерым отца, был мечтательным и болезненным юношей, а потому был послан старшими учиться в Лейпцигский университет. После возвращения из Германии 24-летний граф был назначен императрицей директором Академии наук. За время своего не слишком долгого правления (после того, как Екатерина отправила в отставку Григория, остальные братья из солидарности покинули государственную службу) Владимиру удалось изменить царившие в Академии порядки. Благодаря ему кроме немецких ученых там появились и русские — на собственные деньги он отправлял талантливых самородков учиться за границу. Орлов организовывал экспедиции как в европейскую, так и в азиатскую части империи — он пытался выяснить, пригодны ли степи для сельского хозяйства, интересовался пчеловодством, шелководством и овцеводством. После отставки все братья Орловы покинули Петербург. Владимир поселился в Москве и год спустя — в 1775-м — приступил к строительству загородного имения в Семеновском.
Многие принадлежат ведомствам. Например, Ярополец, бывшее родовое имение графов Чернышевых с полуразрушенным дворцом, когда-то считавшимся эталоном русской усадебной архитектуры (именно его, а не Архангельское, называли до революции «Русским Версалем»), принадлежит Московскому авиационному институту, у которого нет желания (а возможно, и денег) заботиться о выдающемся памятнике истории. Некоторым усадьбам, как Старо-Никольскому, выстроенному в XVII веке окольничим боярином Ртищевым, повезло более остальных: здесь когда-то проходил съезд Китайской коммунистической партии, поэтому полуразрушенный господский дом отреставрировали китайцы.
Для спасения усадеб были созданы федеральная («Зеленый коридор для инвесторов») и региональная («Рубль за квадратный метр») программы. Однако усадьбы не спешат разбирать в аренду — в частности, потому, что окрестности исторических памятников (а кое-где и сами парки) застроены жутковатыми жилыми домами, так что от живописных видов остались лишь воспоминания. В Подмосковье сданы в аренду на льготных условиях всего 29 усадеб, а полностью отремонтирована только одна.
Пока государство бездействует, а инвесторы раздумывают, общественные активисты устраивают субботники. Разумеется, разрушающийся дом, как в Отраде, своими силами не спасти — ему необходима крыша, для строительства которой нужны даже не деньги, которые еще можно было бы найти, а документация: усадьбу должно взять на баланс Росимущество, потому что сейчас она фактически никому не принадлежит. И все же, если не убирать мусор и не обрезать деревья и кустарники, создающие губительную для стен сырость, здание разрушится еще быстрее.
На субботник в Отраде собралось человек двадцать, не считая нескольких рабочих с бензопилами и косилками, невесть кем присланных нам на помощь. Отдыхающих — все же работы велись на территории санатория — мы не видели, зато за нами из-за кустов следили охранники. Они обнаружили свое присутствие, когда один из волонтеров отправился на поиски туалета (разумеется, его туда не пустили). Мы работали часа три, и я порядком устала — особенно из-за возни с борщевиком, который в этом году особенно уродился. После того как последние ветки — мы обрезали и спилили всю растительность со стен главного дома и флигелей — были закинуты в кузов грузовика, реставраторы предложили вместе пройтись по комнатам графского дома. Но я отказалась — болела спина, а руки и ноги саднило от крапивы и комариных укусов. Субботник все же оказался реальной работой, а не развлечением — долгой прогулкой с короткой преамбулой в виде необременительной стрижки кустов, которой я развлекаю себя дома по воскресеньям. Хотя на самом деле мне, скорее, понравилось — не ожидала, что за три часа можно сделать так много. Площадка перед домом после уборки мусора выглядела не менее ухоженной, чем лужайки Гайд-парка. Освобожденные от бесцеремонного древесного молодняка, полностью открылись взгляду розовые, из-за белого налета кажущиеся припудренными, стены. Провалившейся крыши с близкого расстояния было не видно, графский дом казался живым.
Парк, освобожденный от мусора, тоже ожил — его преображение потрясло меня больше всего. Вообще, именно парк делает усадьбу, даже с невыразительной архитектурой, памятником, потому что все остальное — домашние церкви, пруды с фонтанами, хозяйственные постройки, оранжереи и даже господские дома уцелели далеко не везде. Именно о парках в Пущино на Оке и Остафьево, Яропольце и Гребнево, Архангельском, Кусково и сотнях других мест нам и остается заботиться, потому что для государства ценность парков — вещь неочевидная, куда меньшая, чем очередной хорды или развлекательного комплекса с подземной парковкой. К тому же парки еще реально спасти, потому что разрушающиеся дворцы мало просто не сносить — на их реставрацию (или хотя бы консервацию) нужно тратить деньги, которые у государства находятся лишь для разнообразных «урбантино». Вековые деревья как раз достаточно просто не трогать, а поддерживать в парках хотя бы минимальный порядок вполне реально силами общественных активистов. Так что придется все же пересилить себя и взяться за мусорный мешок — это не так сложно, как кажется.
